– Евгений Германович, когда и как вы познакомились с Дмитрием Лихачевым?

– Это произошло в 1986 году. Для меня было счастьем вдруг оказаться под его началом (в Пушкинском Доме. – Ред.). Лихачев был моим руководителем, и мы жили как у Христа за пазухой. Он никогда не давал своих в обиду, помогал сотрудникам всем, чем мог, в том числе и моей семье. Моя маленькая дочь, помню, нарисовала ему яркими фломастерами фонтан и подарила. Дмитрий Сергеевич ей тогда сказал: «Что может быть радостнее фонтана!» И повесил картину у себя в кабинете.

Помню наш первый разговор. Это было на заседании отдела древнерусской литературы. Меня представили, и Лихачев попросил меня рассказать о том, чем бы я хотел заниматься. И я ему ответил: «Честно говоря, я пока не решил». Дмитрий Сергеевич тут же поправил: «Что значит «честно говоря»? В остальном, получается, вы говорили нечестно? Никаких мне тут «честно говоря». Говоришь – говори. А честно или нечестно, это уже будут оценивать твои собеседники». И так было во всем. Кто-то начинал со слов «Я хочу сказать…», и Лихачев тут же язвил: «Хочешь – так скажи…» У него такие выражения буквально вызывали аллергию.

– Как вы считаете, что стало основой внутреннего стержня Дмитрия Лихачева?

– Он говорил вопреки не только противникам, но и своим друзьям, если считал, что они ошибаются. Вопреки друзьям, конечно, было гораздо сложнее… И я неоднократно это видел. В этом проявлялась и свобода Дмитрия Сергеевича, и тот стержень, о котором вы говорите.

Однажды, когда мы пили чай в отделе древнерусской литературы, кто-то спросил его о знаменитом письме против Сахарова, которое он не подписал и разорвал. Дмитрий Сергеевич засмеялся и ответил, что это «не его стиль». К слову, за этот отказ Лихачева избили, это произошло в тот момент, когда он шел читать лекцию. Он был уже в возрасте, и спасло его только то, что за дубленкой с левой стороны, у сердца, находилась толстая тетрадь в 96 листов, по которой пришлись главные удары. Но, представляете, он все равно пошел в университет, прочитал лекцию и только потом обратился в поликлинику за медицинской помощью. Ему сделали снимок и диагностировали перелом двух ребер.

А суд над Иосифом Бродским? Когда Лихачев достал справку, что Бродский переводил Джона Донна для института? Другое дело, что эту справку не приняли, но Лихачев, кажется, единственный, кто хоть что-то сделал в практическом смысле для того, чтобы спасти поэта. Бродский после этого стал очень тепло относиться к Лихачеву, и однажды они даже пересеклись в Венеции. Весь день гуляли по городу, и, несмотря на дымку, солнце пробивалось так, что можно было легко обгореть. И тогда Бродский купил Дмитрию Сергеевичу шляпу гондольера. Лихачев эту шляпу, когда Бродский умер, повесил на стену за своим рабочим столом.

– Русский язык был для Лихачева ориентиром или просто предметом для исследования? И насколько глубоко он изучал именно древнерусскую речь?

– У него было две специальности – русист и англист. К английской культуре он относился очень тепло, и неслучайно ему дали оксфордскую мантию. Но главной его любовью, конечно, была русская культура и русский язык, о котором он очень заботился. Русскую культуру он любил во всех проявлениях и знал ее от момента зарождения до нынешнего состояния.

– Как у Дмитрия Лихачева складывались отношения с супругой Зинаидой Александровной? Какими наблюдениями вы могли бы поделиться?

– Это совершенно удивительные отношения! Они познакомились, по-моему, в 1933 году и 66 лет прожили вместе. Между ними была трогательная, нежная любовь, которая их соединяла. Я понимаю, почему это было так крепко и прочно. Он вернулся из лагеря в 1932 году – это было страшное время, когда было нельзя доверять никому, кроме семьи. Даже друзья предавали! Не делали этого только жены и мужья. Это особое отношение к браку шло у него, видимо, еще с тех самых времен.

Зинаида Александровна действительно была, как принято говорить, боевой по другой. В годы блокады Ленинграда они стояли попеременно в очереди за хлебом. А ведь стоять надо было даже ночью. Или супруги в блокаду лежали, накрывшись всеми одеялами и пальто, но это не согревало, и они читали стихи…

А еще Дмитрий Сергеевич рассказывал, как во время блокады горело здание, на месте которого сейчас расположено общежитие филфака. Оно горело четыре дня, а в нем лежали дистрофики, которые не могли выйти. Лихачев вспоминал, как шел по Биржевому мосту, а потом попытался вытащить этих людей хотя бы вниз, но на полпути потерял сознание от голода. Тяжелое было время…