– Семен Яковлевич, сейчас некоторые деятели культуры говорят, что ни звания, ни награды для них не важны. А для вас?

– Моя самая дорогая награда – это премия имени Георгия Товстоногова. За все годы ею награждены только 17 человек. Что касается «Золотой маски», то я совершенно согласен с великим режиссером Петром Фоменко, который говорил, что это всегда приятно. Эта награда подымает некую планку театра, которая, правда, и так довольно высока.

– Вы говорили, что планируете отдать награду в музей театра. Неужели не жалко?

– Нет, не жалко. Надо, чтобы наши артисты знали, что это в большой степени их награда тоже.

Я считаю, что это премия всего театра. Если бы вокруг меня не было такого коллектива, таких артистов, с которыми можно пробовать, ошибаться, ставить живой спектакль, то и этой «Золотой маски», может быть, не было бы.

Мне кажется, что жюри «Золотой маски» наконец оценило те спектакли, которые дают людям надежду. Это очень важно. Помню, лет двадцать пять назад мы с другом побывали на спектакле, после которого не то что спать не хотелось – жить не хотелось.

Однажды у меня был очень сложный период в жизни. Я пошел к священнику, и он сказал мне слова, которые я никак не ожидал услышать: «Любовь может уйти. Вера может уйти, но надежда должна остаться. А потом все вернется». И я всегда помнил про надежду, даже если пробовал как-то иначе ставить спектакли.

Если нет в пьесе человека, которого я люблю и уважаю, я ее не ставлю. Должен быть пусть маленький, но рассвет. Великая китайская фраза о том, что ночь темнее всего перед рассветом, кажется мне очень точной. Я как бывший инженер понимаю, что даже биение сердца синусоидально: есть в жизни вдох, а есть выдох. Мне ближе быть на территории вдоха. Я убежден, что человек из зала должен выйти с чистым сердцем. Поэтому в нашем театре будут идти светлые спектакли, в которых говорится о вере, надежде и любви. Это, наверное, самое важное, что происходит в жизни людей…

– Это как в вашем последнем спектакле «Глубокое синее море» (18+), в финале которого люди боятся даже вздохнуть.

– Да, я ставил его именно с этим ощущением. К огромной моей радости, зрители именно так воспринимают финал – надеются, что героиня найдет в себе силы жить дальше.

Когда в предпоследней сцене доктор достает сигарету и зажигалку, зал замирает: разве герои не понимают, что погибнут? (До этого героиня, которую покинул любимый мужчина, пыталась покончить с собой, открыв газ. – Ред.) Доктор побуждает Хестер принять единственно верное решение – выбрать жизнь.

Знаете, что самое интересное в этой пьесе? Любой другой драматург закончил бы все в конце второго акта. Жили, любили, развелись. Да, это грустно, но что поделаешь? А Теренс Рэттиган почему-то написал третий акт. Он хотел рассказать о том, что происходит с человеком, которого оставили, и как он пытается с этим бороться. Глядя на зал, я вижу, что у каждого зрителя в той или иной степени была такая минута в жизни. Только, может, не у всех рядом был доктор, который, как в этой пьесе, лечит не болезнь, а человека.

Много лет назад мне делали операцию. После нее я вошел к хирургу и спросил: «А что мне сейчас делать?» «Выздоравливать!» – сказал он. И все. Но он сказал это так, что не поверить ему я не мог. Мы часто созваниваемся с этим доктором, он бывает в театре и высоко оценивает некоторые спектакли. А священник, который освящал обе сцены, считает, что каждый наш спектакль – это не спектакль, а проповедь.

– Главную роль в этом спектакле блестяще играет ваша дочь Эмилия, вокруг которой нет никаких скандалов. Ее очень любят зрители.

– Я счастлив от этого, она такая и есть. Правда, должен сказать, что работать с родственниками очень трудно. Да и ей в театре нелегко, потому что она моя дочь (я никого не осуждаю, так устроен человек).

– Может, сказывается «синдром» дочки Марка Захарова?

– Вы знаете, я не сделал такой ошибки. Он занимал дочь почти в каждом спектакле. А у Эмилии есть сейчас шесть спектаклей, всего же их в нашем репертуаре более сорока. У нас много других очень талантливых актрис, и им надо постоянно пребывать в тренинге. Теперь, после «Глубокого синего моря», мы с Милей встретимся только года через два. Потому что театр – это коллектив. Во всяком случае, я так думаю. Мне кажется, что тактику я взял правильную.

Что касается Мили, то на самом деле я с ней вижусь мало. Она живет самостоятельно, и со мной у нее, я бы сказал, больше рабочие отношения. Она очень отдельная артистка. Я надеюсь, что она еще будет расти и займет место, соответствующее ее таланту.

– Скажите, а если все-таки случается несправедливость, как ее пережить? Что вам помогает?

– Йога. Мой учитель – Эдуардо, для меня это великий человек. Он 20 лет жил в Тибете, а сейчас живет в Мадриде, и я периодически бываю у него. Он внутренне понимает и принимает меня, несмотря на то что он испанец.

Я занимаюсь дыхательной практикой, пранаямой. Каждый вечер, приходя домой после спектакля, выполняю комплекс упражнений, который сейчас длится 28 минут в день. Это помогает сосредоточиться и обрести внутреннюю тишину.

Мне кажется, йога привела меня к колоссальным переменам в жизни и в работе. Помимо того, что она дала дисциплину, я стал спокойнее, терпимее отношусь к людям. Йога подняла меня на другой уровень, подарила новую радость жизни и раскрепостила.

– Есть ли у вас любимые спектакли? И почему ваши постановки так долго живут?

– А мы все время репетируем. Артисты часто недовольны, что их вызывают на два часа раньше. Но приходят, и мы повторяем какие-то сцены. Мы как бы освежаем спектакль. Все время снимаем с него пыль, поэтому постановки живут долго, порой по двадцать лет. Только постоянная работа.

А вот любимых спектаклей у меня нет. Это все мои дети, и я не могу что-то выделить.

– Какие события своей жизни вы бы назвали самыми яркими?

– Родился я на Западной Украине, в Черновцах, где жил до 17 лет. Потом родители меня «победили», и я поступил в Ленинградский инженерно-экономический институт. Там я знакомился с жизнью, потому что жил в общежитии и многое видел.

Важным событием стало рождение дочери. Хотя она немножко обижена, потому что у меня практически не было времени ею заниматься. И у нее, как видно, зарубка эта осталась. 

Конечно, большим счастьем было мое поступление в нашу Театральную академию. Это настоящее событие. Когда я приходил на Моховую, меня всегда охватывало какое-то трепетное ощущение. Да оно и сейчас есть, хотя я выпускаю уже пятый курс. Многие из моих учеников работают здесь же, в театре. В мою «педагогическую сеть» попадают люди, которые понимают друг друга, поэтому все курсы дружат, играют в одних спектаклях.

Потом меня одного из всего режиссерского курса оставили в Петербурге. Четыре года я работал в Театре имени Ленинского комсомола (сегодня это «Балтийский дом»), два – в Театре Ленсовета и в «Ленконцерте».

Ставлю спектакли и в других городах. Например, в позапрошлом году меня пригласили в Большой театр поставить оперу, чего я никогда прежде не делал. И предложили самое прекрасное в мировом репертуаре сочинение – «Дон Жуан» (16+) Моцарта с Ильдаром Абдразаковым в главной роли. Это было замечательное испытание.

В Молодежном театре на Фонтанке я служу уже 34 года. Артисты у нас хорошие. Театр наш любят. Билетов нет. Но надо идти дальше и развиваться.

Был такой замечательный итальянский режиссер Джорджо Стрелер, основавший первый в Италии стационарный театр. Он написал книгу под названием «Театр для людей». Наш театральный институт, кафедру режиссуры которого когда-то возглавлял Георгий Товстоногов, тоже учит отражать не внутренний мир режиссера, а внутренний мир человека.

Антон Павлович Чехов в письме к своему брату Александру, который тоже занимался сочинительством, как-то написал: «Саша, ты, пожалуйста, не о себе пиши, а о людях».

Вот и наш Молодежный театр на Фонтанке продолжит верить в людей и рассказывать о них. Об этом, а также о том, как искусство влияет на человека, и будет наша новая постановка.