– Николай Юрьевич, вы родились в Нарьян-Маре. Расскажите об этом крае и своем детстве.

– Есть семейная легенда, что матушка, царствие ей небесное, не довезла меня до Нарьян-Мара и я родился над Баренцевым морем, между островом Колгуев и Большеземельской тундрой. Оттуда, скорее всего, моя неугасающая страсть к авиации!

Это произошло в марте 1958 года. Я родился там случайно, за что до сих пор меня ругают многие земляки, ведь я не испытываю никакой ностальгии по малой родине. Я не страдаю тоской по этому белому безмолвию. Меня часто спрашивают про Крайний Север, снега и белых медведей, а я всегда отвечаю, что не стоит путать туризм с эмиграцией. Да, хорошо там чуть-чуть пожить, посмотреть. Тундровую, арктическую или ненецкую еду я люблю до сих пор – сырое мясо, сырая рыба, кровь! Я на этом всем вырос.

Но вся моя родня была в основном родом из Ленинграда. Во времена войны и блокады мою семью сильно раскидало. Волею судеб я родился в Нарьян-Маре, потому что мой отец оказался там после войны и лагерей, он там же и женился. Причем женился, когда у него паспорта не было… Паспорт появился после смерти Сталина.

– Чем занимались ваши родители?

– Отец в последние годы работал в морском порту. Он 1923 года рождения, воевал, и все их поколение было выбито на фронтах Великой Отечественной. Говорят, по статистике, из поколения людей, родившихся в 1923-1924 годах, с войны вернулись всего 2-3 процента. Но мне повезло – отец выжил и родился я.

Когда я уже рос, ходил в школу, он работал в Нарьян-Марском морском порту старшим стивидором (представителем портовой администрации на судне во время его нахождения в порту. – Ред.). А мама всю жизнь была радисткой. И в годы войны тоже. Она первая узнала о Победе там, за Полярным кругом, – была в тот момент на ключе. Когда в 1973 году вышел фильм «Семнадцать мгновений весны» (12+), то в семье так ее и называли – Кэтрин Кин.

Вот такая у меня простая семья.

– Вы упомянули о своей любви к авиации…

– Я очень люблю самолеты! У меня дома есть компьютерная игрушка, с которой, как говорит молодежь, я зависаю. Это симулятор полетов. На мой взгляд, лучшая профессия – это пилот. Но, поскольку мои глаза сели еще в 13 лет, я был этого лишен.

Сейчас я занимаюсь второй лучшей профессией на свете: я актер театра и кино, эстрады… И мне это тоже нравится. Хотя путь оказался непростым. Отец мечтал, чтобы все его сыновья были офицерами. Меня никто и не спрашивал! И после школы в 1975 году я поступил в Ленинградское высшее общевойсковое дважды краснознаменное командное училище имени Кирова. Слава богу, его не окончил. Я быстро понял, что в армии нарушен основной физический закон – на всякое действие есть противодействие. Там это не работает, и я не смог с этим смириться, поэтому из училища с трудом, но все-таки ушел.

Я снова оказался в Нарьян-Маре – в ненецкой окружной редакции радиовещания. Поскольку я был глупым молодым человеком и получал свою первую в жизни трудовую книжку, которую сам заполнял, то написал фамилию, имя, отчество, а в графе «Профессия» сдуру указал «журналист». Так ко мне это слово и прилипло.

Эта книжка до сих пор лежит в театре. Я работал в редакции радиовещания корреспондентом, диктором… Даже на ненецком языке последние известия озвучивал!

– Как в вашей жизни появился конферанс?

– Конферансье – это в первую очередь актерская профессия. Представляя актеров публике, ты должен быть готов заткнуть дыру в концерте чем угодно – бить чечетку, петь куплеты, рассказывать анекдоты… Георгий Товстоногов говорил, что режиссер должен быть энциклопедически образованным человеком. На мой взгляд, и конферансье тоже. Никогда не знаешь, с какой сферой человеческой жизни ты будешь иметь дело. Сегодня докеры, завтра доярки. Мне даже Валентина Ивановна Матвиенко сказала, что поняла, в чем главная опасность этой профессии: важно не перепутать папки. Когда у тебя несколько мероприятий в день, не выйди к докерам и не скажи: «Дорогие доярки!..»

А профессия эта появилась в моей жизни случайно. Ведь после института я уехал работать в Лысьвенский драмтеатр в Пермской области. Там я поработал и актером, и замдиректора. Потом еще служил в армии...

– А что играли в театре?

– Всю классику, и эта штука меня спасла. Я даже сейчас своим студентам говорю: если вы хотите остаться в профессии, то вряд ли вас ждут сразу в БДТ или во МХАТе. Уезжайте куда-нибудь на периферию, где есть нормальные профессиональные театры. Если человек ощущает себя актером или, предположим, врачом, то по большому счету ему не важно, где работать. А если ты хочешь получить все и сразу, здесь и сейчас, то, скорее всего, этого не будет. Если ты уедешь в провинцию, в нормальный профессиональный театр, ты там поймешь, можешь ли существовать в этой огромной машине, которая называется театром.

Вспоминаю Розу Сироту (театральный режиссер и педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР (1924-1995). – Ред.), которая отправила меня в этот Лысьвенский театр с двумя моими друзьями. Тогда была советская система распределения, и в театре надо было отработать три года. Кто будет работать три года в маленьком театре в городке Лысьва?!

Через полтора года мы с товарищами сбежали. Ушли в армию. А когда я вернулся, то Николай Мартон (народный артист РСФСР, актер. – Ред.) и Роза Сирота по блату, не постесняюсь этого слова, пристроили меня в Александринский театр (тогда Ленинградский государственный театр драмы имени А. С. Пушкина. – Ред.), где я проработал десять дней.

А потом я попал в стены Театра эстрады (сейчас – имени Райкина), в августе 1988 года. Интересно, что за отведенное сценическое время в драмтеатре (три часа) я мог сыграть одного персонажа, а здесь – целую галерею самых разных персонажей! И женщин, и мужчин, и попов, и дипломатов… Так я тут и остался. Уже затем меня стали называть конферансье. А я даже вздрагивал от этого слова, потому что застал выдающиеся примеры мастеров этого жанра: Николая Смирнова-Сокольского, Михаила Гаркави, Петра Муравского…

– Советский Союз и Россия узнали вас благодаря телевидению и популярным программам, в том числе «Музыкальному рингу».

– Меня за руку привел на телевидение мой однокурсник Сергей Пилатов (сейчас – председатель правления ассоциации маркетинговой индустрии «Рекламный совет». – Ред.). Познакомил с Тамарой и Владимиром Максимовыми. Это была легендарная на советском телевидении пара, они как раз запускали проект «Музыкальный ринг», он шел в записи 30 минут довеском к программе передач для молодежи «Горизонт».

Нас было семь человек – подсадные ведущие. В нашу задачу входило направлять дискуссию в нужное русло, особенно когда пошли прямые эфиры.

Потом были и другие проекты – например, фермерский «Кто с нами?», круглосуточные телемарафоны… Мы просто работали, делали свое дело, а однажды в конце 24-часового эфира к нам вышел официальный представитель Книги рекордов Гиннесса в Советском Союзе и сказал, что мы установили рекорд, работая 24 часа в прямом эфире без перерыва и подмены. Дал нам чек на 25 тысяч долларов на четверых, но денег мы не получили. А бумажка есть.

– В 1988 году вы стали лауреатом конкурса молодых артистов эстрады по жанру политической сатиры.

– В одной энциклопедии даже написали, что я был первым политическим пародистом на советской эстраде. У меня был номер, в котором я показывал Хрущева, Брежнева и Горбачева. Как говорил и выглядел Хрущев, к тому времени уже все забыли, хотя я работал с источниками, смотрел хронику, слушал голос.

Брежнева знали в каждой советской семье, и я мог легко его спародировать, особо этим не удивишь, но были смешные тексты. А вот когда я доходил до Михаила Сергеевича, в зале наступал шок.

– В 1993 году вы стали лауреатом конкурса артистов эстрады имени Аркадия Райкина, который назывался «Золотой микрофон». А какую роль Аркадий Исаакович сыграл в вашей жизни?

– Мы тогда с Юрием Гальцевым, нынче художественным руководителем нашего театра, разделили Гран-при. Такое было впервые в истории всесоюзных конкурсов артистов эстрады. А приз был один – микрофон Райкина. И в итоге нам пришлось делить его: у меня остался сам микрофон, а у Юры – штекер и шнур. Чтобы он заработал, нам с Гальцевым нужно соединить детали. Иногда соединяем (смеется).

А Аркадий Исаакович отучил меня делать пародии. Тогда я работал в «Ленконцерте» на Фонтанке, и там было маленькое кафе – актерский кабачок в виде бочки в подвале. И по традиции актеры после спектаклей собирались в нем до трех часов ночи. В мои обязанности входило делать пародии на присутствующих. А там бывали и Анатолий Папанов, и Евгений Евстигнеев, и Сергей Юрский, и Евгений Леонов… Множество прекрасных актеров!

Однажды пришел и Аркадий Райкин. Помню, он ко мне подошел и сказал: «И под Папанова вы можете, и под Юрского вы можете, и даже под меня вы можете. А под себя вы что-нибудь можете?» В общем, после этого я перестал делать пародии.

– Вы работали с нашими легендарными и любимыми исполнителями – Эдуардом Хилем, Людмилой Сенчиной, Эдитой Пьехой…

– Это была не только великолепная школа, но и огромное счастье.

Кстати, с Людмилой Сенчиной как-то раз произошла смешная история. Вместе с ней и Игорем Корнелюком нас занесло в какой-то пионерский лагерь на гастроли. Не понимаю, зачем детям нужны были такие артисты…

Но мы отработали, кланяемся. И на сцену выходит этакая бой-баба, начальница пионерского лагеря с красным галстуком, и обращается к залу: «Ну как, детки, вам понравилось?» И все дрессированные советские дети хором кричат: «Да-аа-а!» А начальница в ответ: «А мне очень не понравилось. И теперь давайте вместе хором крикнем: «Позор!» И все закричали: «Позор! Позор! Позор!»

Мы были в шоке. Вот такой финал концерта у нас вышел.

– Во время Великой Отечественной войны одни из первых фронтовых бригад появились в Театре эстрады под руководством Аркадия Райкина. Вы продолжаете эту традицию, поддерживая бойцов – участников специальной военной операции. Зачем вам это нужно и с каким репертуаром вы выступаете?

– Театр нас командирует в Дом офицеров, а Дом офицеров – дальше в поездки в Сирию, Донбасс, Луганскую и Донецкую республики. Я езжу туда, потому что отказать невозможно. Если меня спрашивают: «А не хотите ли вы снова слетать в Донбасс?», я совершенно искренне отвечаю: «Я, конечно, не хочу, но я полечу!»

Репертуар не такой, чтобы агитировать. Это не нужно, особенно тем, кто в окопах. Там ребята и так все понимают. Мы едем не для того, чтобы они не сбежали с передовой, они и не собираются. И петь им про войну и победу тоже не надо. Лучше петь о любви, жизни. Если говорить о стихах, то там я читаю то, чего нигде больше произнести не смогу, даже ненормативную лексику. Такая лексика там иногда нужна, без этого не воевали ни наши отцы, ни деды. И сегодня без этого не воюют. Но только тогда, когда это к месту, в жилу.

– Вы преподаете в Санкт-Петербургском государственном институте культуры, вы – мастер курса. А чему вы учите своих студентов?

– Как и любой педагог, тому, чего сам не умею, – режиссуре и актерскому мастерству (смеется). Но я работаю там с 1983 года, страшно сказать – уже больше 40 лет!

Выпустил где-то 16 курсов, включая заочников. Больше 500 выпускников – недавно пытался подсчитать. Кто-то работает. Но статистика такова, что по истечении 15 лет в профессии остается не больше 20 процентов. Остальные уходят. Даже с моего курса по профессии сейчас работают всего четверо: три заслуженных артиста и один дважды лауреат ТЭФИ. Кто пашет, тот остается, как-то выживает.

– А что самое главное в вашей профессии?

– Относиться к ней как к профессии. И не изменять ей. Тогда она ответит тебе и все даст! И жену, и машину, и дом.

– Этот год в России объявлен Годом семьи. Что для вас семья?

– Здесь вопрос в том, что важнее – работа или семья? Я работаю для семьи. Семья, конечно, – это все. Это маленький островочек моего счастья. А для счастья нужно немного – любить тех, кто любит тебя, жить там, где любят тебя, и заниматься тем, что любишь ты, и делать это изо всех сил! Я в семье абсолютно счастлив.

– А помните ли вы свои первые ощущения от Санкт-Петербурга?

– Нет, не помню. Меня с раннего детства вывозили сюда с Крайнего Севера каждый год. Вся родня жила в Ленинграде. Мы жили тогда у моей бабки Ксении на 7-й Советской, дом 9. Некрасовский садик, рынок – вот это помню. А первого впечатления от города у меня нет. Оно постепенно как-то складывалось, с годами, с моим взрослением.

Разумеется, я обожаю Петербург, это лучший город мира. Он заставляет меня читать, слушать, смотреть. Есть одно место силы – дворик на Мойке, 40, служебный вход в Театр эстрады. Именно через этот вход ты идешь творить и через него бежишь домой. От одного счастья к другому.

И есть еще один двор в здании Главного штаба. Если туда войти, там открывается идеально круглый двор. Там так здорово! Там такая акустика, которая есть только на улице Зодчего Росси. Особенно в белые ночи, когда тихо на улице, можно стоять на разных сторонах улицы и разговаривать почти шепотом, и будет слышно каждое слово.

– А какой он, ваш Санкт-Петербург?

– Наверное, это не совсем Петербург, а пригород, где я живу, километрах в пятнадцати от Сестрорецка. Там хорошо!

В 1980 году Николай Поздеев окончил Ленинградский институт культуры имени Н. К. Крупской, факультет культурно-просветительской работы. Ныне это Санкт-Петербургский государственный институт культуры, в котором он преподает.