– Григорий Алексеевич, ваши впечатления от Петербурга и его публики?

– Гастроли – это всегда экзамен для театра. Серьезное испытание на профессионализм для всей команды – от режиссёра и актёров до цехов. В Петербурге это наши третьи гастроли. Поэтому мы знали, что зрители здесь очень взыскательные, и были готовы к тому, что нас встретит тихий, настороженный зал. Так и случилось. Но после первого действия контакт с публикой произошел и, можно сказать, северный ветер сменился на южный.

– После «Мастера и Маргариты», а он идет четыре часа, вам пять раз кричали «бис».

– Это было большое испытание. Для сегодняшнего зрителя важен уже не столько сюжет романа, сколько вопрос: как они это сделают? У каждого свой образ Мастера или Маргариты. И убедить в своей версии непросто. Мы стремились к тому, чтобы максимально уважительно отнестись к автору. И нам показалось, что это вызвало уважение и понимание зала.

Мы вообще привезли спектакли, которые простыми не назовешь. Ставя «Обыкновенное чудо», я понимал, что его все равно будут сравнивать с киношедевром Марка Захарова. Но этот спектакль ему и был посвящён – как дань благодарности мастеру, у которого я учился. Если говорить про «Лес» Островского, то здесь сделать что-то новое тоже было непросто – на сценах русского и зарубежного театра «посадили» уже столько «Лесов»! Для меня как режиссера было важно показать, в какой точке развития мы находимся.

Драмтеатр Луначарского знаком многим петербуржцам. Они приезжают в Севастополь не просто понежиться у моря, а еще и освоить культурную программу. И театр сегодня для них – своеобразный магнит. Питерцы специально приезжают на премьеры. Это наша особенная радость и гордость.

– Как сегодня живет Севастополь?

– Нас часто спрашивают об этом. И знаете, мы все равно воспринимаем себя на передовой. Севастопольцы – героические люди. Вся история города – это подвиг. Если в центре России больше каких-то раздумий, то в Севастополе и в Крыму никаких сомнений нет. А есть абсолютная уверенность в правильности того, что сейчас делается. Мне кажется, Севастополь – это город, который, благодаря его жителям, не сломить. Он не просто красив, у него особенная стать. Я люблю наш город за какой-то внутренний патриотизм, за убежденность в том, что победа будет за нами.

– Скажите, а что происходит в культурной жизни Севастополя?

– После 2014 года она очень сильно изменилась. Мы ощущаем огромную поддержку государства. Например, сейчас у нас создается культурный кластер. В него входят театр оперы и балета, музейный комплекс и академия хореографии, грандиозная школа искусств для одаренных детей.

Наш театр, а это историческое здание, сейчас ждет реконструкция. Я встречался с президентом России Владимиром Владимировичем Путиным, мы обсуждали модернизацию театра, техническое переоснащение сцены и зрительного зала. Само здание находится в отличном состоянии и прекрасно ухожено. Поэтому надолго закрываться не будем.

Когда ты чувствуешь поддержку, нельзя отставать. У нас в городе четыре театра. И я вижу, как каждый из них набирает обороты, как растет количество поклонников.

– 80 процентов репертуара театра – русская и мировая классика. Не слишком ли это рискованный шаг?

– Мне кажется, афиша нашего театра доказывает, что совсем не обязательно ставить какие-то эпатажные спектакли, чтобы залы были полными. Зритель с удовольствием идет на классику, конечно, рассказанную не нафталиновым, а современным языком. Нужно искать правильную интонацию, мысль, которая пульсирует в сегодняшнем дне. А классика тем и замечательна, что она всегда актуальна.

На мой взгляд, современное прочтение – это не показ оригинального мышления режиссера, а в первую очередь уважительное отношение к автору, к тем идеям, которые у него были заложены и раскрываются сегодня. Важно, чтобы зритель понял, что все показанное на сцене может произойти здесь и сейчас.

– А насколько свободны в трактовке своей роли артисты? Или вы режиссер-диктатор?

– Я не диктатор. Может быть, мне помогает мой педагогический опыт. Я все-таки 12 лет проработал во ВГИКе на актёрском факультете. Конечно, иногда приходится принимать жёсткие решения. Но все-таки я считаю, что любое подавление личности вредит конечному результату. Как артист может импровизировать и получать удовольствие, если режиссер кричит на него из зала? Если режиссер думает, что только он заинтересован в хорошем результате, а все остальные лишь мешают?

Я люблю слово «воздух». Мои учителя приучили меня к мысли, что он актёру необходим. Да, ему нужно расставлять колышки, в пределах которых он может двигаться, но нужно оставлять и место для импровизации. Я не боюсь выпускать чуть сырое произведение. Когда актёры находятся ещё в состоянии неуверенности, возникает нервная эмоция, я люблю ее в театре, где всё рождается на твоих глазах. Для меня очень важна атмосфера, спектакль должен рождаться в любви.

– Вот вы говорите, что вкладываете в актеров определенные мысли. А кто в вас вложил мысль стать режиссёром?

– Это какая-то странная метаморфоза. Я родился в маленьком шахтёрском городке. Папа, мама, братья – все шахтёры. Отец, посмотрев фильм «Большая семья», хотел, чтобы я продолжил династию. И даже взял меня в шахту. До сих пор помню: мы спустились – и, могу признаться, что большего ужаса в своей жизни я не испытывал.

Поворотным моментом стал приезд Серовского драмтеатра с Северного Урала. Не могу вам передать того детского восторга от увиденного. Наверное, именно с этого момента я понял, что буду артистом. Стал заниматься в театральной студии, потом поехал поступать в Свердловский театральный институт. В городе я был звездой, и мне казалось, что стоит только войти, и меня тут же примут. Но я слетел с первого тура. Помню, шел по улице и думал, что мир рухнул.

Пробовал учиться в культпросветучилище, но не задалось, и я пошел в армию. Потом занимался в хозрасчетной студии и снова и снова поступал в театральный. Мой кумир режиссер Петр Наумович Фоменко срезал меня на последнем туре, сказав, что я слишком деликатный и мягкий человек и меня сожрут артисты. На следующий год Марк Анатольевич Захаров предложил стать только вольнослушателем. А когда после зимней сессии в ГИТИСе отчислили двух студентов, перевел на бюджет. Так что поступить на режиссуру удалось только с четвертого раза. Это, видимо, моя карма, мне ничего не дается легко.

Параллельно я поступил в аспирантуру по творческим дисциплинам Высшего театрального училища имени Бориса Щукина. Иногда думаю: боже, это же была авантюра! Как можно было учиться сразу в двух вузах? А потом так получилось, что и театров у меня было два. Севастопольский театр имени Луначарского и Екатеринбургский ТЮЗ. И это был замечательный опыт.

У меня всегда было ощущение какой-то поддержки. Не той, когда тебя кто-то двигает, а поддержки свыше. Мне все время на этой лестнице жизни попадались нужные ступеньки.

– Вы нарушили династию и стали режиссёром. А ваши сыновья такие же бунтари?

– Я не люблю династии. Если у тебя внутри нет желания посвятить себя театру, никакие папа-мама не помогут. Мои сыновья сами определяют свой путь. Я бы не хотел, чтобы они занимались театром, потому что у них никогда не было к этому особой тяги. А мне кажется, что эта профессия требует очень большой жертвенности. Если ты к этому изначально не готов, то не нужно этим заниматься. Театр не прощает равнодушия к себе.