В год первой советской Олимпиады мне, профессору правовых лекций МГУ, довелось вести открытую встречу со студентами юридических факультетов, собравшимися в те дни в столице со всех уголков нашей бескрайней родины.

Тогда казалось важным говорить о национальном сыске, его задачах и особенностях, представить будущим заступникам закона примеры собственных мастеров, рассказать о героях подлинных, ставших опорой гражданам и грозой преступников. Все это должно было вовлечь ребят в структуры правоохранительных органов для честной работы на благо государства и общества.

Мы вспоминали знаменитых сыщиков России. Всплывали имена Кошко, Трепалова, Урусова, упоминали и легендарных современников – Шелкова, Чванова, Арапова. Ребята называли и многих других, даже тех, о которых мне не приходилось слышать. Велика и широка Россия талантами.

Но более всего они припоминали гениев московского и петербургского сыска, способности и талант которых связывали прежде всего с кипучей жизнью в столичных городах, ее характером и духом.

Однако вскоре, нежданно для меня, наш разговор перешел в спор. Ребята уже не просто вспоминали известные дела, главных злодеев и спорых сыщиков, но и судили о преимуществах сыскных школ, прежде всего Москвы и Петербурга. И более всего тут сцепились два старшекурсника – Назар Калина из московского ВЮЗИ и Иван Путилин из Ленинградского университета.

Путилин не робок был на язык, но при этом, проявляя какое-то невероятное внимание и наблюдательность в деталях, объявлял свой незавидный для москвичей приговор сдержанно и добродушно. Калина же, наоборот, распалялся от малейшего подозрения в некомпетентности земляков, не мог вынести объявленного им укора, порой и весьма справедливого, а выявив обвинение надуманное, проявлял яростную нетерпимость к несправедливости.

Сегодня этих ребят по праву называют лучшими сыскными умами России, а слава их грозой гремит для преступников по всей стране. Иван Путилин заведует делами всей центральной России, а Назар Калина следит за законностью дальневосточных рубежей.

В тот день спор, чуть не завершившийся дракой, сплотил ребят для разрешения одного внезапно возникшего на территории университета дела, которое завязало между ними крепкую, на всю жизнь, дружбу.

***
Путилин приговаривал из-за кафедры, что приемы Москвы в сыске все допотопные, а возможности ограниченные, несмотря на названные ранее заметные имена и столичный статус. Но, мол, Москву еще можно спасти, если привьет она себе все то прекрасно усвоенное, от Европы впитанное, все лучшее, что есть в сыскном искусстве Петербурга.

На то Калина просил объяснений, обвинив петербуржцев, и Путилина в частности, в голословном критиканстве и сквернохарактерности по причине, очевидно, самой природы города, сотканного из болотистых испарений и разлитой в воздухе сырости, проникающих не только в дома, но и в плоть городских жителей.

Путилин принял удар, сообщив, что, действительно, Москва расположена благоприятнее, отсюда и чрезмерная леность коллег в работе, обман в делах, отсутствие реакции и энергии, которые в кратчайшие сроки могли бы позволить распутать любое самое незаурядное дело. И добавил, что Москва есть некая застывшая, старинная неподвижность, где все окутано семейственностью, родством, набожностью, традицией. А потому к обеду столичному следователю надлежит непременно быть дома, в воскресенье на службе или в других приемных местах, а от того портится дело, преступник забывает бояться, не совершает ошибок и уходит в тину. Кроме того, родня в Москве никогда не заявит на родню, покрывает друг друга, а куда в Москве ни глянешь – везде родня.

От чего много в столице незаконченных, неразрешенных дел. Петербург же, напротив, отдает себя всего служению, не замечая часов, усталости, людской привязанности и нарушая пустые договоренности. Кроме того, Москва вся окутана разъединенностью, в ней каждый прячет от другого взгляд, отгораживается и не знается с соседом. И как при таких условиях нечаянно заприметить проступок, понять, как живет и что совершает близкий, как втереться в доверие, притвориться своим, проводя следствие?

Возражая, Калина отвечал, что, несмотря на кажущуюся разъединенность, каждый москвич наделен горячим сердцем, всегда найдет время, проявит участие для чужой беды, а потому примет самые деятельные меры для помощи следствию, тогда как петербуржец, вскормленный городом, построенным на сваях и расчете, ко всему остается строг, никогда ничему не удивляется и не поддается, если только то не в его интересах. А потому и чужое несчастье, и чужая просьба могут остаться незамеченными. А вся эта хваленая петербургская наблюдательность проистекает лишь из натренированного чувства собственного самодовольства через различение у других грязной обуви, отсутствия модного туалета, через непобедимую веру в собственное над другими превосходство. Тогда как у москвичей есть особое чутье на характер, нутро человека, они сразу видят людей с душою и сердцем, различая оных от негодяев.

Неизвестно, как закончилось бы дело, – молодые юристы глядели друг на друга яростно и, казалось, готовы были вступить в драку. Но здесь мне пришла в голову идея и, прекратив спор, я обратился к ребятам:

– Друзья мои, Московский университет есть не только старейший, но и лучший русский университет, обучающий ребят со всей России. Это, если хотите, и марка, и символ, и гордость Союза. Иностранцы, посещающие столицу, всегда прибывают с экскурсиями к нам: или чтобы зайти в библиотеку, посетить знаменитую аудиторию, или просто погулять по аллеям, купить пирожок с вишней. Сейчас в городе проходят первые в стране Международные олимпийские игры, и потому поток иностранных визитеров в университет существенно увеличился, а здесь, как назло, стали случаться разбои в вечернее время на нашей территории. Избиты студенты-младшекурсники, досталось и профессору политических учений. Шпана эта не скрывается, не прячет лиц, значит – не студенты, не выпускники. Но кто и зачем? Отбирать у научного коллектива, в принципе, нечего, у студентов – только в пору выдачи стипендий, но не теперь… Со слов пострадавших, их не более четырех-пяти человек. А если им попадутся иностранцы? Будет большой скандал. Ректор уже поставлен в известность и желает привлечь милицию, но я также предлагаю помочь. Попробуем обойтись студенческими дружинами. В вечернее время парами будем патрулировать аллеи и различные темные места. При обнаружении хулиганов в конфликт вступать не будем, нужно лишь подать свистком сигнал. И соберутся и милиция, и другие ребята. Так в две-три ночи, полагаю, нам удастся скрутить хулиганов и избавить университет от дурной славы. Кто готов? Предлагаю отметиться в списке и получить повязку и свисток. Иван и Назар, вам я рекомендую записаться в пару, там и разберетесь в действенности методов. Ну и, конечно, выявившим нарушителей будут от университета благодарственные письма.

– Значит, будем знакомы. Назар, – протянул руку Путилину Калина.

– Иван. Согласен быть в паре? – ответил рукопожатием Путилин.

– Да. Полагаю, отличная возможность нам отличиться и обратить на себя внимание.

– Думаю, сыну прокурора города, перспективному кадру и жениху не обязательно лезть в пекло, чтобы заслужить внимание, – лукаво подмигнул Назару Иван, а Калина лишь удивленно направился к столу регистрации дружинников.

Не успели новые знакомцы отойти от стола, к ним подбежала юркая чернобровая девица, сияющий блеск ее земляничных глаз вдруг обжег Назара, точно молния, и он даже не сразу различил смысл брошенных не в его адрес слов:

– А мне больше Петербург нравится, чем эта… неутонченная Москва. Я – Юля, кстати, первокурсница здесь, но уже стажерка прокуратуры, – заулыбавшись, обратилась она к Путилину. – Вам, Иван, возможно, очень пошли бы бакенбарды. Я видела недавно в одном модном журнале. Приходите завтра вечером к нам в клуб, я покажу, а еще будут танцы, кассеты импортные новые обещали, ребята и на гитаре умеют. Общежитие юрфака, восьмой этаж. И друга тоже приводите, – и она еще раз обожгла Назара земляничными глазами, убежав куда-то по своим делам.

– Вот тебе и жених, – задумчиво проговорил Калина, решив обязательно еще раз увидеть Юлю.

Но Путилин не обращал на товарища внимания, и было похоже, что он обменивался мыслями с собою вслух:

– На месте, на месте… Толкаться оборванцем… Темно, темно… – бормотал Путилин.

Затем стал стучать указательным пальцем по столу, вдруг лицо его озарилось какой-то приятной догадкой, и, повернувшись ко мне, он спросил:

– Итак, дружище, какой у московского сыска план?

Назар недобро посмотрел на Путилина и предложил:

– Думал притвориться иностранцем, есть здесь у меня приятель недалеко в театральном, что-нибудь подберем.

– Вот и отлично, – одобрительно проговорил Путилин, точно сам придумал этот план, – значит, так и поступим. Ты изображай из себя иностранца, постарайся пройти по самым видным местам, а затем заворачивай часам к десяти к переходу, что у закрытого восточного блока университета. Там никого сейчас не бывает и место превосходное для засады. Я буду рядом, – и Путилин, повернувшись с небольшим полупоклоном, отправился прочь.

И как Россия однажды явилась миру с двумя столицами – старой и новой, так и преступный мир содрогнулся впервые, увидев в деле двух молодых специалистов, явивших лучшие качества сыскных школ Москвы и Петербурга.

***
По аллее вдоль главного здания университета, где с двух сторон развернулись часто посаженные деревья курильской сакуры, спешил, оборачиваясь, иностранный гость. Это был пожилой японец с жидкими черными усиками, волос его уже давно коснулась пепельная паутина, хотя двигался он довольно бойко для своих лет. Одет он был скромно: серый со стойкой-воротником сюртук, темные брюки, белая рубашка и черный галстук. Невнимательный прохожий мог бы подумать, что иностранец оказался на аллее не случайно, а чтобы представить апрельское цветение сакуры, милое сердцу любого японца, когда буквально за несколько мимолетных дней вишня преображается, распускаясь восхитительными цветами, сообщая миру и людям о существовании внезапно прекрасного, великого рядом. Другой, более сведущий в деловых вопросах прохожий сказал бы, что здесь японцы отдают дань стремлению двух стран – России и Японии – к развитию дружеских отношений, в честь которых, собственно, и была высажена вишневая аллея. Но на самом деле старичок пытался скрыться от компании молодых людей, преследующих его уже не менее получаса, перешушукивающихся между собой, окликивающих его, посвистывающих вслед.

Время клонилось к десяти, улицы опустели, и старичок повернул к восточному блоку университета, не зная, что тот находится на ремонте, а входы и выходы с территории вуза в той стороне закрыты. Работы на период проведения Олимпиады были приостановлены, и японец шел мимо потухших строительных вагончиков, лесов, сеток и прочего оставленного на время ремонтного скарба.

Впереди искрился, помигивая барахлящим светом, подземный переход, пронзив который, можно было пройти под Менделеевской улицей, выйти к Ботанического саду, а там добраться и до китайского посольства, где иностранный гость мог бы укрыться.

Спускаясь в подземный переход, японец заметил спящего на картонках бродягу. Башмаки его рваные были надеты на голую ногу, брюки-клеш были испачканы бетонной пылью, укрывался он рваной женской кофтой, примостив голову на какой-то распухший, грязный мешок.

Пролетев мимо бродяги, старичок не сразу увидел, что выход из перехода заблокирован металлическими стойками, скрепленными скобами, ржавыми замками. Крупная табличка гласила: «Выхода нет». Старик угодил в ловушку и уже слышал звук шаркающих вниз по лестнице, в переход, ног. Это были те самые молодые люди, «большаки», как называли их студенты, отслужившие в армии, заслужившие почет и оттого решительные, требовательные, агрессивные. Лица их были осквернены задумками нехорошими и гнусными поступками прошлых лет.

– Заблудился, папаша? – с издевкой обратился к старику один из молодых людей.

– Lost yourself? – перевел слова первого второй.

– Да, ребята, спасибо, – на прекрасном русском ответил японец. – Когда-то давно я окончил университет, выучил русский, проникся вашей культурой и вот теперь брожу по знакомым местам, вспоминаю... Но тут закрыто, пройду иначе…

В это время молодые люди окружили японца.

– Все ясно, папаша, память – дело хорошее. А скажи, должны ли мы что-то тебе за проход? Заплатить?

– Нет, с чего бы это… – осторожно проговорил старик.

– Ясно, ну тогда ты плати! Знаешь, ведь мир так устроен, всегда кто-то должен заплатить, – и парень с силой толкнул старика в грудь.

В это время за спинами парней вдруг проявилось лицо с кровоподтеками, взъерошенные волосы явившегося ниоткуда человека торчали в разные стороны, но по женской кофте японец узнал того самого спящего бродягу. Иностранец нащупывал свисток у себя в кармане, ибо, как смог уже догадаться проницательный читатель, японцем был не кто иной, как переодетый Назар Калина.

Не вступая в разговор, бродяга стукнул одного парня в ухо, другого уложил ударом в подбородок. Когда трое других кинулись с кулаками на бродягу, в облике которого Назар узнал Ивана Путилина, в руках Калины засверкал кастет. Согнув одного хулигана ударом под дых, Назар схватил за ворот пиджака другого и с силой дернул пиджак вниз. Руки хулигана оказались скованы натянувшимися рукавами и, получив удар от Путилина в живот, парень осел на месте. Единственный оставшийся на ногах хулиган попытался бежать, но Назар остановил его ловкой подножкой, и тот, споткнувшись, угодил головой в стену туннеля и на некоторое время притих.

– Ни с места! Уголовный розыск! – зарычал на шевелящихся хулиганов Путилин, в то время как Калина уже вовсю свистел в свисток, и на подмогу студентам сбегались милиция и дружинники…

***
Хулиганы признались, что совершали безобразия по просьбе заместителя ректора. Следующей весной должно было пройти переизбрание руководителя университета, и громкий скандал в период важнейшего международного события в столице мог бы серьезно навредить репутации нынешнего ректора лучшего вуза страны. Он мог бы лишиться поста, а заместитель был вторым претендентом на пост в очереди. Хулиганы после армии не могли никуда себя пристроить, а здесь предлагали стипендию, общежитие и зачисление в студенты без экзаменов. Заместитель ректора не стал ничего отрицать, за что был снят с должности без шума и скандала.

Так всего за одну ночь, точно хищники-засадники, молодые таланты Калина и Путилин разрешили неясное дело ночных нападений в канун важного для нашей страны события, избавив лучший вуз в мире от стыда и дурной славы.