В Петербурге стартовал фестиваль «Дягилев. P.S.». Каким был человек, чье имя он носит, рассказал известный писатель, профессор РГИСИ Александр Ласкин.

– Александр Семенович, вы были одним из первых, кто открыл имя Сергея Дягилева широкой публике.

– Недавно мне исполнилось семьдесят лет, и я могу подвести некоторые итоги. Конечно, среди моих героев Дягилев занимает главное место. Хотя бы потому, что изучение его биографии заняло как минимум несколько десятилетий. Началась эта история очень давно, еще в студенческие годы. Я писал диплом о «Трех сестрах» Немировича-Данченко 1940 года. Этот спектакль оформил художник Владимир Дмитриев, а в Питере жил близкий приятель Дмитриева замечательный балетный критик Юрий Слонимский. Мы познакомились, и я показал ему свою работу. Прочтя ее, он сделал удививший меня вывод. «Вам надо бы заняться Дягилевым», – сказал Юрий Иосифович. Я был не худший студент театроведческого факультета, но о Дягилеве знал приблизительно. Тогда на лекциях по «Истории театра» о нем не говорили. Поэтому я спросил Юрия Иосифовича: «А вам кажется, это интересно?» Слонимский заверил меня, что это одна из самых важных тем в истории культуры, и направил меня в рукописный отдел Пушкинского дома. Здесь хранится архив мачехи Сергея Павловича Елены Валерьяновны. Как оказалось, я – один из первых, кто этими документами заинтересовался. В списке людей, которые с ними знакомились, моя подпись стоит третьей – за сорок лет до меня в Пушкинском доме побывала художница Остроумова-Лебедева... Ксероксов в те времена не существовало, а потому сотни страниц я переписывал от руки. В первом издании моей первой книги о Дягилеве есть опечатки. Это опечатки переписчика, к тому же обладающего очень неважным почерком...

– И каким предстал перед вами Дягилев?

– Подсказка Юрия Иосифовича оказалась поистине судьбоносной. Дягилев открылся для меня не с парадной, а с очень личной стороны. Что может быть более сокровенного, чем семейный архив? На его основании я написал свою первую книгу – документальный роман «Неизвестные Дягилевы», изданный в 1994 году, а потом много раз переиздававшийся.

Впрочем, Сергей Павлович не такой человек, чтобы, написав что-то, можно было о нем забыть. Всю жизнь он организовывал своих соратников и в каком-то смысле организовал меня. Поэтому я не остановился, сделал большую выставку, ему посвященную, в музее-квартире А.С. Пушкина. К ней был издан каталог, в котором, кроме меня, приняли участие разные люди – от Романа Виктюка до Резо Габриадзе и Александра Кушнера. Потом была книжка «Дягилев и...», вышедшая в 2013 году. Это две документальные повести о Дягилеве плюс повесть о трех замечательных людях, с которыми меня свел мой герой. Если бы не он, мы бы вряд ли так сблизились. Это уже упомянутый Юрий Слонимский, поэт Виктор Кривулин и кинорежиссер-документалист Владислав Виноградов. Кривулин был редактором моей первой книги. Эти обязанности он взял на себя по своей инициативе – и этому я обязан опять же Сергею Павловичу. Кривулина так интересовал этот человек, что через мое сочинение ему захотелось познакомиться с ним поближе. С режиссером Владиславом Виноградовым, автором любимых многими фильмов, на студии «Ленфильм» мы сделали двухсерийную картину: «Новый год в конце века. Неизвестные Дягилевы». Она тоже имеет отношение к моей первой книге. По крайней мере, идея картины из этой книги родилась. Мое самое неизвестное сочинение о Дягилеве – это докторская диссертация, защищенная в 2003 году... Всё это повод еще раз поблагодарить Юрия Иосифовича – ничего этого не было, если бы не моя работа с архивом Дягилевых.

– Не могли бы сформулировать итоги своей работы в дягилевском семейном архиве? Чем вас привлекли близкие Дягилева – его мачеха и отец?

– Родители научили Сергея Павловича тому, что обстоятельства имеют второстепенное значение. Где бы ни появлялись Дягилевы, жизнь вокруг них преображалась. Семейство было талантливое – они пели, играли на разных инструментах, ставили домашние спектакли. Представьте, в родовом имении Бикбарда поставили «Жизнь за царя», и показали 50 раз! Эта цифра поражает. Она обозначает, что, несмотря на крайнюю удаленность этого места от Перми, поток зрителей не иссякал... В ранние годы Дягилев наблюдал за всем этим и понимал, что если есть желание, то всё непременно получится. Из этой, казалось бы, несложной мысли возникли самые грандиозные его проекты.

– Итак, Сережа вырос, переехал из Перми в Петербург и, в конце концов, стал тем Дягилевым, которого сегодня знает весь мир. Что бы вы особенно выделили в этом человеке?

– То, о чем я только что сказал, – вера в то, что всё зависит от тебя лично и больше ни от кого. Еще одно обстоятельство касается не только Дягилева. Начало ХХ века связано с появлением двух новых профессий – режиссера и менеджера. С режиссером всё более или менее ясно, а вот что делает менеджер? Он не ставит спектаклей, не танцует на сцене, не играет на музыкальных инструментах. По большей части он сидит у себя в кабинете и принимает посетителей. Ругается, отчитывает, увольняет... За что же ему такой почет?

Дягилев показал, что труд менеджера столь же творческий, как труд актера или художника. У него, у менеджера, могут быть свои идеи и темы, которые он развивает на протяжении жизни. По сути, Сергей Павлович объясняет, что обозначает появившееся в эпоху Серебряного века слово: «жизнетворчество». Жизнь и творчество были для него неразделимы. Он жил, а значит, творил. Создавал мир, который говорил не только о хореографе Фокине или художнике Бенуа, но о нем самом.

– Образ Дягилева неоднократно воплощали в кино и в театре, в живописи и скульптуре. Как вы считаете, удалось ли приблизиться к разгадке этой личности?

– Не хочется делать окончательных выводов, тем более что я – лицо заинтересованное. Из событий, с ним связанных, могу вспомнить выставку «В круге Дягилевом», проходившую в двадцатом году в Шереметевском дворце. Среди многих прекрасных вещей, на ней представленных, был скульптурный портрет Дягилева работы Левона Лазарева. Как по-разному смотрят у Лазарева дягилевские глаза! Один глаз чуть ли не подмигивает, а другой смотрит куда-то в вечность. Перед нами Великий импресарио, который одновременно принадлежит сегодняшнему дню и истории человечества... Всю жизнь Сергей Павлович занимался тем, что называется «текучкой», — заботился о том, чтобы всё происходило вовремя, — и в то же время работал на завтрашний день.

– Тема Дягилева окончательно ушла из вашего творчества – или можно надеяться на продолжение?

– Я так долго занимался Дягилевым, что заслужил право на другие сюжеты. За эти годы их было много. Я рассказал об Ольге Ваксель, подруге Осипа Мандельштама. О старой петербурженке Зое Борисовне Томашевской. О Николае Блинове, во время житомирского погрома 1905 года вставшего на сторону жертв и погибшего от рук погромщиков... В этом году у меня вышла книга «Жены Матюшина», посвященная трем женам Михаила Матюшина. Оказалось, что, если посмотреть на судьбу художника с этого ракурса, многое открывается не только в нем, но и в эпохе...

Не знаю, вернусь ли я к Дягилеву, но сейчас я пишу книгу о человеке близких ему качеств. Это Левкий Иванович Жевержеев, стоявший у истоков всем нам хорошо знакомого Театрального музея в Петербурге. До революции Жевержеевым принадлежало несколько домов по Троицкой улице (ныне улице Рубинштейна) – в том числе и тот дом с башенкой, в котором сегодня работает Малый драматический театр. На нижних этажах располагались их фабрика, Троицкий театр и магазин церковной утвари. В двадцати пяти комнатах на верхних этажах находились жилые комнаты и размещалось огромное собрание книг и картин, связанных с историей театра. После революции сперва национализировали фабрику, а затем угроза нависла над коллекцией. Она могла раствориться в разных хранилищах, если бы Левкий Иванович не придумал, как ее сохранить. Он передал свое собрание в недавно созданный Театральный музей, а сам стал в нем помощником директора. Таким образом его связь с этими вещами не прервалась. В новых обстоятельствах он оставался верен своей миссии – хранить и оберегать... Это потребовало огромных усилий. Музей выгоняли из его помещения, около пятнадцати лет его не существовало для посетителей, и всё это время Жевержеев честно нес свою службу. Не оставил он своего поста и во время блокады. Умер Левкий Иванович в конце января 1942 года на своем рабочем месте.

– Интересно, как вы воспринимаете сюжеты, о которых мы сейчас говорим? Ощущаете ли вы связь между большой историей, в которой они происходили, и своей собственной жизнью?

– Безусловно, ощущаю. Моя мама всю блокаду жила в Ленинграде совсем близко от Театрального музея и в полной мере разделяла те невзгоды, которые выпали на долю Жевержеева. С Левкием Ивановичем меня связывает и старейшая сотрудница Театрального музея Наталья Ильинична Вайнберг. По сути, Наталья Ильинична «открыла» Жевержеева, первая рассказала о нем, организовала «Жевержеевские чтения», которые проводились несколько лет...

Есть у меня (что уж тут скрывать!) и родственная связь с Театральным музеем. Мой интерес к профессии менеджера был бы только теоретическим, если бы у меня в семье не было своего продюсера. Моя дочка, Анна Ласкина, заведующая научно-просветительским отделом музея, создала «Театр в Театральном музее». Благодаря этому многие коллизии, которые приходилось переживать и Дягилеву, и Жевержееву, стали для меня еще понятней.