– Давид Семенович, 1 января исполнилось 35 лет одному из символов нашего города – Филармонии джазовой музыки. Чем она стала лично для вас?

– Само слово «филармония» выделяется, когда мы имеем в виду джаз. Когда мы открылись в 1989 году, название было иное – Центр джазовой музыки. Его придумала еще Валентина Ивановна Матвиенко. Именно благодаря ей нам удалось получить это помещение – бывший кинотеатр «Правда». Прошел год, мы начали работать, приходили люди, стали создаваться коллективы. И я обратил внимание на наших зрителей. Я жил с представлениями из 1960-х годов, когда мы играли джаз полуподпольно, полулегально, вокруг нас были люди, которые с удовольствием откликались на то, чтобы прийти и послушать джазовый концерт.

Но выяснилось, что слушатели элементарно не знакомы хотя бы с этикой поведения на джазовом концерте! Например, не знают, что после того, как джазовый исполнитель сыграл соло, в джазовом сообществе принято аплодировать. Тогда я вспомнил об одном американском продюсере и импресарио, Нормане Гранце. В 1940 году он первым организовал объединение под названием Jazz at the Philharmonic («Джаз по-филармонически»).

Я решил открыть толковый словарь русского языка и посмотреть, что означает слово «филармония». Оказалось, что филармония – это организация, занимающаяся пропагандой музыкального искусства. Так я и стал выстраивать работу, «по-филармонически» – это абонементы, концерты для школьников и дошкольников, концерты определенной тематики, которая всегда обозначена в наших афишах.

– Вы родились в 1944-м, в год Ленинградской победы. Совсем маленьким вас привезли в Ленинград. Помните свои первые ощущения от города?

– В 1944 году, когда освободили город от блокады, мой отец, коренной ленинградец, привез меня из Москвы сюда вместе с мамой. Я оказался на улице Ракова, которая сейчас Итальянская, вблизи Невского проспекта и Садовой. Мое детство началось с центра города. Летний и Михайловский сады, Невский проспект, Манежная площадь… Моя музыкальная деятельность началась в шесть лет в переулке Матвеева, в школе-десятилетке при Консерватории… Все это для меня знаковые места. Я москвич по рождению, но при этом считаю себя абсолютным петербуржцем. Дух этого города, архитектура и культура Петербурга мне ближе, чем московские. Неоднократно в далекие 1980-е я получал приглашение переехать в столицу. Многие рвутся в эту Москву, как, например, мой ученик и всем известный музыкант Игорь Бутман. А вот я не хотел.

– Какой он, ваш Петербург?

– Одно время я жил на Итальянской улице, потом на Мойке, во дворе Капеллы. Можете себе представить – из моих окон была видна Дворцовая площадь! Я гулял по Зимней канавке со своей собакой, каждый вечер выходил к Неве, и все это открывалось передо мной – незабываемое зрелище. Я привязан к этому городу, все, что я вижу и видел, меня вдохновляет.

– Ваш отец работал на киностудии «Ленфильм». Мама занималась балетом. А как они повлияли на выбор вашей профессии?

– Мой отец был одним из первых директоров картин на «Ленфильме». Помню, он снимал фильм «Счастливого плавания!» про нахимовцев и как-то раз взял меня на съемки. Мне было около шести, было лето, мы ехали на катере в Кронштадт, чудесная погода. Я присутствовал в течение нескольких часов на съемках и раз сто услышал фонограмму марша нахимовцев: «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная, юные нахимовцы тебе шлют привет…» До сих пор отчетливо помню эти слова. (Смеется.) Я пришел домой, и мои родители услышали, что я пою этот марш, в итоге это стало неким развлечением в семье.

Моя мама, чувствуя, что у меня есть музыкальные способности, попросила, когда в очередной раз гости сидели за столом: «Додик, спой что-нибудь». Я встал на стул и спел. Павел Серебряков (пианист, ректор, профессор Ленинградской консерватории. – Ред.) удивился: «Ого, у парня колоссальный слух! Отдайте его в школу-десятилетку».

Мама взяла это на вооружение, узнала, когда там вступительные экзамены, и привела меня в Матвеев переулок. Комиссия меня протестировала… И, конечно, я спел «Солнышко светит ясное…». После чего ко мне подошла Татьяна Захарьина, профессор, скрипачка, и попросила показать «свои пальчики». Посмотрела и сказала: «Хм. Да ты же скрипач!» Всучили скрипку. Это было страшное мучение для меня. Никакого интереса у меня не было. Но я учился, сидел за одной партой вместе с Владимиром Спиваковым (дирижер, скрипач, народный артист СССР, лауреат Госпремий СССР и России. – Ред.).

К концу обучения меня уже очень интересовал джаз. И вот я дружил с ребятами старше меня, слушал их разговоры, там были барабанщик, пианист и саксофонист, но контрабасиста у них не было. А я мечтал попробовать контрабас! Понимал, какой это важный инструмент для джаза. Но класс, где занимались на контрабасах, всегда был закрыт на ключ. Не подобраться, чтобы подергать струны…

Так или иначе, ребята предложили мне стать у них контрабасистом. И я ответил: «Дайте мне две недели!» Просто сказал, не основываясь ни на чем. Вышел на улицу и осознал ситуацию. Нашел через знакомых номер телефона старого контрабасиста, пенсионера из Малого оперного театра (ныне Михайловский), выяснил, что у него есть несколько контрабасов. Приехал к нему. Взял в аренду инструмент. Неделю не ходил в школу. Стоял перед зеркалом, изображая из себя контрабасиста из кинофильма «Серенада Солнечной долины».

Контрабас я быстро освоил, потому что это инструмент, родственный скрипке, к которому просто надо приспособиться. Так я вошел в квартет Юрия Вихарева (пианист, композитор, журналист, организатор джаз-клуба Ленинградского университета. – Ред.). В 1961 году я еще был десятиклассником, когда наш квартет пригласили на Таллинский фестиваль. Так началась моя джазовая карьера.

– А как вы начали играть на фортепиано?

– С контрабасом я быстро завял. Он большой. Его надо было постоянно таскать. Какие машины? А в трамвай еще влезть надо! В общем, целая история. И я больше интересовался фортепиано, в школе был общий курс игры на этом инструменте, я неплохо играл, владел клавиатурой и даже пытался джазировать. Так я доигрался до того, что в 1965 году меня пригласили в оркестр Иосифа Вайнштейна (дирижер, трубач, создатель джаз-оркестра на базе Ленгосэстрады. – Ред.). Это был лучший джазовый оркестр в стране!

Потом так получилось, что с оркестром все закончилось. И в 1968 году я оказался во Дворце культуры имени Дзержинского. Мне предложили собрать свой ансамбль. Когда стал собирать, решил показывать, как я хочу, чтобы играл барабанщик, контрабасист. Потом мне захотелось играть… на трубе! Я освоил ее сам: отыскал гамму, приспособился, научился играть. У меня какая-то природная способность быстро осваивать музыкальные инструменты.

Наступил 1977 год, я жил в Капелле, там же находилась студия звукозаписи «Мелодия». Вдруг прибегает ко мне главный звукорежиссер Виктор Динов, с которым мы записали несколько альбомов моего ансамбля, и говорит, что получили американский 16-канальный магнитофон. Представьте только! Динов позвал меня попробовать сыграть на разных инструментах. И вот мне дали контрабас, потом барабаны, рояль, трубу… Мне было ничего не понятно, но зазвучал целый квинтет. Записали на разные дорожки, свели запись из пяти инструментов, почистили, смонтировали и показали директору фирмы «Мелодия» со словами, что найден ансамбль молодых талантливых джазовых музыкантов. Там послушали и удивились: кто это? Виктору Динову пришлось признаться, что ансамбль – это один Давид Голощекин. И тогда мне предложили записать альбом с джазовыми композициями, который уже в 1978 году вышел под названием «Давид Голощекин + 10», где я играю на десяти инструментах.

Потом я стал выступать в джазклубе «Квадрат». Тогда джаз еще не был в почете, но один из наших поклонников, коллекционер, обратился ко мне с вопросом, почему я не играю на скрипке. Я ответил: «Скрипка в джазе не звучит». Он поставил пластинку, и я услышал, что скрипка может звучать просто потрясающе. Это был Стафф Смит, американский джазовый скрипач, который до сегодняшнего дня является для меня эталоном. И единственным человеком, который заставил так по-джазовому звучать скрипки. Я долго шел к тому, чтобы добиться такого же звучания, и в итоге стал единственным в нашей стране джазовым скрипачом.

– 2024 год для вас юбилейный. Вы прошли большой творческий путь и сделали многое для джаза, для нашего города и зрителей, которые испытывают счастье, когда видят вас на сцене. А ваше счастье в чем заключается?

– Я счастливый человек, потому что занимаюсь любимым делом. У меня есть возможность представить людям жанр, которому я посвятил всю свою жизнь. Мне хотелось бы, чтобы как можно больше людей знали эту музыку и полюбили ее.

– В чем секрет успеха?

– Любить свое дело и не изменять этому, идти к намеченной цели вперед, несмотря на сложности, которые придется преодолевать. Мне пришлось преодолеть много. Но я упрямо шел, как и все те великие музыканты, которые пытались представить это замечательное джазовое искусство, боролись за право играть эту музыку, страдали… Фильм «Когда святые маршируют» (12+), в котором я снимался и к которому писал музыку, как раз об этом. О том, как все начиналось и как было непросто идти по намеченному пути.