– Юрий Исаакович, мы с вами находимся в театре «Санктъ-Петербургъ Опера». Что для вас значит это место?

– Этому месту я отдал много здоровья и времени. Когда мы сюда пришли, здесь была полнейшая разруха. Это было страшно. Но, поскольку мы были «бездомными», у нас не было другого выхода. Мы пришли, ворвались сюда, здесь была температура плюс 12, октябрь месяц, все необжитое, искрили розетки… Мы все это пережили – одновременно ремонтировали и репетировали, выпускали спектакли. Вдохнули в это помещение жизнь! Поскольку мы родились на уникальной площадке Юсуповского дворца, где нас приучили к красоте и бережливости, то, конечно, мы отнеслись к этому зданию с особым уважением. Этот дворец – пример всех стилей, которые только может представить себе человек: ампир, барокко, модерн, восточный стиль… Все, что хотите.

На ремонт ушло 17 лет. И самое главное, что театр и я лично оставим после себя не только замечательную труппу, коллектив, но и вещественное доказательство своей деятельности – вот этот дворец, который мы привели в чувство. Объявлено, что это один из трех лучших камерных театров Европы, и я очень доволен.

– Вы родились в Ленинграде. Расскажите про ваших родителей.

– Моя мама и тетя были блокадницами. Когда начинаются разговоры о войне, у меня сразу возникает масса впечатлений. Особенно когда меня спрашивают о том, как я отношусь к Сталину. Я говорю: если бы его не было, то и меня бы не было.

Моя мама с тетей в возрасте 15-16 лет умирали от голода, рядом с ними лежали тела родителей, а у девочек не было сил их вынести... И тогда они решили написать письмо Иосифу Виссарионовичу. Одна макала химический карандаш в рот другой, и так писали строчки: «Дорогой товарищ Сталин, спасите нас, мы умираем».

Эта записка была опущена в обычный обледеневший почтовый ящик. Казалось,что в него никто не заглядывает. А спустя некоторое время, очнувшись, они увидели, что рядом стоят два мужчины: один в белом тулупе, второй – в кожанке. Они завернули девочек в одеяло, вынесли из квартиры и отправили в эвакуацию. И тем самым спасли.

Среди моих предков – княгиня Хохолькова. А мои бабушки были смолянками, учились в Смольном институте. И там их «взяли на штык»: пришли красноармейцы, стали выбирать себе «невест», а тех, кто не соглашался, ставили к стенке… Бабушка вышла замуж за цыгана Мишку, который потом был настройщиком в филармонии. Играл на всех инструментах! Кстати, он из одного рода цыган с Павлом Серебряковым, ректором Ленинградской консерватории, народным артистом Советского Союза, у которого я год занимался в Консерватории по классу фортепиано.

– Какие постановки сейчас идут в театре?

– У нас новый тренд: мы начинаем показывать петербуржцам спектакли, которые они никогда бы не услышали, если бы не мы. Спектакли идут только в нашем театре. Например, опера Доницетти «Петр I, или Невероятные приключения русского царя» (12+). Этот спектакль я открыл в Италии, раскопал, придумал, и он идет у нас, мы его правообладатели.

А совсем недавно была премьера оперы Бизе «Иван Грозный» (16+), первая постановка в Европе. Даже во Франции этот спектакль не был поставлен. Не потому, что они там все глупые. Просто сложная музыка, русская тема. Мы счастливы, что показываем эту оперу, в том числе в Европе. Сейчас мы поедем в Сербию, Венгрию… Там будем играть еще и «Вампира» (16+) композитора Генриха Маршнера, любимого ученика Бетховена. Такого спектакля тоже нет в Европе.

Это все монументальные спектакли с ансамблями, хорами – конечно, нам понадобилась более масштабная сцена. И вот совсем недавно решением губернатора и при поддержке Москвы нам решили передать под вторую сцену ДК связи. Сложный объект, бывшая реформатская церковь. Здание убитое, требующее повышенного внимания: там были реконструкции, снимались кресты, башни… Все это действовало на структуру здания.

Но после того, что мы сделали здесь, в театре «Санктъ-Петербургъ Опера», нам уже ничего не страшно. Планируется зал на 500 мест. Сцена на 4 метра больше, чем у нас сейчас. Мы же боремся за каждый сантиметр, поскольку можем играть глобальные спектакли.

– Вы режиссер с мировым именем. Ставите свои спектакли на больших сценах. В то же время ваш театр камерный. А чем отличается режиссура на масштабных сценах (например, в Мариинском театре или Арена ди Верона) и в вашем театре?

– Ничем. Все, что объединяет мою работу на небольших и огромных сценах, – это смысл, интонация. Если это есть, то тогда нет никаких проблем. Сцена – моя лаборатория, где я осваиваю какие-то приемы работы с артистами. Нельзя нахлобучить одну и ту же концепцию на всех артистов, это не резиновая шапочка для плавания. Надо найти подход к каждому артисту. Я называю это школой. И в перспективе у нас будет центр, который будет называться «Опера», где будут стажироваться певцы, режиссеры и дирижеры.

Я попытаюсь передать свой опыт. Вот, например, у нас была премьера спектакля «Борис Годунов» (12+), который я потом поставил во Вроцлаве (Польша) в зале «Хала Людова» («Зал Столетия») на пять с половиной тысяч человек. Можете представить масштаб?! Особенно после нашего театра… У нас здесь на сцене был один шатающийся вагон, который мчится непонятно куда, а там это были вагоны, составы. Это был спектакль, который имел восемь аншлагов подряд! Русская опера. Поляки восторгались нами и нашими сочинениями.

Кстати, так же было и с Америкой. Мы первый коллектив, который после событий 11 сентября поехал к ним на гастроли. Люди боялись лететь из-за того, что собьют самолет или еще что-то случится. Но мы полетели и сыграли «Бориса Годунова», «Евгения Онегина» (12+), я давал мастер-классы. И мы пели американский гимн, а американцы – русский.

После наших концертов и гастролей послы и консулы из-за рубежа присылают благодарственные письма за то, что сделал наш театр. После спектаклей я всегда выхожу к зрителям и разговариваю со сцены. Мы выступали в Сербии, я сказал, что мы с ними братья и никогда их не оставим в беде, и вдруг раздался голос из зала: «Россия – наша мать родная!» Вот это результат. А когда мой коллега говорит: «Ой, мне так хлопали», то я отвечаю той самой репликой.

– В оперном театре кто, по вашему мнению, главенствует? Композитор, вокалист, дирижер, режиссер? Или зритель?

– Главный в оперном театре – это артист, инструментарий. Никакая концепция, скандал или обнаженка не помогут. Для меня, как для профессионального музыканта, главное – это композитор!

Когда я ставил на Арена ди Верона, то на сцене одномоментно были 300 человек. Гигантская площадка, но все равно я должен был доказать самому себе, что эта площадка не для «концертов в костюмах». Тогда же я в первый раз столкнулся с певцом, который с ходу спросил: «Скажите, а какая концепция у спектакля? Чтобы я знал точно, что я буду играть». Это был оперный певец Хосе Кура.

Репертуарный театр – это завоевание русского театра, который мы должны беречь. И каждый год мы начинаем с «Евгения Онегина», это музыкальное евангелие для артиста.

– Среди ваших работ не только взрослые постановки, но и спектакли для детей – «Кот в сапогах» (6+), «Красная Шапочка» (6+)… Чем отличается режиссура взрослых «кровавых» спек­таклей от детских постановок? Сложнее ли ставить спектакли для детей?

– Конечно, сложнее. Дети не приемлют лжи. Они искренние и ждут правды. Например, Джульетта должна быть самой красивой, Красная Шапочка – самой веселой и маленькой, она не может быть дылдой. Я поклонник музыки русского композитора Цезаря Кюи, который писал маленькие оперы для царской семьи. Всего шесть штук, крошечные, минут по двадцать. И я из шести сделал две.

К детям мы относимся очень серьезно, поэтому у нас это самые красочные спектакли.

– 2024 год объявлен Годом семьи. Что для вас семья?

– Семья – это то, что я крайне редко вижу. Дочь стала заслуженной артисткой России, она прима нашего театра, арфистка Елизавета Александрова. А еще есть замечательная внучка, она тоже артистка! Учится в десятилетке при Консерватории. Замечательный внук, надеюсь, будущий преемник.

Семья – это все. Жена держит этот театр (главный режиссер Камерного музыкального театра «Санктъ-Петербургъ Опера» Татьяна Карпачева. – Ред.). Раньше было 11 постановок в год, сейчас шесть-семь.

– Как Санкт-Петербург повлиял на вас?

– Это великий город, и он может только внушить человеку, что его миссия должна быть созвучна этому месту.

Я патриот города и страны в целом. Я понимаю, что каждый уголок – это история. Петербург – это город-оркестр. Здесь есть все, весь инструментарий. И торжественные медные – Эрмитаж, например, и скромные лирические уголки, в которых ты чувствуешь себя соответствующим этому городу.

Петербург никогда не обижает, он с тобой и созвучен тебе, если в душе ты несешь добро. Город меняется на глазах, становится краше и чище, это заслуга нашего губернатора и Владимира Владимировича Путина, ведь он тоже питерский. И он понимает, что такую жемчужину необходимо сохранить.

– В чем секрет успеха?

– В трудолюбии. В правде.

– А о чем вы мечтаете?

– Чтобы с моим уходом, а это когда-то случится, театр оставался на этих же рельсах и на этих же смыслах, на этих же эстетических требованиях, которые я вкладываю в него. Мне очень важно найти преемника, серьезного и одухотворенного, который понимает, в каком городе находится.

Но пока такого я не вижу. Это ужасно. Покровский не оставил наследника, Товстоногов тоже… Может быть, потом будет какой-то другой театр, но внутренность этого дела, которому мы отдаем свою жизнь, должна сохраняться. Должна быть вера и – что самое главное – музыка.

Нельзя ее обижать, коверкать, вытирать об нее ноги. Надо к ней относиться как к драгоценности, которую нам Бог доверяет.

– Что для вас счастье?

– Когда меня понимают.

Собственную сценическую площадку – особняк барона фон Дервиза – театр «Санктъ-Петербургъ Опера» обрел в 1998 году.