– Дмитрий Олегович, кому принадлежала идея создания института, готовящего детских врачей?

– На самом деле идея возникла еще в конце XIX века и начала обсуждаться прежде всего двумя знаменитыми профессорами и основателями кафедры детских болезней Императорской военно-медицинской академии. Это были Николай Иванович Быстров, известнейший российский педиатр, создатель Санкт-Петербургского общества детских врачей, и Николай Петрович Гундобин, один из учредителей Союза борьбы с детской смертностью в России. Они провели множество исследований, посвященных особенностям развития организма у детей. И уже тогда известными врачами была сформулирована мысль, что ребенок – это не взрослый в миниатюре и, соответственно, он нуждается в абсолютно других подходах.

Кроме того, стало понятно, что у детей встречается большинство из тех заболеваний, которые могут быть у взрослых. Однако эти недуги накладываются именно на период развития, поэтому подход к лечению и диагностике заболеваний у детей должен отличаться. А значит, должны быть врачи, которых учат, учитывая возрастную анатомию, возрастную физиологию, возрастную патофизиологию, и которые уже в момент обучения рассматривают развитие ребенка и его возможные заболевания.

Но до 1917 года, до Великой Октябрьской революции, это не было реализовано. Вернулись к осуществлению идеи уже в советское время. Была создана именно система охраны материнства и детства.

– Все-таки это удалось благодаря инициативам наркома Семашко?

– По сути, первый нарком здравоохранения врач академик Николай Александрович Семашко стоял у истоков этого. Как только в Ленинграде был образован Институт охраны материнства и детства, его первый визит был туда. Видимо, он тогда обсуждал с руководством вуза свои взгляды на высшее медицинское образование. И эти идеи были реализованы, если мы говорим о педиатрии, именно в нашем университете, тогда – институте. От идеи до реализации прошло несколько десятилетий, но тем не менее осуществили все в советское время.

– Если эта идея витала в воздухе и ее реализация себя оправдала, почему больше в России нет педиатрических институтов? Почему детских врачей учат на факультетах при взрослых вузах?

– В свое время был Ташкентский медицинский институт – второй педиатрический вуз в Советском Союзе. Он был создан в 60-е годы, но сейчас тоже стал факультетом. Поэтому мы снова стали единственным в мире Педиатрическим университетом.

Мы, к сожалению, многие вещи недооцениваем и начинаем ими дорожить, только когда потеряем. Помните, у Есенина: «Лицом к лицу лица не увидать»? Я напомню, что в 1990-е годы у нас хотели провести реформу здравоохранения, чтобы не было участковых педиатров, а имелся семейный врач. И этот вопрос стоял крайне остро. Если бы так произошло, мы бы сейчас оказались в той парадигме, в которой живут наши соседи – бывшие республики СССР. У них нет участковых педиатров, есть врачи общей практики. И это сильно отражается на результатах заболеваемости, смертности, в том числе новорожденных.

Мы имеем во многом совершенно отличную от большинства стран мира медицину. Мы просто этого недооцениваем. Нам кажется обычным, что можно вызвать на дом участкового, например педиатра. Большинство людей в мире такой возможности не имеют.

– Мы часто слышим про ленинградскую школу педиатрии. А что в ней такого особенного и чем она отличается от других школ?

– Испокон веков, еще тысячи лет назад, люди пытались помочь другому человеку. Если он, например, ломал ногу, то ему накладывали примитивную шину. Но в данном случае есть разница между оказанием врачебной помощи и внедрением медицинской технологии. Медицинская технология – это когда специалисты на основе каких-то исследований, наблюдений вырабатывают определенный алгоритм действий и, соответственно, помогают больным. Так вот если мы возьмем медицину как научное направление, то она родилась именно в нашем городе.

Санкт-Петербург был столицей Российской империи. Поэтому первая детская больница, первая кафедра, которая стала преподавать педиатрию как науку, родились здесь. Это не значит, что до этого никто никогда не говорил о детях и заболеваниях у них. Конечно, говорили, но отдельная кафедра, которая занималась только детьми и особенностями заболеваний у детей, была создана в Санкт-Петербурге в Военно-медицинской академии. Поэтому здесь и зародилась эта петербургская – ленинградская школа, которая имеет свои особенности рассмотрения всевозможных аспектов заболеваний, трактовки их различных свойств. Вот поэтому и говорят, что есть ленинградская школа педиатрии. Это не значит, что мы лучше, они хуже, просто мы имеем особенности.

– Вы часто напоминаете, что в России 100 лет назад показатель младенческой смертности составлял 330 промилле, умирал каждый третий ребенок до года. А почему это случалось? Понятно, что не было антибиотиков, а какие еще были причины?

– Причины на самом деле просты. Первая – это отсутствие гигиены, инфекции. Вот многодетная семья, там маленький ребенок, которого надо кормить. Сцеживали грудное молоко, набирали в какую-то емкость, а потом давали его ребенку. Молоко могло прокиснуть, сначала возникало то, что называли коликами. Потом это переходило в инфекционное поражение желудочно-кишечного тракта, и ребенок умирал. Это помимо детских инфекций – краснухи, ветрянки, скарлатины. Отсутствие элементарных знаний о соблюдении гигиены приводило к различным инфекционным заболеваниям, в том числе к развитию септических состояний у детей, которые нередко погибали.

– А еще родовые травмы, тяжелые роды?

– Следующий момент, который надо отметить, – акушерство. И оно тоже зародилось еще до революции, потом претерпело огромные изменения в советское время. Кто принимал роды в России? Это, как правило, бабки-повитухи. И соответственно, было очень большое количество осложнений во время родов: асфиксии, травмы и так далее.

И именно в Петербурге был впервые создан целый институт акушерской гинекологии. Он и сейчас существует как Институт акушерства, гинекологии и репродуктологии имени Д. О. Отта. Перед ним стояла задача не просто принимать роды, а обучать врачей, которые приезжали со всех краев нашей страны, вести роды, чтобы они, в свою очередь, учили акушерок.

Постепенно обучение врачей и акушерок привело к тому, что различные осложнения, которые могут быть при родах, стали уходить. Это было началом развития неонатологии, в том числе неонатальной хирургии.

– Третья причина ранней смертности – врожденные пороки развития?

– На самом деле советское здравоохранение, благодаря Семашко, сделало огромный рывок вперед. Вы знаете, что мы с коллегами часто ездим в регионы. И мы обратили внимание, что меняется структура смертности. Есть регионы, в которых ни один ребенок не погиб от несовместимых с жизнью пороков развития. Это значит, что дети были вовремя диагностированы, пролечены или отправлены в федеральные клиники.

Это просто потрясает: пороки как причина смерти начинают уходить. А ведь до первой операции по устранению атрезии пищевода, считавшейся неоперабельным дефектом, которую провел Гирей Алиевич Баиров в этих стенах, такие пороки никто не оперировал. По сути, рождение неонатальной хирургии произошло в 50-е годы прошлого века.

Развитие акушерства, ведение проблемных родов и соблюдение гигиены помогли практически искоренить основные причины младенческой смертности.

– Вы не упомянули, что сейчас выхаживают детей с экстремально низкой массой тела.

– Да, есть еще одна составляющая. Я застал то время, это середина 1980-х годов, когда мы очень плохо умели вести недоношенных детей. Тогда, если ребенок рождался с массой тела меньше килограмма и ему требовался аппарат искусственной вентиляции легких, смертность у этих детей достигала 90%. Это было всего 30 лет тому назад. Я очень хорошо помню, как мы вели этих детей, к сожалению, во многих случаях неудачно.

Но по мере накопления опыта, в том числе и зарубежными коллегами, мы пришли к тому, что на сегодняшний день у нас практически 95% детей, рожденных с массой тела от 750 граммов до килограмма, выживают.

– Молодых людей интересует медицина. Но вопрос в том, кто из них останется в государственной медицине и вообще в этой сфере. Недавно мне ваши коллеги с горечью сказали, что молодые боятся идти на экстремальные специальности типа хирургии или реаниматологии. Это так?

– Наверное, к сожалению, так. Но это не студент меняется. Это в каком-то смысле наше упущение, что мы не прививаем детям чувство ответственности. Нам нужно вернуться к лучшим практикам советской школы, когда каждый чувствовал ответственность за порученное дело. На первое место выходило общественное, а это всегда ответственность.

Сейчас уже не так. Я это вижу как администратор: молодые не хотят становиться главными врачами, заведующими отделениями, потому что это другая ответственность. Надо не спать ночами, приходить в выходные, а люди к этому не готовы.

– Вы отслеживаете, где и кем работают ваши выпускники?

– У нас целый отдел этим занимается. Мы видим, что если студент активно занимался в каком-то студенческом научном объединении, он, как правило, и уходит в это направление.

Очень многое зависит, естественно, в том числе от преподавателя. Его задача не просто прочесть лекцию или провести занятие, а донести знание до другого человека. Я видел учителей с большой буквы, для которых было счастьем, когда они замечали, что их ученик понял то, что они ему говорят. Быть преподавателем – это тоже огромная ответственность.

– На одной из конференций вы сказали такую фразу: здоровыми детьми никто не занимается, все занимаются небольшим количеством больных детей. Что имеется в виду?

– Эта идея родилась у академиков Георгия Сперанского и Александра Тура. В 60-х годах прошлого века они написали министру здравоохранения СССР целое письмо о необходимости открытия кафедр здорового ребенка. Надо заниматься здоровьем ребенка профилактически, мы должны вернуться к лучшим советским временам, когда профосмотры касались 100 процентов детей, чтобы на самых ранних сроках выявлять патологию, отклонение. Но для того чтобы понимать, что это отклонение, надо знать, что такое норма. А вот это очень серьезный и непростой вопрос. И для того чтобы знать, что такое норма, надо обследовать очень большое количество здоровых детей и после этого вывести какой-то средний показатель. Последняя норма клинического анализа крови, например, в нашей стране содержится в книге академика А. Ф. Тура и профессора Н. П. Шабалова «Кровь здоровых детей различных возрастов» издания 1972 года. После этого нормы не пересматривались и больших исследований в масштабах страны не проводилось.

То же касается массы ростовых показателей, веса. Мы опираемся на те данные, которые были получены в 1960-1970-е годы. А нормы, очевидно, изменились. Если мы колеблемся в диагнозе или методе лечения, то иногда думаем, что это норма. А может быть, это уже и не норма? Поэтому именно здоровые дети и их развитие должны находиться в фокусе педиатрии.

Могу добавить, что спустя 65 лет после написания того письма Тура и Сперанского, буквально несколько дней назад, мы в университете создали Институт здорового ребенка.