– Семен Яковлевич, мы находимся в Молодежном театре на Фонтанке. Что для вас значит это место?

– Все. В мире всего два театра, которые начинаются и находятся в саду: наш и Ковент-Гарден в Лондоне. Когда очень устаешь, посидишь там немного и начинаешь восстанавливаться. Режиссура ведь такая тяжелая ноша. Ты должен знать музыку, живопись, психологию, а также все то, что происходит в театральном мире.

– Что означает ангел на логотипе театра?

– Ангела создал замечательный скульптор Роман Шустров (ушел из жизни в начале пандемии коронавируса. – Ред.). Долго думали, куда поставить скульптуру, и ее создатель решил – у нас. Потом кто-то пустил легенду, что если потереть ангельский нос, то все будет прекрасно. Ангел так-то бронзовый, но нос стал уже почти зеркальным.

– Расскажите о вашем детстве, о ваших родителях.

– Я родился в прекрасном городе Черновцы. Прожил там до 17 лет, а потом уехал в Ленинград. По настоянию мамы поступил в инженерно-экономическую академию. По профессии я инженер-химик. Мама была работником исполкома, серьезная женщина. А отец трудился простым слесарем.

После академии я работал под Лугой. Там есть такое поселение, называется Плоское, и стекольный завод. Сразу после учебы меня назначили начальником смены.

Шло время, и однажды я случайно побывал в Выборгском дворце культуры. Раньше там каждый день играли спектакли, приезжали разные театры. И я увидел объявление, в котором было сказано: «Мы хотим создать любительский театр» (именно любительский, а не самодеятельный). Меня поразило слово «любительский». И возглавил его гениальный петербургский критик Юрий Александрович Смирнов-Несвицкий. Он-то и открыл мне глаза на театр.

– В 1974 году вы поступили в Театральный институт на курс к Марку Львовичу Рехельсу, а заканчивали обучение у Исаака Романовича Штокбанта. При этом занимались почти у всех мастеров. Как это вышло?

– Театр работает на тайнах. В каждом театре у режиссера есть свое личное открытие. Это душевное открытие, его нельзя ни продать, ни украсть. То есть это некая тайна.

– Вы как-то сказали, что в молодости никто не хочет становиться режиссером. А с чем это связано?

– Вот представьте: открывается дверь, за которой сидят 30 человек, и все ждут от вас чего-то такого глубокого, потрясающего, интересного. И психологически, естественно, трудно переступить через страх, зажим.

У меня был смешной случай, когда я работал в «Балтийском доме», который на тот момент назывался Театром имени Ленинского комсомола. Говорю одному артисту: «Вы это внутри должны чувствовать». И он мне отвечает: «Семен Яковлевич, перестаньте говорить намеками, что значит внутри?» А в театральной академии как раз этому и учат – все, что играешь, должно проходить через тебя.

Поэтому перед каждым спектаклем мы репетируем самые сложные моменты. Сначала артисты бастовали, но я привел простой пример. Я был знаком с маэстро Юрием Темиркановым, а режиссер Александр Сокуров даже снял документальный фильм о том, как репетирует Юрий Хатуевич. Посмотрите, как работает симфонический оркестр: музыканты перед выступлением проходят все, что будут играть вечером. А чем артисты театра хуже?

Меня часто спрашивают, почему я так делаю. Я долго не мог найти ответ на этот вопрос, но потом понял. Моя мама в выходной день брала тряпку и вытирала мебель, потому что оседает пыль. Так же и на спектакли оседает пыль – психологическая, идеологическая, и надо ее вытирать все время.

У нас в театре сейчас около 50 артистов, мы играем на двух площадках, и к каждому нужно найти ключик. А если у артиста что-то случилось в жизни, то вчерашний ключик уже не подходит – надо вытачивать новый. А люди бывают совершенно разные, хотя полтеатра – мои ученики, но иногда такое делают, что я просто не знаю, как реагировать!

И вот именно этим и сложна работа режиссера.

– В советское время вы прошли травлю критиков и закрытые показы. Критика вообще важна в жизни творческого человека? Как отличить честную критику от чего-то другого?

– Знаете, три года у меня был кризис. И я каждый вечер и полночи читал Библию. И знаю, что такое десять заповедей. И одна из них гласит: «Не суди, да не судим будешь». Но там нет в скобочках уточнения «кроме театральных критиков»... В Библии есть великая фраза: «На земле очень много правд, а истина находится уже после жизни».

– «Молодой театр» при «Ленконцерте» – это важная ступень в вашей творческой биографии?

– Перед переходом в этот коллектив я работал в Театре имени Ленсовета с великой артисткой Еленой Яковлевной Соловей. У нас был очень сильный творческий контакт. А Игорь Петрович Владимиров, видно, немного заревновал, и меня уволили. И как-то так получилось, что мы все ушли. Все, кто учился вместе. Со второго курса, с третьего, четвертого. В управлении культуры ко мне очень хорошо относились. Они искали, где нас можно пристроить. И нашлось всем место в «Ленконцерте».

За три года мы поставили три спектакля, в том числе пьесу «Дорогая Елена Сергеевна». Потом мы эти постановки перенесли сюда, в наш театр.

– В одном из интервью вы сказали, что в вашем театре особый подход к тексту. Что вы имели в виду?

– Музыка – это высшее искусство. Почему? Она сразу входит в сердце. И когда мы ставим спектакль (даже если в нем нет музыкального сопровождения), то создаем мелодию из текста. Это труднейшая работа – зритель даже ни о чем не догадывается, но его затаскивает в эту музыку.

– Что такое талант?

– Талант – это чувствительность. Когда читаешь пьесу, сразу чувствуешь, что внутри происходит.

– Георгий Товстоногов не очень любил приглашать в свой театр других режиссеров ставить спектакли, а вы?

– Мы приглашаем. У нас ставили спектакли Роман Виктюк, мой друг, замечательный режиссер Геннадий Тростянецкий. Прошлым летом – моя однокурсница Лариса Шуринова.

– Ваш зритель – он кто?

– Знаете ли вы, что, по данным ЮНЕСКО, молодежью считается человек до 45 лет? Вот это наш зритель. Приблизительно до этого возраста не застывает что-то внутри, а «не застывающий» зритель, ищущий, – для нас находка.

– Как Петербург повлиял на вас?

– Я работал и в Москве, и здесь. Две недели в Москве, в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, и две недели здесь. И поэтому мне есть с чем сравнивать. Москва – она как пружина, беличье колесо. А Петербург мне нравится своей степенностью, глубиной.

В Петербурге можно быть одному, думать, гулять, уйти куда-то в район Новой Голландии. В нем абсолютно другой дух. Я после спектакля хожу шесть километров. Иду через Сенную площадь, по Садовой, выхожу к Можайской, Бронницкой, Подольской... Вот как раз на Подольской я живу. Мне кажется, самое главное в Петербурге – это дух.

– О чем вы мечтаете?

– Ни о чем. Я считаю, что мечтать – это плохо. В мечтах можно себя обмануть и ничего в жизни не сделать.

– А в чем заключается секрет успеха?

– Успех – это когда ты сделал что-то стоящее, что-то такое, что волнует людей. Вот это успех режиссера.

При этом Ануй (Жан Ануй, французский драматург и сценарист. – Ред.) написал в пьесе, что если человеку сильно везет, то Бог этим недоволен, поскольку не любит очень счастливых людей. И действительно – я потом подумал, что у каждого человека, которому «прет», то сын попадет в автокатастрофу, то жена убежит из дому...

Бог хочет, чтобы мы были спокойными, добрыми, открытыми и умели любить. И я с ним совершенно согласен.

– А что для вас счастье?

– Наверное, любовь. И если она настоящая, ее надо беречь. Встретить такого человека, который бережет твою тайну, а ты его секрет, – может, вот это счастье?

Как-то проводили опрос среди людей: как раз спрашивали, что такое счастье. И один мальчик лет десяти сказал: «Счастье – это когда тебе хорошо-хорошо и ты думаешь: «Боже мой, какое счастье!»

Мне кажется, прекрасно сказано.

ФАКТ:

Мастерская Семена Спивака в Российском государственном институте сценических искусств воспитала четыре поколения выпускников. Первый спектакль его студентов – «Крики из Одессы» (16+) – поставили в 1998 году на сцене Молодежного театра на Фонтанке. Драма до сих пор в его репертуаре.