– Александр Яковлевич, мы находимся в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии имени Дмитрия Шостаковича. Что для вас значит это место?

– Очень многое. Я проработал около десяти лет в симфоническом оркестре, еще с молодым Темиркановым. И мне это потом помогло, когда я «бросил музыку» и стал дирижером. (Смеется.) Для меня это и атмосфера, и дружеские отношения с музыкантами, и отношение к маэстро... Масса впечатлений, воспоминаний, ностальгия. Для меня это святое место.

– А как поменялась Филармония с тех пор, когда вы оказались здесь в первый раз?

– По большому счету она не меняется и не должна меняться. Музыка, которая здесь звучит, – она вечная, она откуда-то спускается сюда… Или мы поднимаемся туда, наверх. И слава богу, это залог того, что все у нас будет хорошо.

– Ваши родители имели отношение к музыке?

– Мама училась в училище на фортепиано, но у нее была болезнь, давшая осложнения на уши. Врачи боялись, что у нее ухудшится слух, поэтому она стала учительницей. Но она меня наталкивала, моя любовь к музыке, безусловно, от нее.

– Ваш первый музыкальный инструмент – скрипка. Как она у вас появилась?

– Из шкафа, это я точно помню, причем вместе со смычком. И я быстро научился играть, был вундеркиндом, и мне это нравилось.

Хорошо помню и свой первый знаковый концерт. Я только пошел в школу, но уже выступал на правительственном концерте в Мариинском театре (в то время Кировский театр. – Ред.). В этом же концерте участвовала балерина Наталия Дудинская. Оттуда шла прямая трансляция, и потом, когда я пришел на занятие в своей школе, все говорили: «О, Канторов! Выступил. Мы все его видели».

– А кого из своих наставников вы хотели бы отметить?

– Был такой педагог Александр Лазаревич Рушанский, он многих воспитал, а сам учился у знаменитого педагога Петра Соломоновича Столярского, который, в свою очередь, был наставником скрипача Давида Ойстраха и очень многих других впоследствии знаменитых людей. Потом я поступил в Филармонию и работал в качестве уже артиста-скрипача.

Мы много ездили за границу с Темиркановым. Однажды на гастролях он, зная, что я интересуюсь дирижированием, поманил меня из глубины оркестра. И я, волнуясь, встал за пульт. А Юрий Хатуевич сказал, что хочет послушать из зала акустику… Конечно, он просто хотел дать мне шанс. Я продирижировал.

Позже он направил меня учиться к профессору Илье Александровичу Мусину, у которого учился сам. И когда я закончил обучение, стал дирижером. Начинать карьеру поехал в Свердловск.

– То есть вам пришлось уйти из Филармонии?

– Да, и это был очень трудный для меня шаг. Я действительно ушел из Филармонии и отправился в Свердловск.

Кстати, я по-прежнему очень благодарен этому городу. Там прекрасная консерватория, там же я создал камерный оркестр из молодежи, с которым потом выступил здесь, в Большом зале.

Солистом на том концерте был Михаил Плетнев, получилось, в хорошем смысле слова, шумное выступление.

– Знаем, что вы поддерживали ныне известных дирижеров. Расскажите и об этом.

– Однажды ко мне на мастер-класс приехал Фабио Мастранджело (сейчас художественный руководитель Санкт-Петербургского государственного музыкального театра им. Ф. И. Шаляпина. – Ред.), он понравился мне и нашему коллективу. В то время он работал в Канаде и собирался туда уезжать. Но я сказал: «Подожди». Привел его за ручку сюда, и ему дали концерт с симфоническим оркестром. В общем, Фабио остался здесь, и все у него хорошо. Он и сам об этом часто вспоминает.

Совсем недавно я зашел к Фабио на концерт и увидел такую картину: стоит молодой парень, юноша, выше его на голову. Оказалось, это его сын! А сам Фабио сказал, обратившись к сыну: «Вот если бы не Канторов, ты бы здесь не родился». (Смеется.)

– Государственный симфонический оркестр «Классика». Что для вас значит этот коллектив?

– Когда я работал в Свердловске и мой контракт там заканчивался, у нас были гастроли в Кургане. Мы с директором Курганской филармонии договорились, что после приезда в Ленинград я наберу оркестр из молодежи и буду какое-то время выступать от их имени. И я назвал этот коллектив «Классика». Так он и родился.

Помню, как однажды я в задумчивости шел по Старо-Невскому проспекту, мне надо было найти средства на издание пластинки. И я зашел к одному своему знакомому по фамилии Сигле, который сказал: «Конечно, мы поможем. Может быть, у вас есть и какая-то мечта?» «У меня камерный оркестр в Кургане, а мне хочется симфонический в Ленинграде», – ответил я. И он предложил написать смету. Представляете? Я дрожащими руками принес ему смету, и он перевел деньги. Один год, следующий… Уже потом на нас обратил внимание городской Комитет по культуре, и мы стали государственным оркестром.

– Вот лично для вас что такое этот оркестр?

– Это мой ребенок. Я чувствую, что я действительно его создатель.

– Что вам дает звание «Король вальсов Санкт-Петербурга», которое вам присвоил народный артист СССР и почетный гражданин города композитор Андрей Петров?

– Я много рассказываю о вальсах, и, наверное, поэтому у Андрея Павловича возникла мысль наградить меня короной «Короля вальсов Санкт-Петербурга».

Он написал для нас вальс, который называется «Воспоминания о Большом вальсе». И однажды пришел к нам на репетицию. Я видел, как он о чем-то шептался с оркестром. И когда я вышел, они заиграли фанфары из его вальса. И после этого Петров надел на меня корону. Она по-прежнему поднимает мне настроение.

– В одном из интервью вы сказали, что «ощущаете дефицит радости у людей». Как можно объяснить эти слова?

– Это сказал знаменитый писатель Даниил Гранин после нашего концерта. А мы эти его слова оставили как эмблему уже нашего проекта в Петербурге «Музыка радости».

Мы делаем массовый концерт – и все благодаря этим словам Даниила Александровича. Мы с ним дружили.

Он поглядывал иногда в зал, сидя в Филармонии, а я и не понимал, что он там высматривает. И он мне объяснил: «Смотрите, у всех, кто сидит в зале, когда звучит музыка, одинаковое счастливое выражение лица».

Представляете, какая прелесть?!

– Завершается 2024 год, который был объявлен Годом семьи. Что для вас семья?

– Во-первых, у меня сын и дочка. Сын – композитор и пианист. А дочка – дизайнер оркестра, у нее художественное образование, и все наши афиши – ее рук дело. Они мне очень нравятся. И публике тоже. Супруга – она пианистка и моя правая рука в оркестре – тоже, конечно, очень мне помогает.

– Какой он, Петербург – Ленинград вашего детства? Чем он отличается от нынешнего?

– Петербург моего детства – это коньки. Я очень любил кататься. Жил в Ковенском переулке, дома надевал коньки и шел по улице Восстания до улицы Жуковского, там был каток, где я обожал кататься. Потом уже катался на беговых коньках.

Есть такой вальс у Вальдтейфеля – «Конькобежцы», и я на концерте всегда говорю: «Эх, прокатиться бы сейчас!»

– А как Петербург повлиял на вас?

–То, что я вырос среди такой красоты, не могло не повлиять на меня. И для всех, кто здесь родился и жил, город определил их тягу к искусству. Есть такое выражение: архитектура – это застывшая музыка. Так вот Петербург – это ослепительная симфония архитектуры. Когда я еду по набережной, включаю Вивальди, ведь все это строили гениальные итальянские архитекторы. Когда я еду по местам, связанным с Чайковским, включаю его музыку.

Петербург – это особый город во всех смыслах. А то, что это культурная столица, не мне вам рассказывать.

– Что для вас счастье?

– Однажды Даниил Гранин подошел ко мне и спросил: «Вы счастливы?» Я совершенно растерялся, но подумал, что, наверное, да, счастлив. Потому что занимаюсь любимым делом, живу в любимом месте. Для меня счастье в этом.

– Вы как-то сказали, что боитесь перестать мечтать. О чем мечтаете сегодня?

– Чтобы моя любовь к музыке жила как можно дольше. Об этом мечтаю и в этом вижу какую-то свою миссию.