«Не знала, что делать»

– Екатерина Васильевна, почему ваш выбор пал на такую экстремальную профессию?

– Моя мама – операционная медицинская сестра, работает в Городской больнице № 38 им. Семашко. Но я о медицине не думала. Любила физику, химию. Начали выбирать вузы, и оказалось, что в Северо-Западном государственном медицинском университете им. И. И. Мечникова (тогда это была еще академия) надо сдавать как раз физику и химию. Поступила, оказалась на отделении врачей общей практики (ВОП). Когда училась на 5-м курсе, произошло объединение, академия стала университетом, а отделение ВОП исчезло. Надо было выбирать специальность. Я еще с ранней юности работала санитаркой у мамы в операционной, поэтому задумалась либо о хирургии, либо о гинекологии. А потом был момент, который перевернул всю мою жизнь.

– Что произошло?

– Я поняла, что я теряюсь в критической ситуации, причем вопрос стоял о жизни моего друга. В какой-то момент мой знакомый падает, у него начинается генерализованный судорожный припадок. И я поняла, что совершенно не представляю, как действовать в этой ситуации. Я тогда училась на первом курсе. Вы не поверите: этому молодому человеку спасла жизнь проходящая мимо женщина в состоянии алкогольного опьянения. Как потом оказалось, у нее есть родственники, у которых бывают такие припадки, и она знала, как действовать. Но я в этот момент поняла, что либо надо учиться этому, либо менять специальность. Я понимала, что рано или поздно любой медик столкнется с состоянием клинической смерти, и если ты не поможешь, то ты не врач. И я начала интересоваться анестезиологией и реаниматологией, пошла в студенческое научное общество имени Мечникова. Через месяц меня выбрали старостой студенческого научного сообщества. Параллельно, благодаря моим учителям, я стала заниматься симуляционным обучением, начала изучать базовые реанимационные мероприятия с применением автоматического наружного дефибриллятора, закончила курсы по расширенным реанимационным мероприятиям в Европе. Я поняла, что это мое и мне это интересно.

– Что было дальше?

– В тот момент все мои учителя, с которыми мы начинали вместе на кафедре, перешли в Первый медицинский университет, я ушла за ними. Интернатуру закончила в Первом медицинском университете на кафедре Юрия Полушина, параллельно работала в Институте скорой помощи им. Джанелидзе в септической реанимации, со второго курса – на скорой помощи как санитарка. Это был очень хороший клинический опыт. Перед окончанием университета пошла работать в хирургическую реанимацию НИИ им. Джанелидзе. Думала пойти в ординатуру, но меня отговорил Вячеслав Афончиков, сейчас он начмед по анестезиологии и реанимации в Институте скорой помощи. Он мне сказал, что надо нарабатывать клинический опыт, и я пошла работать в Институт скорой помощи дневным реаниматологом. И там, действительно, в хирургической реанимации, столкнулась со всем, чем только можно. Институт скорой помощи – это школа жизни, он меня многому научил.

Учиться и учить

– И вам стало интересно обучать других?

– С 2017 года я работаю в Первом Санкт-Петербургском государственном медицинском университете имени академика Павлова на кафедре анестезиологии и реаниматологии в должности преподавателя. Преподавание стало еще одной сферой моей жизни, которая помогает делиться опытом. Я работаю в симуляционном центре, обучаю студентов 6-го курса ситуационным задачам – тому, что у меня каждый день происходит в противошоковой палате. Они это отыгрывают, погружаются в эту ситуацию.

– Но вы еще работаете на скорой помощи?

– Я получила профпереподготовку по скорой медицинской помощи, но хотела работать только в реанимационной бригаде. С 2020 года еще одним моим местом работы стала наша кардиореанимационная подстанция № 15.

– То есть вы работаете врачом скорой помощи, преподаете в Первом медицинском, работаете анестезиологом-реаниматологом в противошоковой реанимации в Мариинской больнице. И еще где-то?

– Еще в центре постдипломного образования ФМБА России, преподаю медицинским сестрам и занимаюсь судебно-медицинской экспертизой по различным ситуациям. Но еще огромную часть внерабочего времени у меня занимает волонтерская деятельность. Сейчас я являюсь спасателем 3-го класса Российской Федерации, и мы начали обучать пожарных спасателей навыкам первой помощи. Потому что по статистике врачи хуже всех оказывают первую помощь.

– Это как?

– Чтобы оказывать первую помощь, нужно быть спасателем. Врача всю жизнь учат ставить диагноз. Он должен посмотреть, оценить и начать лечить. А в первой помощи этого не требуется. Поэтому врачи чаще всего теряются на этапе первой помощи. Для этого мы с друзьями создали общественную организацию «Волонтеры-спасатели» по аналогии с «Волонтерами-медиками». Постоянно повышаю классность, квалификацию и обучаю население – детей, взрослых, спасателей, пожарных – навыкам оказания первой помощи в нашем городе. Это моя основная деятельность вне рабочего времени.

«В Мариинской больнице работает команда»

– Как вы оказались в Мариинской больнице?

– Здесь я работаю с 2018 года. Меня пригласил Павел Ермаков, который был у меня до недавнего времени заведующим. Не секрет, что во многих больницах службы анестезиологии и реаниматологии разделены. А здесь интерес в том, что, во-первых, поступают самые тяжелые пациенты, шоковые, причем в шоке различной этиологии. Нужно в них разобраться, диагностировать, быстро принять решение. И если нужно, то ты же идешь оперировать и в противошоковую операционную. Поэтому это уникальное место. Здесь есть возможность реализовать все свои клинические знания.

– Мариинская – единственный стационар-тысячник в центре города. Кто сюда попадает?

– Мы спасаем действительно тяжелых, серьезных пациентов. Это командная, хорошо налаженная работа всей службы. У тебя должна быть отличная медсестра-анестезистка, понимающие хирурги и трансфузиологи. Тебе всегда кто-то должен прийти на помощь. Это залог успеха, чтобы успеть спасти жизнь человека даже в самых нереальных ситуациях.

– Это тот случай, когда вы вскрывали грудную клетку парню с ножевым ранением?

– Да, недавний случай с ножевым ранением легкого и продолжающимся кровотечением. На наших глазах произошла остановка сердца, и нужно было не растеряться и быстро принять решение. Я как раз этого пациента принимала, он был тяжелейший, в геморрагическом шоке. Мне пришлось перевести его сразу на искусственную вентиляцию легких. В тот момент, когда мы его перекладывали на операционный стол, у него происходит остановка кровообращения, остановка сердечной деятельности. Мы начинаем реанимационное мероприятие. Но я прекрасно понимаю, что в этот момент кровь-то вытекает в грудную клетку. И ее нужно сначала остановить. А закрытым способом ничего не сделать. И в этот момент в операционную заходит наш замглавврача Иван Анатольевич Соловьев, и ему хватает десятка секунд, чтобы решиться на то, что он, как он признался позже, прежде не делал. Он провел реанимационную торакотомию, то есть рассечение грудной клетки на фоне реанимационных мероприятий. Аппарат «Лукас» качает грудную клетку, хирург ее рассекает, мы начинаем открытый массаж сердца и ищем источник кровотечения. Находим, накладываем зажим на нисходящую аорту, чтобы пережать всю кровь, чтобы она не вытекала в этот момент.

– Вы вместе приняли решение?

– Нам потребовалось несколько секунд. Он посмотрел на меня, говорит: делаем? Я говорю: делаем. И все. Мы сразу поняли друг друга. Это был единственный шанс. Тут уже нечего терять. Либо да, либо нет. И вот эти секунды позволили понять друг друга и буквально спасти жизни. И самое приятное, что этот молодой человек выписался без неврологических нарушений. Это мотивирует. Подобные случаи реанимационной торакотомии описаны только в военной медицине, в гражданской медицине такого просто не успевают сделать. Здесь все произошло на наших глазах, поэтому мы успели.

– Где сложнее работать: в противошоковой или в реанимации на скорой?

– Наверное, на скорой. Я работаю в реанимационной бригаде, мы выезжаем на самые серьезные вызовы. В больнице тебе могут прийти на помощь, на скорой помощи у тебя нет никого. То есть ты - врач, у тебя есть в лучшем случае два фельдшера и водитель, который может быстро доставить в стационар. И все зависит от твоего искусства, умения, знаний. И либо ты можешь спасти, либо не можешь.

– Какие необычные случаи встречаются?

– Бывают случаи просто на грани фантастики. Мы же как реаниматологи работаем и с детьми, и со взрослыми. И комы, и нарушения сознания, и клинические смерти. Недавний случай – трехлетний ребенок отравился на детской площадке, выпил из чужой бутылочки, думал, что это вода. Оказалось, что это наркотический препарат. Другой малыш упал с высоты кровати, разбил голову. Родители подумали, само пройдет. Оказалось, у ребенка внутримозговая гематома, которая нарастает. Мы приехали – а он уже в коме.

Большинство случаев у взрослых связаны с употреблением алкоголя либо же с психическими заболеваниями. Но у взрослых в 99 процентах случаев все зависит от самого человека, от его образа жизни, а у детей связано с халатностью взрослых либо с какими-то уже врожденными заболеваниями.

– Часто говорят про эмоциональное выгорание реаниматологов. Это так?

– Нужно просто грамотно строить свой день. Нужно понимать, что ты делаешь, зачем ты делаешь, комбинировать физическую нагрузку. Для меня, например, такая разгрузка – это тренировки 2-3 раза в неделю, функциональные силовые тренировки с тренером, когда я понимаю, что да, я могу разгрузиться именно физической нагрузкой.

Не бывает похожих дежурств

– От чего зависит интенсивность дежурства? В праздники или в какое-то время года больше или меньше сложных пациентов?

– Это непредсказуемо. Бывает, когда за сутки почти ничего не произошло. А бывают поступления каждый час. Нет ни одного похожего дежурства. Вроде опыт есть, ты все знаешь, а заинтубировать не можешь, потому что там есть особенности дыхательных путей. И у тебя трясутся коленки, и это страшно. Конечно же, есть алгоритмы, в нашем стационаре они четко продуманы, есть клинические рекомендации. Очень важно, чтобы включился алгоритм. Но, несмотря на большое количество алгоритмов и рекомендаций, есть место творческому подходу, импровизации.

– Это речь об историях, которые часто в кино показывают? Карандашом проткнул трахею, сделал трахеотомию?

– Вот этого делать нельзя. Это миф, который нужно разрушать. Когда какой-нибудь профессор говорит, что он ручкой проткнул дыхательные пути на шашлыках у товарища, это нужно подвергать сомнению. Потому что есть юридический аспект – это оказание и первой помощи, и медицинской помощи. И вот эти истории, когда на улице воткнул ручку – это запрещено по закону. Ты воткнул ручку, началось кровотечение, человек дышать-то начал, но захлебнулся от кровотечения. Кто виноват? Тот, кто ручку воткнул. И неважно, что он пытался спасти. Есть другие способы, которые позволяют поддерживать жизнь до прибытия скорой. И все это описано в рамках первой помощи. А люди посмотрят и пойдут ручкой протыкать. Поэтому в рамках первой помощи я разрушаю мифы. Об этом нужно рассказывать, нужно учить людей, как действовать правильно. Не ручку воткнуть в горло, а прием Геймлиха выполнить, который позволяет обеспечить проходимость дыхательных путей. Не дышит – начни компрессию грудной клетки. Поддерживай жизнь и поддерживай кровообращение головного мозга.

– А что для вас ваша специальность – реаниматология? Как бы вы ее объяснили?

– Не в обиду другим моим коллегам, но очень многие из них смотрят на человека как на свой какой-то профильный орган. Гастроэнтерология, урология, гинекология, то есть конкретная твоя какая-то проблема. Терапевт, врач скорой помощи, анестезиолог-реаниматолог смотрят на человека целостно. Поэтому я всегда говорю студентам, что моя специальность – она лучшая. Наверное, это искусство. Мало знать основную, клиническую базу. В критической ситуации нужно импровизировать. Иногда это очень сильно спасает и выручает.

– Бывают необъяснимые случаи спасения или наоборот?

– Один раз я на скорой помощи госпитализировала пожилого мужчину с острым инфарктом миокарда. Я ему говорю, нужно ехать в больницу, мы вас спасем. Он меня посмотрел и говорит: «Милочка, врачи не спасают, спасает Бог. А вы, в данном случае, можете только поддержать жизнь какое-то время». Эти слова для меня были ключевыми. И я замечаю, что если человек хочет выжить, то он выживет. Иногда бывает, что все сделал правильно, чтобы человек выжил, а он уходит. В реанимации мы с моими коллегами очень часто замечаем так называемый реанимационный синдром. Человек очень истощается. И вот здесь очень многое зависит от тех медиков, которые находятся рядом. Они либо мотивируют человека жить, либо демотивируют. Пациент видит, что ты пришел грустный на работу, он для тебя – обуза, и он не хочет больше находиться здесь и дальше жить, к сожалению, тоже не хочет.

– Ковид многое показал в этом плане?

– Да, ковид, действительно, стал школой для нас. Мы переосмыслили все, что происходит. В тот момент я, наверное, поняла, что вот как раз к этому нас готовили. Мне всегда казалось, что раз мы учимся в медицинском вузе, я буду рутинно работать в больнице, это так скучно, даже несмотря на все эти экстремальные, чрезвычайные истории. И в ковиде мы делали максимально все, что можем. Это было очень тяжело, и тогда я поняла, что не просто так нас к этому готовили. Так же происходит сейчас в условиях СВО.

– Вы пытались уехать на СВО?

– Пыталась, не взяли. Мой погибший друг Андрей Рахов, огнеборец, человек известный в Санкт-Петербурге, он мне говорил: остановись, твоя помощь понадобится и здесь. И он был прав, нужно быть готовым.

– О чем вы жалеете?

– У меня есть погибшие друзья. Один из них Алексей Федоров. Ему было всего 24 года, когда он погиб в 2022 году на острове Змеиный. Наш пожарный, который уехал туда водолазом-разведчиком. Последняя тема, которую мы обсуждали, – это остановка кровотечения. И кто бы мог подумать, что он от этого и погибнет. Оказалось, что его катер на острове Змеиный подорвался, и двое суток он был на плоту в открытом Черном море. Он инструктировал товарищей, которые были рядом, как правильно оказывать первую помощь, а сам умер от кровотечения. С наложенным жгутом, но тем не менее. Несколько часов не хватило, чтобы парней вытащить живыми. Жалею, что мы с ним мало обсуждали эту тему. Иногда ты слишком поздно понимаешь, что, обучая других людей, эти знания могут выйти за рамки обучения и стать решающими. Казалось бы, с кем-то обмолвился словом. Кому-то про что-то рассказал. Встретил человека в метро, поговорили про медицину, про какой-то клинический случай. А у него в какой-то момент этот случай произошел. Я считаю, что нужно ответственно подходить к каждому моменту, к каждому разговору.

– Были ли случаи, когда вам пришлось оказывать именно первую помощь вне дежурства?

– Мы с моим коллегой, руководителем нашей общественной организации Иваном Тимофеевым вместе дежурили на фестивале цветов в 2020 году. Что может случиться на фестивале цветов? Мы тоже так думали. Мы вышли на улицу посмотреть, как красивые цветы едут на Невском проспекте. Мы дежурили как добровольная народная дружина, просто обеспечивали безопасность, и в этот момент выходит фотограф снять, как пойдут эти машины с цветами, и вдруг падает и теряет сознание. Все сбежались вокруг, начали его фотографировать. Мы начали оказывать помощь. И знаете, что было самым главным в оказании первой помощи в этом случае? Не позволить другим людям засунуть в него таблетки, лекарства, какие-то напитки. Люди начали выдумывать, что у него, наверное, сахарный диабет, наверное, инфаркт, наверное, инсульт. Прошло время, он пришел в себя, на скорой отправили в больницу. Это был такой показательный момент, требующий оказания массовой первой помощи при всех. Больше у меня не было каких-то серьезных случаев вне работы, требующих моих навыков, но я могу сказать, что очень много моих учеников проводили реанимационные мероприятия в метро, с успешным восстановлением кровообращения. Были случаи неуспешные, но это были попытки, это важно. Научив даже одного человека, я знаю, что он может помочь спасти жизнь.

– А вам не обидно, что про реанимацию пациенты забывают? Что спасенный потом даже не узнает, что была вот такая Катя, которая два часа без продыха его реанимировала?

– Забывают всегда. Потому что реанимация ассоциируется с чем-то плохим, где было больно, тяжело, плохо, а потом ты ушел на отделение, и там тебя спас красивый доктор в белом халате. Красивый доктор приходит к тебе каждый день, и потом выписывает домой – что может быть прекрасней! И это запоминается. Но мне не обидно, потому что, наверное, нет ничего более благодарного, чем перевести человека на отделение. Просто нужно понимать, что вот это все бумерангом возвращается, и если удалось спасти, значит, ты внес свою позитивную лепту и тебе это вернется позитивом.