Я владел минимум четырьмя Ленинградами.

Ленинградом-сказкой, из кино и открыток, с Медным всадником и не то пригвождающим, не то взмывающим взмахом Александрийского столпа пред элегантной, но несколько рассеянной генштабной вычерченностью Дворцовой площади. Сомнамбулически возглашать одними губами: «Люблю тебя, Петра творенье!», задохнувшись невским ветром и стрелкой, я выучился позднее. Веселый Питер с битьем зеркал и разноцветными, как флаги, зданиями волшебного Невского – Брода вздул для меня из пены пивных баров Витька Барсуков, взлетевший в ряды золотой лесотехнической молодежи. Эрмитаж, и особенно Публичку, создал для себя я сам.

А просто родной город моей юности я, подобно коралловому рифу, слой за слоем соорудил вместе с общежитскими друзьями. Смоленское кладбище, куда мы, юные варвары, ходили загорать и  играть в  волейбол, столовая «Отрыжка», «шоферка» на  автобазе, где в любое время ночи можно было съесть сосиску с переливающимся радужным срезом, который моя вторая жена, биолух, важничая, именовала плодом культуры – микрокультуры…

Это и есть главные черты города-мечты, а у города-реальности их слишком много, всех не перечислить.