– Евгений, откуда такой позывной – «Гайдук»?

– Знаете, позывной – это не просто второе имя, боевое имя. Это имя человека, который родился заново – как воин. Когда я только собирался подписывать контракт и встал вопрос о моем позывном, я подумал, что он должен отражать мое внутреннее мироощущение, а с другой стороны, подчеркивать, откуда я родом. Я родился в Приднестровье. Гайдуки – это такой исторический феномен Поднепровья и Приднестровья, это герои национально-освободительной борьбы, которые в том числе боролись против османского ига и за православную веру. Поэтому я выбрал позывной «Гайдук». Как знак, что для меня происходящее в наши дни – это продолжение борьбы с иноязычным, инокультурным игом.

– Расскажите подробнее о вашем детстве и юности.

– Я родился в городе Кишинёве Молдавской ССР. Солнце, море, виноград, красивый, абсолютно русский город и друзья самых разных национальностей, живущие со мной в одном дворе. Прекрасное советское детство в действительно прекрасной стране. А потом – приднестровская война. Война разделила мое детство на «до» и «после».

– Еще до войны запомнился какой-либо момент, когда вы ощутили, что всё в Молдавии начало меняться, рушиться?

– Да, запомнился. Мне было лет восемь. Вдруг начали появляться огромные очереди на транспорт. И вот нам с мамой нужно было в больницу – у меня что-то было со здоровьем, не помню, что именно. Мы стояли с мамой в этой огромной очереди, наконец, дождались, и тут женщина оттолкнула нас и сказала: «Русским здесь не место, это очередь для молдаван». Это был первый маркер того разделения внутри страны.

– А сама война в Приднестровье чем запомнилась?

– В основном, конечно, беженцами. И какими-то вещами, оставшимися в подростковой памяти... Например, рано утром в нашу дверь позвонила соседка, я открыл спросонья, а она кричит: «Буди маму, выходите во двор, там такое!» Мы выбегаем во двор, а там на детской площадке остановился грузовик, откуда молдавские военные скидывают награбленное ими в Приднестровье добро и начинают им торговать... Я видел, как люди тогда в одночасье разделились: на тех, кто с удовольствием покупал дешевый товар, и тех, кто с ужасом на это смотрел.

– Поразил ваш рассказ, как во дворе вашей школы массово сжигали русские и советские книги. И вы смогли спасти, выхватить прямо из огня одну из книг Аркадия Гайдара.

– Да, 1991 год, весна, школа номер сорок. Это было жёстко, резко и, очевидно, очень хорошо спланировано. Ещё в центре Кишинёва был стильный книжный магазин, его называли «Стекляшка», потому что все четыре его стены были стеклянные. Настоящий центр притяжения местной молодежи – мы там встречались, читали, обсуждали книги. И вдруг в один день все стекла были выбиты, книги выброшены... Что-то подобное происходило по всему городу и, мне кажется, по всем союзным республикам. Целенаправленная акция против русской литературы, организованная западными спецслужбами.

– Молдавия – это вторая Украина?

– Нет, Молдавия – это первая Украина. Потому что Приднестровье – это первая ДНР.

– А какие параллели, начиная с 1991 года, вы, как очевидец, наблюдаете в истории Украины и Молдавии?

– Знаете, пожалуй, главное – это то, что самым пострадавшим слоем общества и на Украине, и в Молдове оказался титульный народ. Что ждет Украину, я уже знаю – по результатам того, что произошло в Молдавии. А там молдаван практически не осталось. Формально они являются этническим большинством, но у них нет ничего своего. Они даже не изучают молдавский язык в школах, вместо этого их обучают говорить на языке, который является литературным в соседней стране...

– В Румынии?

– Конечно. Молдавская тысячелетняя история вычеркнута из учебников, и молдавские дети изучают другую историю – которую им также написали в соседней стране. Большинство молдаван не живёт на территории Молдавии, они находятся либо в Европе, либо в США, либо в России. Их близкие живут на пересылаемые ими деньги. Молдавия – давно страна детей и пенсионеров. Дети подрастают и сразу же уезжают. Если посмотреть на статистику, то из четырех миллионов населения жить в стране осталось два миллиона, из них миллион – в Кишинёве, а остальные распределены по территории, и в основном это национальные меньшинства: русины, гагаузы, болгары. Таким образом, от Молдавии остался один город – Кишинёв. Огромной, цветущей аграрной страны больше нет. И это результат войны на Днестре в 1992 году.

– Молдавия откроет против нас второй фронт?

– Уже открыла. Молдавия сейчас является плацдармом для переброски на Украину нефтепродуктов и боеприпасов по Дунаю, она же – аэропорт подскока для натовской авиации. Поэтому нашим силам так сложно с южной части – невозможно сбить натовские самолеты на территории Украины, они взлетают с территории Молдавии. Страна предоставляет СБУ своих граждан – для проведения диверсий внутри России. Давит экономически и политически на Приднестровье. Они участвуют в гибридной войне по полной программе. Но если вы имеете в виду, откроется ли второй фронт именно как горячая точка, – да, и в самое ближайшее время.

– Это будет Приднестровье?

– Да, это будет Приднестровье. Но сначала – Гагаузия. Политически её зачистили, лишили башкана, посадив за решетку Евгению Гуцул. После её посадки субъектность Гагаузии под большим вопросом, потому что так выстроена внутренняя политическая модель – единственным субъектом представительства Гагаузии является её глава-башкан, а все остальные ветви власти лишь сопутствующие. Это трагедия, потому что Гагаузия являлась политическим и военным тылом Приднестровья. Пока не была зачищена Гагаузия, невозможно было силовым путем подавить Приднестровье. Теперь это возможно.

– У нас есть хотя бы какая-то теоретическая возможность помочь людям в Приднестровье в случае агрессии Молдавии?

– Я бы очень хотел надеяться, что есть. При неких радикальных решениях это осуществимо, но это потребует от нашего руководства болезненных шагов и в целом огромных усилий, которые изменят и характер военных действий, и нашу страну – окончательно и бесповоротно.

– В какой момент вы решили пойти добровольцем на СВО?

– Я ездил в зону спецоперации как волонтер и понял, что моей армии и моему народу нужна помощь. Последние бойцы уходили из Херсона, а я знал, что там ещё остались наши люди и дважды сплавал на баркасе на правый берег – забирал оттуда мирных, в основном женщин и стариков. Посмотрел им в глаза. И в тот день сам себе поклялся, что этих людей я никогда не брошу.

– Расскажите, как создавалась книга и для чего?

– Во-первых, она писалась от вынужденного сидения в блиндаже, по ночам, когда вокруг темень и, соответственно, нет возможности вести боевую деятельность. По большей части это путевые заметки, наблюдения за своими боевыми товарищами и за противником, воспоминания о малой родине, исторические зарисовки и попытка осознать, как мы дожили до того, что на исконных русских землях происходит такая беда. Мне кажется, у меня получилось самостоятельно найти и озвучить ответы на некоторые тяжелые вопросы.

– Книга называется «Моя Новороссия». Она действительно за эти годы стала вам второй родиной?

– Я считаю, что родился в Новороссии. На самом деле Бессарабская губерния была самой западной частью Новороссии. Первоначальное название книги «Страна Платания». Но потом мы с редактором решили, что мало кто поймет это название, не прочитав книгу. Если посмотреть на карту этих территорий, то всё Северное Причерноморье от Бессарабии до Абхазии – это результат русского имперского и советского строительства. И основным показателем этой работы является дерево платан, которое было искусственно сюда завезено русскими людьми. Сейчас здесь платан растёт на каждой улице каждого города как определенный маркер, что эта территория превращена из дикого поля в Русскую землю. Поэтому я чувствую себя на своем месте. Донецк ничем не отличается от Кишинёва, а Симферопль от Ростова. Это всё один огромный русский город.

– В одном из интервью вы сказали, что настоящие военные преступники, которые по итогам нынешних событий должны оказаться под трибуналом...

– Это украинские школьные учителя истории, да.

– И ещё вы сказали, что одна из целей СВО – добиться права России корректировать учебники по истории в постсоветских странах.

– Мне кажется, это мысль очень простая и здравая. У нас была одна общая страна. Потом по разным причинам страна перестала быть общей. После этого историю каждой из отделившихся стран начали превращать в историю Антироссии. Абсолютно все постсоветские страны начали строить свою идентичность на отрицании своей связи с Россией, всего хорошего, что было в прошлом, и это очевидно.

При этом экономически и политически эти страны совершенно несостоятельны, и их наличие на Земле – добрая воля нашего правящего класса. Мне не совсем понятно, если эти люди не могут себя прокормить, не могут себя защитить, не могут создавать на своих землях заводы и предприятия, если после ухода России там появляются дикие, безумные, атавистические режимы, ведущие собственные страны в феодальное средневековье, то почему мы не имеем права корректировать их учебники? Почему бы не объяснить им: дорогие друзья, у нас была общая история, сложная, разная, но общая, поэтому давайте писать и осмыслять её вместе. Включая, кстати, историю России. Вам что-то не нравится в наших учебниках? Пожалуйста, скажите. Только давайте будем вести себя честно.

– Вы же понимаете, что их учебники корректируют другие силы? Западные, турецкие...

– Конечно. Тогда вопрос. Почему страны, которые принимают эти учебники от Турции, от фонда Сороса, от США, не хотят их принять от нас? Чем мы хуже фонда Сороса? Мне кажется, мы лучше.

– Евгений, был момент, когда вы осознали, что конфликт на Украине – это неизбежность?

– Да, был. Для меня стало очевидным, что конфликт неизбежен в 2004 году, во время событий «оранжевой революции». Я ехал на поезде из Кишинёва в Москву. И была остановка в Виннице. Это не запад и не центр Украины, это Подолье. Я тогда вышел на перрон, а там местные торговки продавали пирожки, грибы, жареную рыбу с Южного Буга. Я решил с ними пообщаться и спросил: «А что тут у вас происходит, что за революция?» Они воспринимали этот поезд как поезд из Европы. И честно мне ответили: «Да вот мы против москалей боремся, скоро будем их щемить». Это дословная цитата. Я удивился: «А москали тут при чём?» Они сказали: «Да в Донбассе окопались москали и подмоскалики, и мы их будем щемить».

Знаете, когда торгующие пирожками бабушки на вокзале зачем-то хотят «щемить» своих же сограждан, просто потому что те живут на 800 километров восточнее от них, просто потому что считают их какими-то неправильными украинцами... И понятно, что подобные настроения пропитали тогда уже всё общество.

– Это было за десять лет до Майдана?

– Да, ровно за десять лет. И я прекрасно помню, как все эти годы расчеловечивали Донбасс в глазах остальных жителей Украины. Помню эти мерзкие, оскорбительные шуточки. Хотя чья бы корова мычала... Количество людей с высшим образованием в Донбассе было в три-четыре раза выше, чем на Западной Украине, и в полтора раза больше, чем в Центральной. Что естественно, ведь Донбасс – это городские агломерации и техническая интеллигенция. Но из этих людей намеренно создавали «образ врага», ассоциированный с Россией, – «подмоскаликов», «зрадников», «предателей». Понятно было, что такая ненависть культивируется, чтобы однажды пролить кровь.

– Евгений, что для вас Русская весна, присоединение Крыма, восстание Донбасса?

– Луч надежды. Я поехал в Донбасс сначала как гуманитарщик, самостоятельно помогал людям. Когда мы говорим, что присоединили Крым, а сейчас и Донбасс к России, – это же неправда. Это Россия присоединилась к Крыму и Донбассу. После ужасных лет, когда мы существовали в парадигме подражательства Западу. Я как-то со своими друзьями побывал в Музее современной истории на Тверской. Мы смотрели на прекрасные экспозиции XIX и XX века. А XXI век был представлен пыльной комнаткой, в которой шёл ремонт, огражденной черно-желтыми лентами, с подписью: «Экспозиция на стадии разработки». Для меня 2014 год – это срыв черно-желтых лент и наступление нового века. То, что было до, историей назвать невозможно. Это была если не прямая оккупация страны, то уж точно колониальная зависимость.