В 2006 году колоратурное сопрано Ольга Пудова выиграла Международный конкурс молодых оперных певцов Елены Образцовой. На вопрос скромной девушки, почему именно она, ведь много кто заслуживал первой премии, сама Елена Васильевна ответила: «Когда ты выступала, мы в жюри отдыхали».

На спектакли с участием Ольги по сей день ходят отдыхать в Мариинский театр, и по сей же день ее зовут известные театры мира исполнять фирменные партии: Царицу ночи («Волшебная флейта»), Олимпию («Сказки Гофмана»), Цербинетту («Ариадна на Наксосе») и другие.

К открытию театрального сезона мы обсудили с Ольгой, как прийти к вокальной эквилибристике, как воспитывать себя и новые поколения театралов и новую постановку «Ариадны на Наксосе» от Сергея Новикова, познакомиться с которой те, кто не был на премьере в июне, смогут 29 и 30 сентября.

– Ольга, Цербинетта из «Ариадны на Наксосе» – одна из ваших визитных карточек. Постановка в Мариинском театре – событие для вас?

– Безусловно. «Ариадну» очень долго не ставили, в последнее время она шла в концертном зале, а мы в труппе мечтали о новой постановке, просили сделать спектакль. И сейчас рады, что до этого дошло. Тем более получилось нестандартно, весело, ну а для меня исполнение партии Цербинетты всегда наслаждение.

– Разве эта опера веселая? Вы сами говорили о Цербинетте, что…

– Да, что она абсолютно невеселый персонаж. Но я о постановке в целом. Режиссер Сергей Новиков – молодец, сделал то, что я не видела еще ни разу: представил все, как театр в театре, показав с изнанки, что мы делаем за кулисами. Из-за вращающейся маленькой сцены получилась такая пародия на нас самих, карикатура.

– Вы говорили, что Рихард Штраус – один из ваших любимых композиторов…

– Даже пролог к опере написан гениально, такими кусочками, мазками. Ты пытаешься за что-то зацепиться, лихорадочно ищешь смысл, а потом, в самом действии, все начинает сливаться воедино! Но сколько я ни видела постановок, обычно пролог просто гонят без акцентов на том, что я только что описала. Потом появляется Ариадна в роскошном платье, Цербинетта веселит ее со своими ребятами и уходит. Собственно, и все. У нас же в деталях показывают, что происходит в закулисье. Когда, например, у Ариадны мальчишки стаскивают с руки шпаргалки с текстом, мешая исполнить ее арию, а Цербинетта бросается ей помогать. Именно это и весело, и уникально – мне нравится безумно.

– Сергей Новиков в интервью «Дневнику» сказал: «Если бы все было на языке оригинала в оперном театре, куда я ходил в детстве, я бы никогда не полюбил оперу». Представил себе «Ариадну на Наксосе» на русском, стало страшно…

– С этим не согласна, но у каждого свое впечатление. Мне кажется, если бы Сергей в первый раз послушал оперу на немецком или французском, думаю, влюбился бы в нее еще больше. Ведь Моцарт или Штраус на русском – это уже не Моцарт и не Штраус, а совсем иной стиль. Можно, конечно, идти на эксперименты, как, например, в «Волшебной флейте», которая у нас шла в Концертном зале на русском и была задумана для детей. Или же приходить к компромиссам, когда речитативы на русском, а музыкальные фрагменты на языке оригинала.

– Ваша «коронка» – Царица ночи из «Волшебной флейты». Как пелось на русском?

– Однажды я спела первую арию, прихожу за кулисы, а на меня все странно смотрят: «Ты знаешь, что только что спела на немецком?» Получается, сделала на автомате то, что естественно…

– Как вы в принципе пришли к Цербинетте? Ее ария – больше десяти минут вокальной эквилибристики…

– В Мариинском театре и пришла. Учила эту партию как раз для концертного исполнения. И когда учила, уже знала, что за эту эквилибристику буду любить ее до конца своих дней.

– Можно же испугаться петь такое…

– Да не надо ничего бояться! Взяла ноты, стала учить. Потом уже очень помогла работа с коучами, когда пела эту партию в разных театрах. Когда я первый раз приехала петь в «Ариадне» в Цюрих, было очень приятно, что коуч, к которому меня отправили, отметил мое произношение и даже был удивлен, что я не говорю по-немецки.

– У вас, наверное, с детства способности к звукоподражанию?

– В детстве, балуясь, неплохо копировала английское произношение. Но, вообще, привыкла стелить себе солому, мол, ничего не знаю, не помню, с листа читаю плохо, без абсолютного слуха. (Смеется.) Выучила, пожалуй, только английский, и то по мультикам и фильмам. Немного понимаю по-французски, по-итальянски, по-немецки, потому что на этих языках пою и бывала часто в этих странах на контрактах. Но когда постоянно тренируешь слух, со временем начинаешь «снимать» правильное звучание, если слышишь речь носителя языка. Петь больше всего люблю именно на немецком. «Высокий немецкий» безумно красивый! Не все разделяют мое мнение, кого-то смущает обилие глухих звуков – «к», «т», «хь», мол, это уничтожает звуковедение. Но если все правильно петь, наоборот, они придают выразительности. А вот во французском звуковедение действительно прерывается, ведь если не акцентировать звук в начале слова, может получиться каша – это специфика стиля.

– Вы как-то негативно высказывались о «режиссерской опере». Как реагируете, если не нравится концепция, которую предлагает режиссер?

– Пока что мне сильно везло, с откровенными глупостями я еще не сталкивалась. Но, наверное, могла бы поступить как Елена Васильевна Образцова. Которая в резкой и конкретной форме отказалась от участия в «Руслане и Людмиле», узнав от режиссера, что нужно делать ее Наине. При этом я не против современных постановок, но категорически против, чтобы коверкали сюжет, смысл, подавая это через «а я так вижу». Есть композитор, либреттист – они уже все написали, осталось только красиво и глубоко проиллюстрировать. Хочется перенести в современное время – пожалуйста! Но нужно, чтобы все было логично и мотивированно. Меня не устраивает, когда мне говорят «мне так кажется», и сама в жизни так никому не говорю. Хотя мне тоже много чего кажется.

– После какого спектакля осталось чувство, что вы рады быть его частью?

– Так или иначе оно возникает после каждого. Из необычного запомнилась постановка «Сказок Гофмана» в Барселоне, где мне очень нравилась моя часть с куклой Олимпией. Я была в длинном платье, в котором ездила на гироскутере.

– Без риска?

– В самом начале работы режиссер говорит: «Надо ехать?» Я: «Куда?» – «Не куда, а на чем! Либо ролики, либо гироскутер». А я не умела ни на том, ни на другом. В детстве мои руки оберегали от спорта ради игры на фортепиано, но все равно вышло так, что за неделю до выпускного экзамена в музыкалке мальчик в школе пригвоздил мне палец ручкой двери к стене – продольный перелом! В общем, решила, что ролики не вариант, давайте гироскутер. Встала и как-то поехала. Гоняла по сцене, а из-за длинного платья «колокольчиком» был полный эффект, что кукла моя ездит на колесиках.

– Качество пения зависит от того, в статике вы находитесь или в движении, тем более активном?

– По мне, если мало-мальски представляешь себе технический процесс пения и знаешь, как это делать, тебе абсолютно все равно, стоять, сидеть, лежать, прыгать, висеть вниз головой…

– Недавно на концерте памяти вашего педагога и наставника Елены Образцовой вы исполняли своего фирменного «Соловья», и в это время за окном раздались громкие звуки то ли салюта, то ли перфоратора. Но вы словно ничего не заметили. Этому учат?

– Мне так и сказали: «Ты, как танк, даже не моргнула!» Но пока пела, в голове созрела шутка – прокричать в окно: «Спасибо за салют, но я еще не закончила!» Нет, этому не учат. Вопрос психики, нервной системы, индивидуальных особенностей.

– Во время выступлений не слышите, как зрители кашляют, роняют телефоны, болтают?

– Раньше внутренне реагировала, например на включенные телефоны. А сейчас стала от этого полностью отключаться.

– Есть партии, которые споете, хоть ночью разбуди?

– Любые… Привыкла работать над собой и буду продолжать работать всю жизнь. Избавляю себя от дурацких привычек, стереотипов, вокальных заскоков, вроде того, что до спектакля неделю надо молчать, переживать, медитировать или, наоборот, форсировать. К сожалению, у многих вокалистов привычка распеваться по полтора часа перед спектаклем, оставляя голос в гримерке. А потом выходить на сцену и удивляться – куда же он пропал?! Сама пытаюсь исключить из своей работы проблемы головы, которые возникают из-за лишней информации: не пить холодного, ходить в шарфике. У меня дома всегда окна нараспашку, я люблю холод, мои дети к этому тоже привыкли.

– Физическое здоровье и выносливость для оперного певца все же важная составляющая, разве нет?

– Важная. В свое время ученые провели эксперимент, сравнивая энергетические затраты разных профессий. И пришли к тому, что один час оперного пения равен по этому параметру 8-часовому рабочему дню шахтера. Мы этого не ощущаем, потому что труд не совсем физический. Но энергия тратится та же самая, не говоря про эмоциональные затраты.

– Немного подробнее про «пение не должно составлять труда», пожалуйста…

– Нужно себя готовить к такому исполнению, чтобы после спектакля ты ощущал себя физически способным петь еще и еще. Для этого важно совершенствовать технику, искать правильные приемы. Петь, казалось бы, просто: находишь соединение дыхания и резонаторов, выстраиваешь «столб», который издает звук. Дальше все должно идти само. Но…

– «Но» – это когда делают карьеру на природных данных?

– Ну да – картошку сажал в огороде, запел, и пошло. Таких самородков мало. Но если со временем эти певцы не начинают понимать, как они это делают, малейшая проблема в виде насморка или простуженного горла сбивает с толку. Петь «природой» уже не получается. Я много у кого брала уроки и впитывала, что считала нужным, но если вдруг во время пения возникало напряжение, неудобство – сразу искала иной путь, чтобы ощущать свободу в пении. Голос – без сомнений музыкальный инструмент, который нужно изучать изнутри. Не зря инструменталистам педагоги говорят: «Инструмент должен звучать, как голос». А вокалистам наоборот: «Голос должен звучать, как инструмент». Но главная проблема – мы не видим инструмент, на котором «играем». Именно поэтому нужно искать и не останавливаться, воспитывать технику, поддерживать гигиену голоса. Всегда будет что-то, чего не умеешь. А если вокалист в какой-то момент говорит: я все могу, на нем сразу можно ставить крест. Уже не будет ни духовного развития, ни эмоционального, ни интеллектуального.

– Вы сама – рефлексирующий артист?

– Всегда было интересно, как при исполнении дуэтов выдерживать уровень децибел от партнера…

Иногда во время исполнения сразу анализирую: в эту ноту не очень удачно попала. Не выпадая из эмоционального состояния, «записываю» себе, над чем нужно поработать.

Партнер, знающий свое дело, никогда не станет петь в ухо. Достаточно повернуть голову чуть параллельно, и звук будет улетать. Если вдруг попался удалец, что поет в ухо, его можно аккуратно и незаметно повернуть в нужную сторону. Но мне обычно везет. Есть прекрасные певцы, с которыми работаем много лет, давно притерлись друг к другу. Очень ценю тех, кто не впадает в ступор, быстро реагирует на что-то неожиданное, готов импровизировать. Это делает спектакль живым.

– У вас не очень широкий репертуар. Это осознанное решение – не браться петь все подряд?

– В Мариинском театре я пою все, что могу петь. Есть желание «ввестись» в «Жизнь за царя» и «Царскую невесту». У меня нет пунктика, что раз с возрастом голос крепчает, надо переходить на более основательные партии. Не считаю, что в моем случае что-то сильно изменилось, возможно голос стал звучать плотнее. И пока Господь дает сил петь эквилибристику, лирические партии, буду их петь.

– Вы рассказывали, что однажды, исполняя партию Лючии из «Лючии ди Ламмермур», чуть не расплакались, но сдержались, потому что нельзя…

– Что значит чуть? Я все время плачу, когда ее исполняю. Видимо, сказала это давно. Со временем стало получаться петь и плакать одновременно. И на «Лакме» плачу, и в «Риголетто» на последнем дуэте. Весной Эльвиру пела в «Пуританах», и там плакала. По идее, когда плачешь, подступает к горлу комок, но у меня организм научился справляться. Слезы текут, а ты поешь…

– Вы много пели по всему миру, как сейчас обстоят дела с международной карьерой?

– В ноябре зовут на «Сказки Гофмана» в Лондон. Делаю визу. Если честно, сейчас у меня состояние, когда хочется быть дома. Внутреннее чувство, не могу его объяснить. Может, не хочу уезжать от детей, может, в принципе не хочу ездить. Но… Делай, что должен, и будь что будет.

– Вы участвуете в некоторых интересных проектах. Например, поете с кроссовер-ансамблем «Бис-Квит», продвигающим русские музыкальные инструменты…

– Да, «Бис-Квит» – наше все! Много лет дружу с этими уникальными ребятами. С Андреем Антиповым, художественным руководителем, познакомились, даже не зная, что оба имеем отношение к музыке. Это выяснилось в ходе общения. Потом решили попробовать что-то сделать вместе. Получились великолепные разнообразные программы с включением камерного оркестра, например Opera vs Rock. У Андрея потрясающая фантазия – он слышит классическую арию и сразу определяет, в каких современных произведениях есть близкое звучание, к чему подойдут «Пираты Карибского моря», к чему саундтрек из «Игры престолов». Но главная цель у таких проектов: «завербовать» как можно больше людей в классику.

– А надо ли? Не стало ли в опере слишком много случайного слушателя?

– Обязательно надо. Хотя согласна, что опера стала в последнее время именно модной, способом прийти в театр, «отметиться» фотографией в соцсетях. Вербовать нужно, потому что, извините, мы отупели все так, что с этим надо что-то делать.

Духовная деградация растет пропорционально техническому прогрессу, и это закономерно. Классическая музыка – как высшая математика. Это умная музыка, точно так же, как и хороший рок, кстати. Людям не хочется думать, мыслить, потому что проще включить «два прихлопа, три притопа». И у них нет выбора! Можете себе представить, что молодые ребята, сидя в баре, вдруг спонтанно решат сходить в оперу? Но если, скажем, в том же Политехе сделать концерт для студентов, ребята, которые в жизни не были ни в Филармонии, ни в оперном театре, могут сильно удивиться, как «жжет» тот же «Бис-Квит». Было не раз, что люди после концерта подходили: «Мы никогда не слышали оперный голос, это так круто! Хотим попробовать сходить в театр».

Чем большая часть человечества будет развивать себя, тем выше шанс нам выжить, остаться разумными существами. Ну и сама я получаю колоссальное удовольствие от этих выступлений, тем более ничего придумывать не надо – пою своим голосом, а не читаю рэп или что-то еще. Мы были на традиционном фестивале в Ельце, совсем недавно выступали на 1000-летии Суздаля, где собралось около 15 тысяч человек. И насколько же это невероятное ощущение, когда выходишь петь «Соловья», а тишина такая, будто нет ни одного человека! Начинаю выводить рулады а капелла, и все просто застывают. Люди поражены, что голос, оказывается, так может. А когда заканчиваю, все будто сходят с ума, ведь в головах рвутся шаблоны. В этот момент важнее всего то, что удалось бросить зерно в благодатную почву…