– Анна, вы родились в Харькове. С чем было связано решение в 2013 году переехать в Петербург?

– С тем, что я русский человек. Мои родители из Белгородской области. Я всегда знала: как только появится возможность, перееду в Россию. Наверное, впервые об этом я задумалась лет в девять, когда начала осознавать окружающее меня пространство.

Вообще, до школы я была уверена, что у нас Советский Союз, потому что меня окружали книги Аркадия Гайдара, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Овод» Этель Войнич. Я рано начала читать. Потом я пошла в школу, а там – какой-то непонятный трезубец. Так я узнала, что живу на Украине. У меня никогда сомнений не было, что я не украинка, язык этот для меня чужой, государство – отвратительное. В этом мое отличие от тех людей, которые до Майдана жили спокойно и все их устраивало.

– В апреле 2014 года Киев объявил «антитеррористическую операцию» и начал военные действия против Донбасса. Помните то время?

– Я особо не интересовалась Майданом и всеми этими событиями, считая, что Украина – не моя страна и пускай там происходит, что происходит. Я была занята другими вещами – творчеством, литературой, своей жизнью. А потом случилась Одесса, 2 мая.

Мы с друзьями увлекались ролевыми играми по историческим событиям и литературным источникам. В тот день мы поехали в лес, в Подмосковье, воспроизводили сериал «Ликвидация». Как раз Одесса, 1946 год. У одной девочки в нашей команде, Камиллы, был жених в Одессе – Женя Лосинский. И вот мы играем, нам весело, тепло, душевно. Вдруг прибегает белая Камилла и говорит, что ей позвонили родители Женьки, что он тяжело ранен.

Мы не знали точно, что произошло. Родители Жени только сказали, что людей сожгли, а самого Женю расстреляли в живот. Когда мы мчались в Москву, чтобы посадить Камиллу в самолет, я поняла, что игры наши кончились.

Женя 9 дней пролежал в тяжелом состоянии и умер.

– Как приняли решение поехать в Донбасс?

– Сидела за компьютером, читала новости из Одессы. Они не вмещались в мое сознание, я не могла поверить в случившееся. А потом началась настоящая война, начали бить по Донецку, по Луганску.

Тогда я поняла, что дистанцироваться от происходящего невозможно, и начала искать какие-то способы поехать туда – либо корреспондентом, либо волонтером. И в 2015 году оказалась там, на линии фронта.

– Попрощаться с военкором Владленом Татарским, погибшим во время теракта в Петербурге, пришло очень много людей, особенно молодых. Кем был этот человек?

– В первую очередь Владлен был очень харизматичным военкором. Как волонтер он занимался вопросами снабжения армии. И он был писателем. Евгений Норин верно подметил: «У нас не просто солдат погиб, у нас писателя убили русского».

Как и любой харизматичный человек, Владлен не всем нравился, вызывал споры. Мне, например, его подача материала не была близка. Но я понимаю, чем он брал своих подписчиков. Это искренность, чувство юмора и умение ярко формулировать мысли.

– В одном интервью вы сказали, что специальная военная операция (СВО) совершенно по-новому проявила институт военкоров.

– Во-первых, это особая информационная система. Это живая авторская подача, видео, во время съемок которого дрожат руки, и детали, которые не покажут в телесюжетах. Все это дает человеку в тылу ощущение сопричастности. Благодаря каналам военкоров люди в Чите, Владивостоке, живущие за тысячи километров от линии боевого соприкосновения, могут увидеть реальную картину.

Это очень важно, потому что у телевизионного сюжета есть определенные законы, хронометраж, сухой деловой язык. Новые времена задают новые стандарты. В том числе – необходимость живого, неформального общения со зрителем. Владлен Татарский как раз в этом был очень силен и крут.

Но это еще и сигнальная система. Военкоры – за что их просто ненавидят некоторые «перекрасившиеся в патриотов» – достаточно жестко и оперативно указывают на все наши просчеты и проблемы. Поднимается шум, и командование начинает эти проблемы исправлять. Сейчас это важнейшая функция военных корреспондентов.

– Вы много общаетесь с бойцами, которые находятся на передовой. Расскажите, что их сейчас особенно беспокоит.

– Это зависит от направления, от конкретного подразделения.

Сейчас, конечно, все разговоры о возможности украинского наступления. Например, под Спорным размещена достаточно большая украинская группировка, уже поставили танки «Леопард». Ребята-разведчики их здесь наблюдали.

Что касается нехватки необходимых вещей, то пока у нашего врага сохраняется перевес по квадрокоптерам. Поставки в добровольческие батальоны решаются за счет волонтеров. У «федералов», то есть подразделений Минобороны, ситуация получше, им уже не нужны, например, простые тепловизионные прицелы. А вот сложные, высококачественные, которые есть у нашего врага, до сих пор в дефиците, и это тоже приходится закрывать волонтерами.

Но настрой у ребят бодрый, боевой. Встречать врага они готовы. У вас проходят творческие поэтические вечера по всей стране.

– Кто приходит к вам на встречи?

– Люди, которым не все равно, которые уже вовлечены в тему специальной военной операции. Они волнуются, переживают, хотят помочь ребятам, передают для них посылки с необходимыми вещами. К сожалению, после истории с Владленом Татарским мне придется отказаться от таких передач.

А еще они приходят, прекрасно понимая, что у меня тяжелые стихи. Они во время моих выступлений плачут. И это тоже очень важно – нельзя, чтобы происходящее сейчас стало привычным, чтобы чувства притуплялись.

– По вашим ощущениям, Россия за этот год мобилизовалась, изменилась?

– Да, Россия мобилизовалась и изменилась. Произошло самоочищение страны. Надеюсь, что все, кто хотел выехать через Верхний Ларс, уже это сделали. Очень надеюсь, что они не захотят вернуться.

Общество стало здоровее. Я вижу много молодежи, которая начала поддерживать страну, и это очень радует. Жаль, что для этого понадобились боевые действия.