В честь Дня российского кино он рассказал «Петербургскому дневнику», каким был его отец, как снимал фильмы, когда пел песни Виктора Цоя и почему советовал читать Николая Лескова.

– Федор, вы помните, как впервые оказались на съемочной площадке?

– Да, это было на фильме «Брат». Помните сцену, где Данила Багров стреляет из кольта? Ее снимали в нашей квартире на Малом проспекте, я там до сих пор живу. В общем, перед съемками я спрятался около папиного кабинета, и в какой-то момент мне стало настолько интересно, что я не выдержал и высунулся из-за стенки. Тут сразу закричали: «Стоп!» – и меня увели. Я запорол кадр, а это деньги, которых на «Брате» почти не было.

– Вы часто бывали на съемках отца. Какие эпизоды запомнились вам больше всего?

– В десятом классе, то есть в 16 лет, я работал декоратором на «Грузе 200». Этот фильм не вызывает у меня каких-то неприятных эмоций, в отличие от многих зрителей. Может быть, потому, что я там работал, щупал руками декорации, знал, например, что баня, которая показана в фильме, бутафорская, – мы сами ее из досок сколотили. Вероятно, третья стена для меня рухнула, поэтому так.

Помню, мне очень хотелось показать «Груз 200» друзьям, ведь это фильм, на котором я работал. В итоге я позвал в кино человек восемь одноклассников, и когда мы вышли, все молчали. А после так же молча разошлись. Для меня «Груз 200» – это фильм, в котором есть что-то светлое. Я ненавижу фильмы с безнадегой, когда смотришь, а тебя все глубже и глубже закапывают в какой-то совершенно беспросветный бесперспективняк.

В «Грузе 200» есть персонаж Антонина, который пришел и спас. И справедливость в какой-то степени восторжествовала. Так что во всех фильмах моего отца есть свет.

Кстати, мой брат (Петр Балабанов. – Ред.) тоже бывал на съемочной площадке отца. Мы с женой недавно нашли диск с фотографиями со съемок фильма «Морфий». И на одном из снимков Петя с дерева прыгает. Я сразу вспомнил старое интервью папы, в котором он сказал, что у него два сына: один умный, а второй прыгает хорошо. В общем, я сразу послал брату эту фотографию и написал: «Папа был прав. Ты хорошо прыгаешь», и мы посмеялись над этим. У нас с самоиронией вообще хорошо, мы часто и раньше шутили по поводу этого интервью.

– Не знаю, уместно ли использовать слово «любимые», но можете назвать режиссеров, которых ваш папа признавал больше всего?

– Андрей Тарковский. «Андрей Рублев» был одним из самых его любимых фильмов. Ему нравилось «Храброе сердце» Мела Гибсона, «Гладиатор» Ридли Скотта. Поскольку мой отец обладал весьма черным юмором, ему нравились фильмы братьев Коэн, над «Фарго» он смеялся прямо в голос.

– Можно сказать, что «Жмурки» появились как некое переосмысление «Фарго» на русский манер?

– Сложно сказать. Многие сравнивают «Жмурки» с работами Тарантино, все фильмы которого папа тоже, разумеется, смотрел. Он вообще смотрел очень много фильмов – наверное, по шесть в день. Это было его главное хобби. Он либо работал, либо мы что-то всей семьей делали, либо он смотрел фильмы. Еще он любил футбол, болел за «Зенит» и «Манчестер».

– По воспоминаниям многих, Алексей Октябринович не любил общаться с прессой, не стремился на кинофестивали, а если и приезжал, то вел себя довольно замкнуто. Дома, в быту, он тоже был закрытым человеком?

– Это зависит от времени. В 90-е годы он был гораздо более энергичным, активным и общительным. Позже, после кармадонской истории (сход ледника Колка, в результате которого погибли 125 человек, включая Сергея Бодрова-младшего. – Ред.), он, конечно, стал более закрытым. К прессе он относился скорее с недоверием, но если человек ему нравился, то мог рассказать ему больше, что видно по некоторым его интервью. Так что все зависело от журналиста. Но вообще он не любил о себе что-то рассказывать.

Помню, это было классе в восьмом. Я сидел дома, ел суп и смотрел телевизор. Заходит отец, спрашивает – мол, что смотришь. Я отвечаю: «Там про «Брата» рассказывают». Он послушал секунд тридцать и ушел.

– Вы говорили, что ваш отец снимал авторские фильмы, но они востребованы у максимально широкой аудитории. Многие фразы из его работ ушли в народ. Как вы объясняете этот феномен?

– Я буквально вчера встречался с Сергеем Михайловичем Сельяновым (продюсер фильмов Алексея Балабанова. – Ред.), и он сказал такую фразу: «В кино никогда нельзя не брать в расчет фактор чуда». Продюсерскую деятельность нельзя построить на чуде, а вот очень многие фильмы, которые мы любим, подходят под вот это описание чуда: никто не ждал успеха, никто его не прогнозировал, но он случился.

– Вам больше нравится «Брат» или «Брат 2»?

– Сейчас абсолютно точно первый «Брат», но когда я был моложе, то «Брат 2» был, как модно сейчас говорить, на хайпе: русский мужик приехал в Америку, всех там положил и доказал, что мы крутые. Для молодежи начала нулевых это было супердрайвово.

– Правда ли то, что вы стали прототипом Феди Белкина из «Брата 2»?

– Ну, мне сложно говорить за папу, но все на это указывает. Когда я смотрел фильм, то сразу понял, что это мой прототип, что какое-то отеческое наставление в этом есть.

– Вы правда учили стихотворение «Я узнал, что у меня есть огромная семья», когда ваш отец работал над фильмом?

– Дело было так. Я окончил первый класс и приехал к отцу на каникулы – мы с мамой (Ириной Балабановой, первой женой режиссера. – Ред.) тогда жили в Москве. Он спросил, как дела в школе. Я решил похвастаться и рассказал стихотворение «Я узнал, что у меня…». Он выслушал и спросил, могу ли его записать. Тогда я взял бумажку и своим кривым почерком первоклассника написал стихотворение. Спустя достаточно много лет я увидел это в «Брате 2». У меня мурашки пошли по телу.

– Вы недавно начали проводить авторские экскурсии. Как у вас родилась эта идея?

– Этим летом мы с женой решили отремонтировать маленькую комнату, которая когда-то была нашей с братом детской, и нашли дореволюционный черный шкаф, он снимался в фильме «Морфий». В концепцию нового интерьера он абсолютно не вписывался, а выбрасывать его было жалко. Мы предложили его Наде (Надежда Васильева, вторая жена Алексея Балабанова. – Ред.), но она отказалась. Тогда мы дали объявление, что за немалую сумму готовы продать такой необычный шкаф, и приписали, что проведем для покупателя экскурсию по квартире. Нам написала девочка: шкаф ей не нужен, но она готова заплатить за экскурсию. Мы удивились, но согласились. Денег, разумеется, взяли меньше, чем за шкаф. Мы ей все рассказали, показали, включали видео из семейного архива. Девушка осталась очень довольна. А после мы с женой разговаривали о том, что было очень интересно поговорить про папу. Мне далось это совсем нетрудно, никакого морального якоря, я воспринял это как своего рода самотерапию. Тогда я и предложил сделать авторские экскурсии, чтобы иногда проводить их в качестве хобби. Шкаф мы, кстати, так и не продали. Со мной связался брат Петя, сказал, что сам выкупит. Но денег с него мы, конечно, не взяли.

– Чем ваша экскурсия отличается от многих других, связанных с именем Алексея Балабанова?

– Я делюсь личными историями, которые мало кто знает, а если и знает, то не сможет рассказать так, как я. Грубо говоря, это экскурсия не по съемочным локациям фильма «Брат», а по Петербургу Балабанова с какими-то его ощущениями и ориентирами. Например, есть ряд улиц, которые отец не снимал по тем или иным причинам, к ним относится даже замечательная улица Репина. На самом деле он хотел снимать там какие-то сцены для фильма «Про уродов и людей», просто не смог согласовать это.

– Есть фотографии, на которых ваш отец с гитарой. Он музицировал?

– Да. Мне сложно оценить, хорошо или нет, но точно скажу, что с душой. Помню, как в 90-х и начале нулевых к нам часто приходили его друзья-музыканты в гости, отец выпивал немного водочки, настроение у него поднималось, и он начинал петь «Время есть, а денег нет» Виктора Цоя. И в нем всегда включалась логика из «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского – чем громче ты поешь, тем лучше, – поэтому он прямо кричал слова этой песни, относительно попадая в ноты.

– Мне кажется, у вашего папы и Виктора Цоя есть нечто общее. Их творчество востребовано даже среди людей, которые родились в совсем другом времени.

– Полностью согласен. Творчество Цоя, можно сказать, описывает эпоху, в которой он жил. А бывает, что фильм становится каким-то более понятным зеркалом какого-то времени. То есть, грубо говоря, многим школьникам тяжело читать роман «Война и мир», и они смотрят сериал по этому произведению. Им так проще запомнить события. Мне кажется, через поколение «Брат» станет очень понятным зеркалом 90-х. То есть люди будут воспринимать эпоху через фильм. И, конечно, здорово, что картина так точно передает то время.

– Спустя буквально несколько дней после смерти Алексея Октябриновича был опубликован сценарий его невышедшего фильма «Мой брат умер», который заканчивается разговором в тюрьме. Один из героев говорит, что хотел взять в библиотеке книгу Лескова. Вот эти последние строки о том, что надо читать Лескова, могут считаться неким напутствием вашего отца?

– В какой-то степени, потому что он лет десять подряд говорил мне, что надо читать Лескова. А я не читал, потому что у меня тогда был переходный возраст, проснулся дух противоречия. Ну и читать Лескова весьма непросто. Но я все равно начал читать хорошие книги исключительно благодаря папе. Помню, как во втором классе летом отдыхал у бабушки с дедушкой в Анапе, отец приехал, увидел, что я читаю какие-то комиксы, и сказал: «Зачем тебе эта мура? Вот есть интересная книга, там страшная собака спряталась на болоте». И он так интересно рассказал про Шерлока Холмса, что я прочитал все рассказы о нем. Потом перешел и на другие произведения Артура Конан Дойла, включая «Затерянный мир», «Маракотову бездну», – в общем, он стал моим любимым писателем.

– Как часто вы встречаете незнакомых людей на могиле своего отца?

– Постоянно, и это здорово. Там регулярно появляются свежие цветы. Вот совсем недавно я проводил экскурсию, и у могилы сидел мужчина, похожий на Цоя. Когда он меня увидел, у него глаза прямо теплом загорелись, он протянул руку и сказал: «Здравствуйте, Федор». Узнал.

– В 2024 году Общественный совет по сохранению и развитию культурного наследия Екатеринбурга принял решение установить памятник вашему отцу. Кажется ли вам правильным устанавливать памятник там, а не в нашем городе?

– Конечно, для меня логично, чтобы памятник отцу был в Петербурге, ведь именно здесь он снял свои полные метры, а в Екатеринбурге просто набирался опыта. Но если людям хочется увековечить его память, то как я могу быть против? Я видел эскиз этого памятника, он классный, но меня немного смущает то, что отец там сидит сгорбившись. Этот памятник уносит нас во времена первого «Брата», а папа тогда был безумно энергичным человеком, у него глаза горели. Просто посмотрите его интервью тех лет. А так идея классная.