День неизвестного солдата официально появился каких-то 11 лет назад. Их, неизвестных, лежащих до сих пор на полях и в лесах, несмотря на активную работу поисковиков, меньше, кажется, не становится. А работа идёт в любое время года – от поздней осени до ранней весны тянут из болот танки и самолёты с экипажами, летом – «поднимают» тех, кто шёл в атаку или держал оборону до последнего вздоха.

Фирменный металлоискатель, сделанный «на коленке» в гараже, щуп, лопата с ближайшего строительного рынка, за спиной рюкзак с запасом воды и скрученными в тугой рулон мешками, на бедре – мачете и лопатка поменьше. Это снаряжение идущего впереди «Дембеля». За ним, практически налегке, «Галка-сапёр». Она действительно сапёр из местного отделения ГОЧС – на её счету сотни обезвреженных боеприпасов, а если считать не поштучно, а на вес, то, наверное, тонны. Третьим идёт «Палыч», четвёртым «Лихо», потом «Стрел», я замыкаю. У всех мужчин снаряжение примерно одинаковое. Только у «Лиха» вместо обычного металлоискателя – «глубинник» – он буквально «просвечивает» землю на несколько метров вниз.

Место, к которому идёт наша группа, мы уже «пробили» в конце прошлого сезона. Здесь, на Псковщине, с начала 44-го года бои шли особенно жестокие. Фашисты уже пятились от Ленинграда, но всё ещё показывали свои зубы. А линия «Пантера» была укреплена куда лучше многих подобных «линий», созданных по всей Европе.

В начале прошлой осени недалеко от посёлка Идрица (да-да, того самого, в честь которого получила своё почётное наименование 150-я стрелковая дивизия, знамя которой уже 80 лет остаётся символом нашей победы над фашизмом) мы наткнулись на место боя. Едва заметные очертания траншеи. Там, где был бруствер, всё усыпано гильзами от ППШ и «мосинки», «маузеров» и МР-38/40, осколки мин и снарядов – повсюду. Траншея, как минимум, трижды переходила из рук в руки. Приборы звенят, не переставая. В них нет никакого смысла. Работаем щупами.

– Есть! – «Стрел» откладывает щуп в сторону и начинает копать.

Земля податливая – это или воронка, или засыпанный блиндаж.

В нашем отряде человек тридцать. Все – взрослые, обстрелянные люди. Служили в разных подразделениях. Есть те, кто служит и сегодня, но пока нет возможности выезжать «на коп» постоянно. У каждого боевые награды – медали «За отвагу», ордена Мужества, у кого-то и того, и другого в достатке. Но на этой поляне сейчас все боевые заслуги уходят на самый дальний план. Здесь другая война. Не оконченная до сих пор.

Самым молодым у нас был Никита Белянкин – спецназовец. За плечами не одна командировка в Сирию. Он так и останется самым молодым – погиб несколько лет назад в мирном подмосковном Красногорске, вступившись за девушку, к которой пристали пьяные неадекваты. Мы его звали «Везунчиком» – всегда находил что-то важное там, где казалось, всё уже сто раз пробито щупами и пройдено приборами. Мог просто палкой зацепить замшелую кочку, а ей оказывалась каска. А рядом – чуть глубже – наш боец.

Вообще случайностей во время поисковых работ бывает немало.

– Думаешь, это случайности? – спросил меня «Лихо» во время моего первого похода с отрядом.

Тогда мне, видимо, как новичку, повезло – нашёл и поднял своего первого солдата. Он лежал головой к деревне, которую штурмовал летом сорок второго под Старицей – когда шли жесточайшие бои за Ржев. Рядом, в рассыпавшейся от времени руке – СВТ, в районе пояса – гранаты. Чудом уцелевшая стеклянная фляжка. Нашёл его на том самом месте, где вчера подняли другого. Это был командир – ссохшийся планшет, сапоги, ржавый ТТ. Почему я решил снова проверить это место – до сих пор не могу объяснить. А лежал он ещё на полметра глубже, чем тот командир. Несложно догадаться, какой здесь был ад.

– Мне иногда кажется, что земля отдаёт их нам не сразу – понемногу, – продолжает «Лихо». – Не знаю почему. Наверное, у неё свои планы на них и на нас.

Того командира мы установили – в бакелитовой капсуле была хорошо сохранившаяся анкета. Сейчас уже не вспомню его имени – много их потом было – опознанных по «медальонам-смертникам», по наградам, по каким-то странным для обывателя предметам – черенку ложки с выцарапанными инициалами, трофейной бритве с фамилией нового владельца, зеркальцу или гребню…

«Стрел» неожиданно резко отбрасывает лопату в сторону, так же резко садится на отвал земли, выброшенной им из ямы.

– Девчонка, – говорит он и закуривает, отворачиваясь от нас.

Я знаю «Стрела» давно. Балагур и «80 килограммов позитива», как прозвал его «Палыч», бывший у него в подразделении командиром. «Стрел» бывал в разных ситуациях, и специфика службы в спецподразделении должна приучить, кажется, ко всему. Но я уже знаю – сейчас у него может задрожать голос и в ближайшие минут пять-десять он не скажет ни слова и не повернётся к нам.

– Давай «археологически», – негромко командует «Палыч».

«Археологически» – это руками и ножами и чтобы никаких лопат. Когда находишь останки солдата, нужно быть предельно аккуратным – важна любая мелкая деталь, которую можно случайно засыпать землёй, если работать грубо.

«Стрел» уходит – эта война не его.

Начинаем медленно очищать останки. Две вещи до сих пор не выходят из головы – розовый гребешок в остатках волос и… туфли-лодочки. Не сапоги, не ботинки – девичьи туфли. Так и воевала – в чём удобно. Похоронили её неподалёку, метку поставили – нам ещё предстоит с ней встретиться через год, чтобы во время Всероссийской Вахты Памяти похоронить её с почестями в братской могиле. Хоть и нет у неё уже «медальона-смертника» – отменили их к моменту её гибели. Документы, что были при ней, истлели, и прочитать их просто невозможно.

Но работа в поле – это только малая часть поиска. Как только заканчивается сезон, несколько человек уходят с головой в архивы. Там сопоставляют факты, номера частей, работают с картами, списками личного состава. Кто погиб, кто выжил, кто пропал без вести – всё это тяжёлый труд. Кажется, иногда легче на воздухе при любой погоде махать лопатой в лесу или поле.

***

Прошло меньше года с того дня, когда «Стрел» нашёл девушку с гребешком. Мы снова копаем вокруг траншеи. Вот в полусотне метров ещё один солдат – с ППШ возле головы и «Наганом» в полуистлевшем сапоге. К вечеру ещё двое... Потом ещё один, другой...

К концу второй недели, когда уже пришло время сворачиваться и возвращаться домой, мы собираем всех, кого смогли найти. Их немного – всего шестнадцать человек. Все безымянные. Все неизвестные. Шестнадцать мужчин.

И одна девушка, которая за прошедшую зиму вновь обрела своё имя. Тамара Божко, пропавшая без вести 11 июля 1944 года – за сутки до того, как Идрица была полностью освобождена.

Ещё одним неизвестным солдатом самой страшной для нашей страны в тот день стало меньше.