– Существует некая традиция – талантливый творческий человек в личной жизни иногда выходит за рамки. Например, употребляет много алкоголя, заводит громкие романы, оказывается в центре скандалов… А вы – удивительно нормальный человек. Почему вы такой нормальный, Андрей Павлович?

– Не знаю. Может быть, это объясняется тем, что люди, которые на меня оказали влияние в юности и потом, ничем экстравагантным не отличались. Они принадлежали к другому поколению, хранили прочные жизненные и семейные устои. И потом, мне кажется, очень много «эдаких» поступков совершается специально для рекламы, особенно в шоу-бизнесе.

– Как вам удается совмещать творческую деятельность с множеством административных функций?

– Конечно, в первые годы было трудно, но потом я выработал некую систему. Все-таки на главном месте – сочинение музыки, ей отдана первая половина рабочего дня. А потом уже, после обеда, можно браться за общественные дела.

– Нужны ли критики? Помогают они творцу?

– Да, безусловно, нужны, хотя очень многие считают, что на критику не надо обращать внимания. Думаю, что критика больше нужна не творцам, а любителям искусства, чтобы они хоть немножко ориентировались в том, что происходит.

– А вам никогда не хотелось убить критика?

– Убить – нет, но придушить хотелось. Это было в молодости, сейчас я совершенно спокоен.

– Как вы относитесь к современной эстрадной музыке, а также к тенденции перепевать старые песни, вставлять цитаты из классической музыки?

– Я довольно сдержанно, а иногда и отрицательно отношусь к так называемой поп-музыке, гораздо лучше – к року, где больше талантливых людей, фантазии, жгучей актуальности.

А перепевки есть разные. Если для старой мелодии делается новая аранжировка, как бы новая одежда, это замечательно, дает произведению вторую жизнь. Но когда берутся отдельные кусочки, вставляются в другую песню, иногда с явной иронией… Мне кажется, что нынешнее увлечение ремейком и в кино, и в музыке происходит от дефицита идей. Такое бывает в конце века. На серьезное искусство эта мода влияет пагубно.

– А вы согласны с утверждением: есть мелодия – есть музыка, нет мелодии – нет музыки?

– Когда-то Стравинский, один из величайших композиторов ХХ века, написал, что главное в музыке – это гармония и ритм. Тогда это звучало вызывающе. Теперь мы знаем произведения, и не только в рок-музыке, но и в симфонической, которые построены именно на ритмах и гармонии. Лично я считаю, что все-таки мелодия – это та часть музыки, которая бессмертна и которая действительно все определяет.

– С кем из мэтров отечественного кинематографа легче работать – с Эльдаром Рязановым или Георгием Данелией?

– Легче с Рязановым, потому что он более легкий человек и сам легко работает. Взрывной – да, но он предоставляет композитору больше свободы. А у Данелии жесткие требования. Он очень любит, когда я ему играю музыку, подойти и ткнуть пальцем в ноты: «Вот эта нота мне не нравится». Или уже на записи может сказать: «А что это за инструмент играет?» Я отвечаю: «Флейта». Он говорит: «Я очень не люблю флейту», – и приходится тут же эти ноты передавать скрипке или саксофону.

– Музыка в кинематографе пишется по заказу? Или чаще уже готовые произведения ложатся на сюжет фильма? И как в таких случаях приходит вдохновение?

– Всегда по заказу, по конкретному заданию. А вдохновляюсь я предстоящей работой с талантливыми людьми, интересными сценариями, темами. Еще меня очень воодушевляет уверенность: эту музыку ждет режиссер, театр, творческий коллектив.

– Как режиссер ставит задачу? Он объясняет, какое в картине должно возникнуть настроение, эмоции? Не говорит же он просто: «Напишите красивую музыку»… Ему же нужно ее использовать как художественное средство.

– Школу кинокомпозитора я прошел в работе над первыми фильмами Георгия Данелии. Как правило, сначала надо найти основную, главную музыкальную тему, мелодию, которая станет музыкальной визитной карточкой фильма. Это самое главное и самое трудное: чтобы мелодия была оригинальна, запоминалась и имела определенный колорит, соответствующий атмосфере фильма. Если удается такую мелодию сочинить, то остальное – дело техники.

– Какие зарубежные музыкальные фильмы вам нравятся?

– Может быть, у меня несколько старомодные вкусы, потому что это «Моя прекрасная леди», «Вестсайдская история», «Скри пач на крыше»… – киноверсии лучших американских мюзиклов. И мне кажется, что на сегодня это образец музыкальных фильмов.

– Вы известны в том числе и как автор оперы «Маяковский начинается». А сегодня вас вдохновила бы личность этого поэта? Актуален ли Маяковский сегодня?

– Может быть, не именно сегодня, но я уверен, что скоро эта фигура снова будет интересовать общество. Сейчас произошло естественное отторжение – следствие длительного насильственного насаждения творчества Маяковского. Кстати, моя опера была написана о молодом Маяковском, который увлекался футуризмом, задумывался о самоубийстве. Это, конечно, трагическая личность, и я уверен, что наше искусство к ней еще вернется.

– Какой ваш самый большой страх?

– Должен признаться, что страх присутствует каждый раз, когда я начинаю что-то новое, с чистого листа бумаги, и это опасение растет до тех пор, пока я не услышу готовое произведение живьем. Я как-то поделился с Георгием Данелией, он сказал, что испытывает то же самое – не имеют значения ни опыт, ни уже громкое имя.

Если на смену неуспокоенности придет абсолютная уверенность, это обязательно скажется на результате. Именно страх неудачи, сомнения в своих способностях заставляют все время искать наилучшие варианты.

– Вы создали столько потрясающих, добрых произведений, которые согревают душу, дарят свет. Скажите, легко ли вам писать музыку?

– Легко было в молодости. Но чем больше у тебя написано, тем сильнее риск повториться, и, конечно, становится все труднее.

– Согласны ли вы с утверждением, что слава – это самое тяжкое испытание?

– Безусловно, да. Дело даже не в неудобстве существования, когда тебя узнают на улицах. Дело в том, что от тебя ждут все более эффектных и талантливых творений. Это, конечно, слегка раздражает и беспокоит, но ты должен спокойно и вдумчиво, не обращая внимания на внешние помехи, заниматься своим делом.

– Думаете ли вы о своей аудитории, когда пишете музыку?

– Да. Вы знаете, я очень этим горжусь. Я писал «Блистательный Санкт-Петербург» для симфонического оркестра и представлял, что сижу в Большом зале Филармонии. Вот выходит оркестр, за ним Юрий Темирканов, звучит музыка, а я где-то там, в тридцатом ряду, слушаю как посторонний. Так я проверяю: где мне интересно, где вдруг становится скучно, где что-то длинновато, и часто, например, беру ножницы и отрезаю какую-нибудь часть.