– Расскажи, откуда приехал, что здесь делал? Куда поедешь потом?

– Я в отпуске по ранению. Сначала в госпитале лежал, потом дали время на восстановление. Все, я восстановился. Послезавтра отчаливаю обратно на фронт работать дальше, потому что война сама себя не закончит.

– Слышал неоднократно от иногородних такое мнение, что Петербург – очень либеральный город. Я думаю, что это миф либо преувеличение. Тем более ты сам видел сегодня полный зал, аплодисменты, овации. Что сам об этом думаешь? Миф или нет?

– Конечно же, миф. Мне кажется, фронды здесь не больше, чем в любом другом крупном российском городе, если брать «среднюю температуру по больнице». Это у нас 10-12 процентов людей, которые выступают категорически против власти, находятся в легкой или жесткой оппозиции. Ну примерно это процентное соотношение сохраняется в каждом городе. В Питере кажется, что этого больше, потому что город – большой, огромный, миллионник, второй по размеру после Москвы. Поэтому кажется, что фронды здесь хватает. Плюс фронда сейчас очень громогласная. Она вообще-то такой и всегда была. Вот у тебя десять человек орет из-за каждого угла, а тебе кажется, что чуть ли не город стоит на ушах. Создается вот такой эффект у этого фрондирующего эха. На самом деле все в порядке у нас с городом. Правильные, наши люди живут.

– Но разница в публике все-таки есть. Когда выступаешь перед молодежью в Петербурге или в Москве, всегда нужен особый подход. Зайти через иронию, через сарказм, через легкую провокацию. А вот недавно выступал в Курске и вдруг понял, что там этого не нужно. Там молодежь прекрасно все понимает, она максимально базированная. Скажи, как нужно говорить с молодежью об этой войне?

– Мне кажется, даже не надо искать каких-то особых подходов. Молодежь требует честного разговора с собой. Поэтому разговаривать с ней надо честно. Если ты будешь вот так вот похлопывать по плечу, поглаживать и говорить: «Ну, вы, мальчики, конечно, играетесь. Сейчас взрослые дяди решат, как вам жить дальше», – нет, так это не работает. Они взрослые, самодостаточные, они – личности. Они не терпят фальши абсолютно. Секут ее на раз. Поэтому разговаривать с ними надо только честно, отвечая честно на самые неудобные вопросы. Только так можно завоевать их внимание и доверие.

– Да, они за версту чуют официозность, когда мероприятия проводят «для галочки».

– Да, когда весь этот официоз начинает идти, они видят, что здесь нет искренности, – всё, они выключаются, им неинтересно, они достают телефоны, и аудиторию ты потерял. И наоборот: когда ты разговариваешь с ними честно, они видят от тебя открытость и искренность, твою готовность говорить абсолютно на любые темы, – они сразу проникаются и начинают тебе доверять.

– Среди петербургской, даже патриотической, интеллигенции в последнее время часто звучат обвинения в адрес разных людей в неискреннем патриотизме. А как ты думаешь, есть ли вообще способы отличить патриота искреннего, душой за Россию, от попутчика, который «присосался за компанию»? И нужно ли это вообще?

– Не нужно! Иначе мы сейчас скатимся и начнем ранжировать, какой патриот патриотичнее, выстраивать их в какую-то таблицу или систему о рангах. Нет, это все глупости. Я на вечере сегодня говорил о том, что, во-первых, человек имеет склонность корректировать свои убеждения. Я не говорю, что кардинально их менять, это обычно редкий случай, когда люди прямо кардинально меняли свои убеждения, хотя и такое бывает. Но корректировать их в процессе жизни абсолютно нормально для любого человека, потому что меняется мир, меняется время, в котором ты живешь, меняешься ты. Соответственно, немножко меняются и твои убеждения. И да, были люди, которые с началом СВО отнеслись к ней с подозрением и даже отрицательно, не приняли и не поддержали. Потому что мы воспитаны в парадигме Великой Отечественной войны – война праведная, только если на нас напали и мы защищаемся. А война сейчас другая. Для того чтобы защититься, надо напасть, ударить первым. Если драка неизбежна, бей первым. И многие люди, я знаю, поначалу не приняли такой подход. Но потом, когда прошел год-полтора, война приобрела свой жестокий размах, все увидели, что против нас реально воюет вся Европа и весь коллективный Запад, – люди изменили свои убеждения по отношению к стране, по отношению к происходящим событиям. И это нормально. И не надо их ранжировать, что «вот ты три года назад поставил черную аватарочку, гореть тебе до конца дней в аду». Ну что за глупости. Нет, конечно.

– Ну, вообще, у нас уже даже местами возникает приличная такая культура отмены. Есть ли ощущение, что у нас общество сейчас немножко «перегрето»?

– Есть. И что и перегрето, и перегибает палку там, где этого делать не надо. Особенно это видно, если начинаешь листать ленту телеграм-каналов.

– А может быть, с другой стороны, для четвертого года СВО мы еще неплохо держимся?

– Смотри, если сравнивать с не братьями (Украиной. – Ред.), то мы вообще красавчики. Да, мы еще неплохо держимся. Но если сравнивать со здравым смыслом, то, мне кажется, мы немного все-таки идем не в ту степь. Больше надо терпимости к собеседнику, больше милосердия, больше доброты, что ли.

– Сможем не стать Украиной?

– Я очень надеюсь, что мы никогда не станем Украиной. Надо быть добрее, понимать, что мир сложнее красных и черных схем, вот. И тем он и прекрасен, тем он и хорош. И надо воспринимать его во всей своей сложности. И не рубить сгоряча. Вот наш замечательный президент, Владимир Владимирович, никогда не рубит сгоряча. Вот будьте как Владимир Владимирович. И все будет у нас отлично.

– Достаточно ли сейчас общество в тылу поддерживает армию?

– Я думаю, достаточно. Поток гуманитарки не иссякает, все, что нам нужно, так или иначе, теми или иными способами, мы получаем. Чувствуется, конечно, уже усталость. Тем не менее я не могу сказать, что поток гуманитарки ослабел. Люди точно так же затянули пояса и понимают, что, если война длится, если надо, значит, надо.

– Недавно в «Союзе 24 февраля» озвучили идею о том, что неплохо было бы создать специальную литературную мастерскую для бойцов СВО. Потому что я знаю (и ты, наверняка, знаешь) много парней, которые хотели бы писать, но либо боятся чего-то не так написать, либо не умеют. Как тебе эта идея? По-моему, это еще и хорошо бы зашло тем, кто возвращается в мирную жизнь.

– Идея замечательная. Потому что тот опыт войны, который мы приобретаем, в любом случае будет требовать художественного осмысления и художественного высказывания. И в первую очередь, наверное, от очевидцев, участников тех событий, как было и в ВОВ, когда у нас появилась мощнейшая лейтенантская проза. Величайшие образцы, потрясающие: и Бондарев, и Симонов, и Кондратьев, и Воробьев, и Некрасов, и Василь Быков. Что за имя ни возьми, то реально звезда литературная. Но эти люди учились писать, они не сразу начали. Поэтому, конечно, мы же требуем от врача, чтобы он имел образование и знал, как лечить. Точно так же надо требовать от писателя, чтобы он знал, как писать, и научить его. Если у ветеранов СВО будет опыт, а у кого-то, наверняка, будет такая потребность осмыслить, им нужно куда-то пойти, чтобы их научили писать элементарно.

– Последний вопрос. Закончится война, закончится нашей победой. Что после этого сделаешь? Куда пойдешь?

– Буду дальше служить своей стране. Я родился в рабоче-крестьянской семье, в которой служить своей стране было нормой всегда. Вот поэтому я здесь ничем не отличаюсь от своих родителей, своих предков. Я буду и дальше служить свой стране на том месте, на которое она меня поставит. Если это будет госслужба, значит, на госслужбе дальше буду работать. Если это будет какое-то государственное учреждение, значит, в государственном учреждении буду работать. Если это будет творчество, значит, будет творчество.

СПРАВКА:

Дмитрий Филиппов – прозаик, поэт, член Союза писателей России. Окончил филологический факультет ЛГУ имени А.С. Пушкина. Автор романа «Я – русский», сборников «На этом свете» и «Три времени одиночества». Лауреат премии «Слово» за роман «Собиратели тишины».

В настоящее время служит старшим сапёром в зоне СВО, награждён медалью «За отвагу».