Головной и спинной мозг – это та область, к которой внимание не бывает лишним.

«Ухо дельфина»

– Константин Владимирович, большинство наших граждан полагают, что нейрохирургия в стационаре – это только черепно-мозговые и спинальные травмы, многочасовые сложнейшие операции. Как на самом деле?

– В Санкт-Петербурге есть городские и федеральные медучреждения, например, Центр Алмазова, больница №2, где проводят в основном плановые нейрохирургические вмешательства при различной патологии. И второе направление – городские стационары-тысячники (Александровская больница, Елизаветинская больница, больница №26, ВМА им. Кирова и наш Институт скорой помощи), которые работают и по экстренной, и по плановой нейрохирургии. Травмы, инсульты, опухоли – это все наше. Нередко бывает, когда под маской инсульта скрывается опухоль. Но бывает и другое: когда пациент обращается вроде бы с небольшой проблемой, а в процессе лечения обнаруживается серьезное заболевание.

– Например?

– Недавно обратилась молодая женщина 30 лет с жалобами на непонятную маленькую припухлость в затылочной области. Внешне это выглядело как прыщик, воспаление сальной железы с выделениями. До нас пациентка обращалась ко многим врачам, но все отмахивались: прыщик и прыщик. Но когда начались неврологические нарушения, по симптоматике напоминающие менингит, она самостоятельно сделала МРТ. И там обнаружили менингоцеле – врожденный вариант незаращения позвоночника или черепа, при котором кожные покровы могут погружаться в головной или спинной мозг. Такой дефект развития чаще выявляется в раннем возрасте и внешне очень выражен. Но в данном случае у взрослого человека это выглядело как такой ход, тоннель, трубочка, ведущая в череп и образующая между мозжечком и полушариями мозга полость с неоднородным содержимым.

Мы это между собой назвали «ухом дельфина» – внешне это действительно напоминает такой ход внутрь тела, как дырочка на спине у дельфина.

– Как же другие врачи этого не увидели?

– Я, честно говоря, раньше тоже никогда с подобным не сталкивался, потому что в 90 процентах случаев с менингоцеле имеют дело детские нейрохирурги. Но у этой пациентки сложилось так, что эта полость, развивающаяся еще с зародыша, ничем себя не выдавала, развивающийся мозг к ней приспосабливался до поры до времени, содержимое просто выделялось наружу, как из прыщика. Но потом началось воспаление, которое привело к раздражению мозговых оболочек. Я рассказываю эту историю как посыл и как призыв не стесняться и приходить к врачу, даже если проблема кажется вам ерундовой и если другие врачи не стали заниматься вашей проблемой. Как оказывается, далеко не всегда «прыщик» – это ерунда и в отношении своего здоровья лучше перебдеть.

– Операция была сложной?

– Операция не очень сложная сама по себе. Но всегда сложно то, что бывает очень редко и ни разу в жизни не делал. Нам необходимо было убрать весь канал со стенками, а полость закрыть. Мы с профессором Валерием Парфеновым успешно справились, помогла и наша хорошая современная техника в новой операционной.

Специалисты по мозгам

– Работа нейрохирурга – не только травмы и опухоли, но и такие вот достаточно редкие вещи. Как вообще становятся нейрохирургами?

– Я окончил Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова в 1999 году. К счастью, я застал советскую систему обучения медика, включающую 5 лет учебы в академии, общую практику с обязательной интернатурой по хирургии, терапии и анестезиологии. Каждый начинающий хирург был обязан уметь вырвать зуб, принять роды и вырезать аппендицит. Без этого диплом было получить невозможно. В 1999 году меня почти на год определили сюда, в НИИ Джанелидзе, начал с классики – с аппендицитов. Затем стал думать, какую выбрать специализацию. Первым моим учителем был завотделением нейрохирургии Александр Игоревич Верховский. Я стал с ним дежурить, он потихоньку начал разрешать делать трепанации. Я прошел интернатуру и поступил ординатором на нейрохирургию. Сыграл роль коллектив Верховского, в частности, замечательная нейрохирург Виктория Шеуджен. Хотя я тогда со свойственном молодым врачам максимализмом женщин-нейрохирургов не понимал, но Виктория Аюбовна сумела меня убедить, пошутив, что в России моя специальность всегда будет востребована, потому что люди всегда будут бить друг друга по голове.

– И вы потом снова вернулись сюда уже нейрохирургом?

– В 2006 году я окончил клиническую ординатуру и служил заведующим по нейрохирургии в клинике военно-полевой хирургии ВМА. Так случилось, что в зоны боевых действий (а тогда были Чечня, Моздок) я не попал, но зато сейчас мой сын служит в СВО. Он военно-полевой хирург.

– Нас всех всегда родители учили «беречь голову». А вы в прямом смысле слова копаетесь в мозгах. Насколько опасно вмешательство под черепную коробку?

– Опасно и рискованно. Конечно, появилась современная техника с нейромониторингом, помогающая нейрохирургам, это очень прогрессивный нейрохирургический девайс, помогающий минимизировать ущерб пациенту от операции. Появились отличные противоотечные препараты, микроскопы. Раньше в нижнюю часть черепа доступа не было, а сейчас с помощью современного бора можно сделать маленькую дырочку там, где нужно, и почти бескровно. Анестезиологическое пособие, дыхательные аппараты очень важны в нашей работе, с их помощью можно регулировать состояние пациента так, как нам надо.

Современная нейрохирургия справляется со многими вещами, которые раньше считались фатальными. Однако в нейрохирургии очень много нюансов: возраст, разные опухоли. Но сама по себе ситуация относительно мозга опасна: это лишний объем чего-либо в замкнутом контуре черепа. Поэтому берегите голову однозначно. И какой бы опытный не был нейрохирург, мы всегда говорим пациенту и его родственникам, что это операция на мозг.