Алена Полунина – российский режиссер документального кино, финалист и победитель многих отечественных и международных кинофестивалей. Фильм «Среди мертвых, среди живых» – о работе Луганской группы по розыску захоронений жертв украинской агрессии – это уже третья ее документальная работа, посвященная украинскому конфликту.

– Алена, в одном из интервью вы рассказали, что когда на Украине началась АТО, продюсеры – немецкий и английский – предлагали вам поехать на украинскую сторону и снимать, как воюют «их киборги»... Вы отказались. Но почему же в представлении западного продюсера российский документалист был априори – за Украину?

– Здесь два момента. Глобальный момент связан с тем, что российская интеллигенция была по умолчанию оппозиционно настроенной. Статистические подсчеты никто, конечно, не вел, но думаю, 95% документалистов и в целом творческих людей – исповедовали фрондерский настрой. Это безоговорочное следование либеральной линии началось где-то с конца 90-х, и следующие поколения по умолчанию попадали в заготовленную среду. Сначала я относилась к этому с долей иронии, затем это начало тревожить, а потом, к счастью, жизнь нас размежевала.

Второй момент – узкоспециальный. К сожалению, в нашей большой и богатой стране получать деньги на кино, в особенности на кино документальное, всегда было огромной проблемой. Сейчас стало чуть лучше, но с оговорками. Но еще некоторое время назад существовали, как такие феодальные сообщества, лишь несколько студий документального кино, все поданные проекты от которых получали все государственные деньги, и независимому кинематографисту было очень сложно участвовать в этой заранее распределенной лотерее.

Я пришла в профессию лет двадцать назад и застала время, когда выбор был невелик: либо снимаешь на свои, либо едешь на Запад и бродишь там по питчингам с протянутой рукой. На эти зарубежные питчинги буквально молились. Один раз попробовала в них поучаствовать и сразу получила болезненный урок. Первая же продюсер, из Чехии, с которой мы сели разговаривать на тему выделения средств, подняла на меня глаза и спросила: «А почему вы из такой богатой страны и едете к нам за деньгами?» Помню, мне было так противно. Наверное, это был тот самый знак, чтобы эту деятельность свернуть и больше ей не заниматься.

Большинство российских режиссеров годами бродило по миру, пытаясь найти средства для своих фильмов. Здесь немецкий фонд что-то даст, тут финский телеканал… Люди просили деньги на Западе, там же показывали свои работы. И по умолчанию воспринимались как люди, которые в принципе не могут поддерживать Россию.

– Когда вы ехали на Майдан снимать фильм «Варя», у вас уже была четкая позиция по украинским событиям?

– Нет, я тогда проживала очень тяжелый период, буквально как белка в «Ледниковом периоде» боролась с обстоятельствами, пыталась снимать кино, но ничего не получалось. Новости не читала, про расклад сил на Украине понимала смутно, это не было в фокусе интереса, телевизор никогда в жизни не смотрела. И на фоне всего этого случайно увидела репортаж с Майдана в интернете. И я до конца не понимаю, что меня туда повело. Возможно, внешняя сторона: это было вызывающе эффектно. Плюс грамотная пропаганда, которая сопровождала эти репортажи. Это сейчас меня можно разбудить ночью, и я скажу, что было при том или ином президенте независимой Украины. Потому что это стало частью моей жизни. А тогда это была чистая авантюра, и друзья провожали меня со словами: «Хоть бы тебе не пригодилась эта каска».

На тот момент в Киеве у меня были хорошие приятели – украинские документалисты, у них была студия прямо на Майдане, и они пустили в нее меня пожить. Кстати, очень талантливые яркие ребята, всегда будет жаль, что мы оказались по разные стороны. И я не жалею, что поехала, это дало мне такую пищу для размышлений, такие впечатления – на всю оставшуюся жизнь. Почему-то было сразу понятно, что впереди на Украине – гражданская война, хотя все в Москве мне говорили: да ну, ты преувеличиваешь, осторожней с такими прогнозами. Нет, я видела людей на Майдане, их настрой, что они серьезно «закусились» с Донбассом. Хотя про Донбасс ничего тогда не знала, не понимала, ни разу там не была, но, вот честно, все новые и старые киевские знакомые испытывали к Юго-Востоку малопонятную мне ненависть.

– И в следующий свой приезд, уже с камерой, вы встретили Варю, учительницу математики из Москвы, которая приехала поддержать сторонников Майдана?

– Да, хотя она изначально не должна была стать героиней моего фильма. Я ехала снимать фильм, рабочее название которого было «Андрей и Андрiй» – про парней одного возраста, из одной социальной среды, которые поднялись и пошли стрелять друг в друга, фильм «где не будет правых и виноватых». Сейчас бы я такую благоглупость не произнесла, а тогда я была в точке полного непонимания этого конфликта. И это хорошо, потому что опытным путем я пришла к таким личным выводам, что никакая пропаганда с ними не поспорит.

В поисках героев для фильма мы ездили по Украине с оператором Димой Раковым, с которым сняли до этого «Революция, которой не было» и «Непал форева». Я специально не читала новости, чтобы они не отвлекали. Но Дима всё время мониторил происходящее, а я попросила его сообщать что-то, только если это кардинально всё меняет. И с каждым часом он становился всё мрачнее, да и вокруг была гнетущая атмосфера. В двух словах эту эпопею не расскажешь, но в какой-то момент с Запада Украины мы вернулись в Киев, и там первая, кто нам встретилась, была эта Варя... Как человек она мне не понравилась, но как герой фильма – это был подарок. На ее примере очень многое понятно про большую часть людей либерального устройства, про их психотип.

– Почему, на ваш взгляд, именно либералы так легко попадают под идеалы неонацизма? Буквально смотрят на зло и не видят его?

– Потому что либералы являют собой пример тоталитарного мышления. Я знаю кучу людей нашей позиции, разных, скажем, сословий и рода деятельности, но все они допускают, что может быть какая-то другая точка зрения, взгляды, и то, что их сформировало. Есть эмпатия, есть оттенки. А у либералов массово работает эффект социального фашизма: есть хорошие и плохие. Я довольно долго находилась в среде донбасского ополчения, там не было лютой ненависти, врага никто не расчеловечивал. Противника никто не делал... унтерменшем. Лично я такого не слышала.

И европейцам этот социальный фашизм свойственен, у них тоже есть правильная точка зрения и все остальные. Много с этим сталкивалась, одна политическая панель на кинофестивале в Лейпциге в сентябре 2014 года чего стоила: ты говоришь не то, что им хочется слышать, – и у тебя просто выключают микрофон, затыкают. Демократично. Есть их «светлые идеалы» и всё остальное, и это остальное хорошо бы выжечь напалмом.

– Ваш фильм «Своя республика» – это, наверное, один из самых честных и человечных рассказов об ополчении. Как проходили те съемки и чем запомнилось общение с комбатом Александром Ходаковским?

– Съемки этого фильма – это было счастье. Где-то с начала 2016 года я начала ездить на Донбасс. Я старомодный документалист, считаю, что всё серьезное, глубокое, настоящее – требует времени, подготовки, поэтому долго осваиваюсь, наблюдаю, ищу историю.

Сначала был Луганск – мой друг привез туда свой фильм, был показ в кинотеатре. Город почти без света, улицы безлюдны, ранний комендантский час. Но это было первое культурное событие за два года боевых действий! Пришла вся луганская интеллигенция, атмосфера праздничная, все толпятся в фойе кинотеатра, такой вдруг кусочек нормальной жизни на пару часов... Это очень запомнилось.

Потом ездила со знакомыми, которые с началом событий помчались на Донбасс помогать с гуманитаркой, с медицинским оборудованием. Прекрасные русские люди, большого человеческого масштаба, очень люблю их. Один из них, например, Юрий Мезинов.

– «Генерал гуманитарных войск Донбасса»?

– Да, а сейчас он – помощник министра МЧС. Слава Богу, он оказался на своем, заслуженном месте... В общем, я тогда искала тему, зарабатывала на коммерческих проектах и на эти средства ездила на Донбасс. В Донецке познакомились с Сергеем Белоусом, он был знаменитый военкор тогда – сейчас он продюсер Макса Фадеева, создателя тетралогии «У края бездны». И Сергей познакомил меня с Ходаковским. Поручился за меня. Всегда буду ему благодарна.

Признаться, я сразу понимала, что это не будет кино про комбата Ходаковского. Как режиссер, я не очень понимала, как сделать кино в жанре фильм-портрет. Чисто технически это было трудно осуществить: Александр Сергеевич находился в секретном режиме существования, всегда с охраной, мог внезапно исчезнуть. Легендарный полевой командир, последний из уцелевших. Он умнейший человек, обаятельнейший и очень, очень хороший командир. Понятно, что жизнь – есть жизнь, случаются конфликты даже среди единомышленников, и они могут говорить про него что-то неприятное. Но я видела Ходаковского только с лучших сторон – как он относился к своим бойцам, да и к другим людям. Случайно застала такую сцену: Макеевка, его дом, местные бабушки ночью подошли к его окнам на первом этаже и отслужили молебен... Обычные бабушки, пришли гуськом, с иконами. Это очень многое говорит о том, как люди к нему относились.

– И в результате получился прекрасный фильм про бойцов батальона «Восток».

– Да, я познакомилась с ними и интуитивно сразу поняла: вот же кино, вот люди – невероятные, настоящие и настолько уже повидавшие жизнь, что присутствие камеры их совершенно не заботило. Я увидела потрясающие образы – будто из классики.

Многие из ополченцев – это люди непростых судеб... Но я не считаю, что героем должен быть какой-то идеальный человек – безупречный, благополучный и без изъянов. Я реалист, и мне не мешает биография человека. Если в жизни человека, например, была судимость, но он раскрылся в ходе боевых действий, это не помешает мне увидеть в нем героя. Или яркий пример – Моторола. Наша либеральная тусовка так любила хихикать над ним: вот, охранник из супермаркета.... Извините, господа, но этот человек, попав в иной исторический контекст, оказался великим полевым командиром – за которым бы мертвые пошли в бой, если бы он воскрес.

– Вы как-то сказали, что спецоперация стала для России возможностью расстаться с иллюзиями и шансом на отрезвление. Насколько страна к данному моменту этим шансом воспользовалась?

– На поверхности – да, общество проявило себя, и среда очистилась, самые враждебные России люди или бежали, или частично потеряли влияние. Это дало возможность выдохнуть, а на месте либеральных проплешин начало появляться хоть что-то здоровое. И если воспринимать спецоперацию как начало нового исторического периода, то да, у России хорошие шансы сохранить себя, свою самость. В отличие от той же Европы, где наступают иные времена. Но это анализ на отдаленную перспективу.

– Есть что-то в сфере документального кино, созданное на тему спецоперации, что вы считаете однозначно сильным в художественном плане?

– Это, безусловно, уже упомянутая тетралогия Макса Фадеева «У края бездны». Хотя это не совсем кино, это что-то, победившее все жанры и правила: метакино, самоисследование, летопись. Это снято буквально – потом и кровью. Я не знаю, как будет развиваться в своем творчестве Макс дальше, подобную планку сложно будет взять второй раз, но «У края бездны» – явление, и оно уже вписано в историю русского искусства.

Слышала много хорошего про фильм «Я иду домой» режиссера Владислава Рыткова. Сама не видела, но так много разных людей, вкусам которых я склонна доверять, его советуют, что, думаю, можно рекомендовать не глядя.

– Вы недавно выпустили документальный фильм «Среди мертвых, среди живых» – о работе Луганской межведомственной группы по розыску захоронений жертв украинской агрессии. И рассказывают, что продюсер по неведомым причинам отказывается оформлять фильму прокатное удостоверение, без которого невозможен публичный показ, участие в фестивалях... Это же важнейшая для государства работа, неужели вам никто не помог?

– Нет, никто, и никаких подвижек. Недавно мне написали представители очень достойной премии «Золотая свеча», хотели фильм выдвинуть на соискание, они тоже связались с продюсером... На этот раз он отозвался, но ответил, что делать прокатное удостоверение – это очень долго и сложно, и снова ушел в тишину. Дикая история. И я ничего не могу поделать: вот такая юридическая коллизия, продюсер оформил на себя авторские права и на мои сообщения о том, что я готова сама делать это прокатное удостоверение, но нужна доверенность, не отвечал. Премьера была больше года назад, фильм, конечно же, оказался в интернете, где благополучно живет своей жизнью. Но так быть не должно. Должен быть и большой экран, и фестивали, и с прокатом можно было бы попробовать. Увы, все эти возможности для моей картины были заблокированы.

Это к вопросу, что такое продюсер в документальном кино. Считаю, здесь достаточно было бы директора картины – такой симбиоз бухгалтера и администратора. Или когда режиссер документального кино, зная профессию изнутри, сам и продюсирует – свои картины и картины коллег. Но сейчас вот эти продюсеры – люди чаще всего со стороны, которые ничего полезного не делают, порой никак не помогают. А то и создают проблемы... Документальное кино – дело не денежное, нервное, время- и энергозатратное. Но при этом – очень нужное.

Я как-то смотрела документальный фильм, снятый еще на пленку в первые дни Первой чеченской кампании. Автор оставил потрясающее свидетельство. Это важно для потомков, и, я убеждена, даже не самый выдающийся документальный фильм имеет больше шансов прожить в нескольких поколениях, нежели неплохой игровой фильм. И очень важно, чтобы государство заглянуло, наконец, в эту сферу и помогло ее отрегулировать.