Он известен историкам и поисковикам как инициатор и идейный вдохновитель создания историко-ландшафтной военно-мемориальной зоны «Прорыв блокады Ленинграда, 1941–1944 гг.» на местах боев Волховского фронта в Кировском районе Ленобласти. Его отец погиб на Волховском фронте в сентябре 1942 года.

Когда началась блокада, Боре Нериновскому было шесть лет.

«Помню, что днем 3 января 1942 года я сидел в кровати под одеялом. Было очень холодно. В нашей комнате печки не было. Мама ушла куда-то в город, а я листал толстую красную книгу сказок Андерсена, забавляясь с живыми мышами, без боязни бегавшими по столу и по кровати. Мыши жили под кроватью, шурша старыми газетами и, кажется, ими питались. Некоторым из мышей я даже дал имена. Вдруг в дверном замке заскрежетал ключ, и в открывшейся двери появился мой отец!

Войдя в комнату, он достал из вещмешка восемь буханок хлеба – суточные солдатские порции по 400 граммов. Отрезал один ломоть, толщиной, невиданной тогда ленинградцами, в палец! Полил его из фляжки подсолнечным маслом и дал мне.

Поздно вечером начался воздушный налет. Наш огромный и массивный дом стал раскачиваться от близких разрывов бомб. Мы, как обычно, в бомбоубежище не пошли. Еще один налет немецких бомбардировщиков был уже под утро. Мы опять не пошли в бомбоубежище. И папа сказал, что у нас страшнее, чем на фронте!..

В феврале 1942­-го, после возвращения на фронт моего отца, я подхватил желтуху, возможно от мышей, а то и от не очень чистого снега, растапливаемого нами для получения питьевой воды. Снег я набирал во дворе соседнего дома. В связи с моей болезнью меня и маму прикрепили на обеды к диетстоловой на Ропшинской улице. Помню, что столы были накрыты белоснежными скатертями. Нас обслуживала бойкая невысокая пожилая официантка, которая сначала отрезала купоны от продовольственных карточек посетителей, а после того как ими было съедено скудное первое блюдо и прежде чем унести из-под него использованные тарелки и принести второе, каждого из сидящих за столом, скороговоркой спрашивала: «Можно убирать, или лизать будете?»

... И этот вопрос не был оскорбительным.

Вообще, взаимные оскорбления среди ленинградцев были, по-моему, редкими исключениями. Мне запомнился только один случай. Как­-то зимой под вечер мы с мамой встретили на Большой Пушкарской девчонку лет двенадцати, которая на ходу гордо кушала конфеты, доставая их из кулька. На вопрос моей мамы, где она так отоварила карточки, она важно и уничижительно ответила заготовленной фразой: «А я вам не справочное бюро и не телефонная станция!»

Когда погиб отец, мама перевела меня в детсад на Бармалеевой улице, в котором был круглосуточный интернат. В январе 1943 года, после прорыва блокады, в наш детский сад заехали два танкиста и привезли несколько новогодних елочек, которые воткнули в снег прямо перед зданием.

Мы, интернатовцы, украсили их разноцветными ледышками. В чайные блюдца наливали подкрашенную воду, вкладывали в них нитки петельками, чтобы сделать подвески и оставляли блюдца на веранде – замерзать...

А по ночам, лежа в кроватях, мы вслух фантазировали: что бы сделал сейчас с немцами Александр Невский?!.. 27 января 1944 года я со своим приятелем Колей играл в пристенок (азартная игра с монетами – прим. «ПД»). У него были настоящие серебряные шиллинги! И вдруг грохот. Мы очень испугались. Подумали, что бомбежка. А потом посмотрели в окно и увидели салют. Ленинград салютовал полному снятию блокады».

В день освобождения Ленинграда от блокады Боре Нериновскому было девять лет. Блокадные воспоминания Бориса Нериновского опубликованы в одиннадцатом сборнике «Блокада глазами очевидцев» (издательство «Остров», 2024).