– В одном из интервью, рассуждая о конфликте на Украине, вы в хронологическом порядке перечисляли главные события 2013-2014 годов. Не каждый политолог способен вот так, на память, воспроизвести происходившее в тот период...

– Да, события на Майдане меня потрясли и захватили внезапно. Я смотрела на происходящее в прямом эфире и практически круглосуточно. Это было полное погружение вопреки моей воле и всей моей предыдущей жизни. Постепенно у меня возникла какая-то внутренняя потребность не только наблюдать, но и разобраться в происходящем. И я начала – день за днем – осваивать огромное количество информации из разных источников, а потом напрямую общаться с людьми, непосредственными участниками событий. И это изменило всю мою жизнь.

– Вы прошли путь от представителя российской культуры, сочувствующего Майдану, до человека, для которого донбасская трагедия стала личной?

– Да, именно так и произошло. У меня не было никаких связей с Донбассом, никаких особых представлений о том, что происходит на Украине. А когда ты сам лично не вовлечен в события, ты воспринимаешь их через пропагандистский слог. И по какую сторону баррикад ты в тот момент оказался, такие «очки» и надеваешь на себя. Я очень долго смотрела на Майдан глазами одного из оппозиционных телеканалов. Но в какой-то момент я начала анализировать происходящее своими мозгами, а не следовать подаче журналистов и телеведущих. Сопоставляла события, свидетельства, делала выводы. Вот тогда, где-то в январе 2014 года, у меня и произошел разворот в понимании ситуации.

– То есть этот разворот произошел ещё до трагедии в Одессе и в Мариуполе?

– Да, когда начали жечь «Беркут», когда произошла вся эта история со снайперами. Я стала задаваться вопросами, насколько происходящее стихийно или же оно выстроено по какому-то сценарию. Так я и начала расходиться с «либеральной» точкой зрения на Майдан.

– Почему вам было важно не просто помогать Донбассу, но и поехать туда лично?

– Эта потребность возникла сразу, как начались боевые действия. Что для меня самой было удивительным. Как и многие люди, я периодически помогала разным фондам, делала благотворительные переводы... Но я не могу сказать, что у меня когда-то было желание заниматься серьезной социальной деятельностью помимо основной профессии.

А когда я через личные страницы жителей Донбасса ощутила живую трагедию моего народа, сразу возник вопрос: «Что я могу сделать?» Я тосковала, что я, к примеру, не врач и не могу туда поехать и напрямую помогать людям. Но постепенно у меня зародилось желание сделать какую-то работу и привезти ее в Донбасс. Так появился спектакль «Россия, не бойся, мы с тобой». Это такое... ленинградское зеркало перед Донбассом. Стихи и тексты донбасских авторов мы «преломили» через произведения поэтов и писателей блокадного Ленинграда.

– Название – отсылка к югославским событиям?

– Да, именно. Я читала дневник жительницы Донецка Лилии Полшковой, где она фиксировала и события своей личной жизни, и происходившее на государственном уровне начиная с Майдана. А эпиграфом к дневнику была история о том, как в 1999 году она по телевизору смотрела бомбардировки Белграда. Тогда сербы вышли на мост с плакатами и на одном из них было написано: «Россия, не бойся, мы с тобой»... Эти слова тогда ее поразили – и своей парадоксальностью, и надеждой, и болью. И чем-то неформулируемым еще. Маленькая одинокая Сербия, которую уничтожают натовские бомбы, приобадривает большую Россию, говорит о своей несломленности в главном, за что и продолжает расплачиваться…

А в 2014 году уже Донбасс в полной мере мог сказать то же самое. Название спектакля тогда у многих вызвало раздражение. Мне писали в социальных сетях сторонники силового подавления Донбасса: «А почему Россия, а не Украина, «мы с тобой»? При чем тут Россия?» Других веселило это «не бойся»... Но время все расставило на свои места. Мы продолжаем показывать эту работу вот уже седьмой год, и теперь это название не вызывает никаких вопросов.

– Когда вы в первый раз приехали с этим спектаклем в Донбасс?

– В самом начале 2017 года. Мы с моим другом Борисом Драгилевым (актер Молодежного театра на Фонтанке. – Ред.) сели в машину и поехали из Петербурга в Донецк – на свой страх и риск. Основной риск для меня был в том, что наша работа окажется неуместной на земле, истекающей кровью. Аудитория была самая разная: студенты, профессура, работники культуры, ополченцы... Вся палитра человеческих восприятий, реакций. И спектакль произвел на зрителей сильное впечатление, мы получили колоссальную эмоциональную отдачу. Мы с Борисом были счастливы, что люди почувствовали наше неравнодушие и поддержку.

– Для вас донбасская трагедия сразу срифмовалась с ленинградской. Но почему для многих деятелей нашей культуры все эти годы Донбасса вообще не существовало, почему им дела не было до тех людей?

– Мне трудно ответить на этот вопрос. Не потому, что я боюсь произносить резкие слова. Просто я сама до сих пор до конца не знаю ответ. Почему эта линия разделения так ярко прошла именно среди интеллигенции? Почему огромная часть моих коллег оказалась глуха к человеческой боли? Не знаю. Мы это множество раз обсуждали с друзьями… Возможно, это связано с простым эгоизмом, когда человек не хочет видеть ничего, кроме очерченного круга своих интересов. Тщеславие – это бульон, в котором мы все варимся, и оно очень сильно замутняет восприятие других людей и событий. Во многом человек воспринимает жизнь через сугубо эгоистические фильтры. Тут же и социальное высокомерие, когда часть представителей интеллигенции считают, что есть первосортный гомо сапиенс, а есть какие-то «чумазые» люди Донбасса, как оказалось, не достойные даже простого сочувствия. Ну и русофобию никто не отменял. Есть немало в моём профсоюзе, кого колотит от одного слова «русский».

– Многие творческие люди рассказывают, что после открытой поддержки Донбасса они в своей среде стали изгоями. Вы это ощутили?

– Да, у меня произошло некоторое количество человеческих разрывов. Не очень много, но и ближний круг не так велик. Потеря любого человека – определенный удар. Случалось, из-за своей позиции теряла работу, в частности, в кино. До меня долетала информация, что мое «поведение» кого-то раздражает, кого-то пугает, кто-то отказывается со мной работать «на всякий случай», а кто-то – принципиально. Но я философски на это смотрела. Когда ты видишь настоящее человеческое горе, ты же понимаешь, что все остальное – второстепенно. Масштаб и глубина донбасской трагедии не позволяли чувствовать себя несчастной из-за такого рода проблем.

– А что самое главное приобрели, сделав свой выбор?

– Главное, наверное, это то, что я ощутила себя во всей полноте со своим народом, со своей страной. Кроме того, ощутила радость свободы, когда, невзирая на тренды, удобный «здравый смысл», давление среды, ты остаёшься верен своему сердечному выбору.

Как никогда почувствовала силу своей профессии, которая способна нести действенное, а не умозрительное добро. Объединять и поддерживать.

С 2017 года я обрела очень важных для себя людей на Донбассе, и сейчас у меня там друзей не меньше, чем в Петербурге. С донецким музыкантом Валерией Путрей мы стали работать вместе. Литературно-музыкальные композиции, клипы, документальные работы. Создалось арт-содружество «Музыка и Слово», объединившее художников Донбасса и Петербурга, которое мы в марте этого года официально зарегистрировали и продолжаем работать и развиваться вместе. У нас много уже состоявшихся работ и много самых интересных и важных планов.

И всё это направлено на сохранение и приумножение русской культуры. На самостояние России в этой решающей исторической точке. И на сохранение человека в себе.