– Олег Викторович, признайтесь, что на самом деле вы реконструируете?

– Мне шестьдесят три года, и я из семьи офицера. Помню, как сослуживцы моего отца – почти все фронтовики – собирались у нас за столом и вспоминали, что им пришлось пережить. Их война была мало похожа на ту, о которой нам рассказывали в школе.

И мне хотелось во всем этом разобраться. Много позже, когда я закончил Ленинградскую мореходку и стал ходить в загранку, то привозил не джинсы или магнитофоны, а кипы книг. В СССР же не то что о Вермахте, но и о нашей Красной армии не было адекватных изданий (сейчас в моей библиотеке несколько тысяч книг и каталогов).

– Когда же вы впервые занялись военной реконструкцией?

–  В советское время об этом даже думать было нельзя. А в 90-е у нас в городе появилось несколько человек, которые все это начали продвигать. Я был одним из них – надо же было делиться своими знаниями. Сначала, кстати, возник исторический клуб, посвященный событиям 1812 года, затем пошли рыцари, и, наконец, появились реконструкторы по Великой Отечественной войне. Как раз это направление и приняло наибольший размах. Потом уже в других городах пошло это дело.

– А почему, на ваш взгляд, именно здесь оно родилась?

– Видимо, сказывается военное прошлое этого места да плюс блокада (и живы еще те, кто помнит трофейную технику возле Музея обороны и блокады Ленинграда). А если вы поговорите с люди на улицах, то выяснится, что все они к реконструкциям относятся лояльно. Так что, наверное, тут еще и на генном уровне все проявляется.

– Значит, реконструкция действительно не игра?

–  Однажды, выскочив из окопа по команде «В атаку!», я вошел во…время. Да-да, на самом деле. Это не фигура речи. Время – как некая маслянистая жидкость, очень спокойная, приятная. Ты идешь, а она расступается. Это необычное ощущение длилось не больше секунды, но запомнилось во всех подробностях.

– А можно ли говорить о практической пользе военно-исторических клубов?

–  Конечно. Реконструкция всем полезна. Человек начинает изучать стрелковое оружие (при этом у нас оно исключительно охолощенное, то есть можно стрелять только холостыми патронами). Учится шить форму, ухаживать за ней. Учится дисциплине, потому что в клубах очень жесткий распорядок. И все это помогает изучать и сохранять историю, в том числе и нашего города.

Ведь мы еще и поисковой работой занимаемся. Причем не только павших бойцов поднимаем, но и реставрируем найденную технику. И самое главное – реконструкция помогает воспитывать воинов. Кстати, она же помогает и понять, как мы смогли победить самую лучшую на то время армию в мире. Не зря же кто-то из великих сказал: «Как только мы забываем прошедшую войну, начинается следующая».

– Не боитесь, что вас могут обвинить в милитаризме?

–  Я другого боюсь. Вот смотрите. Мы читаем лекции по истории в школах: ездим туда в советской форме, показываем образцы вооружения, амуниции. И меня потрясло, что практически везде пацаны сидят, уткнувшись в телефоны, а девчонок не отогнать от столов с экспонатами! Они с горящими глазами хватают винтовки и щелкают затворами. А парням все до лампочки. У них отбита тяга к мужественности. Инфантильность среди них стала модной.

– Кстати, об исторических уроках. Форма действительно помогает изучать прошлое?

–  Разумеется. Особенно, если она сшита своими руками и в точном соответствии с историческими образцами. Надев такое обмундирование, человек внутренне меняется. Он начинает ощущать ушедшую эпоху. Правда, от него для этого все равно требуется определенная духовная работа.

К примеру, не так давно ко мне приезжали из балетного училища за комплектами формы для какой-то постановки. И один из артистов был с длинными волосами. Спрашиваю: «Вы в таком виде наденете обмундирование?» – «А что такого?» Отвечаю: «Извините, тогда я форму не дам». Они ошалели. Оскорбились, ушли. Но через 10 минут звонит их главный и говорит: «Олег, вы были правы. Он пострижется».

–  Вы ведь еще и консультантом на съемочных площадках выступаете?

–  Там вообще тихий ужас. Говоришь режиссеру: «У вас вся форма неправильная». А в ответ: «А при чем здесь это? Мы же снимаем фильм об отношениях людей». А ничего, что миллионы солдат, которые носили эту форму, погибли? Может, все же стоит с уважением к ней относиться? Вот и не понимают ни режиссеры, ни актеры, ни сценаристы, про что они кино делают.

Взять хотя бы фильм «Сталинград». Одну из самых трагических страниц войны превратили в дурной водевиль. Даже на премьерной афише изображена дама с макияжем и в вечернем платье! Поэтому часто я прошу не указывать мою фамилию в титрах.

– За какие из лент, где вы были консультантом, вам не стыдно?

– Ну, например, отмечу сериал «Тальянка». Или, как ни странно это прозвучит, «Мы из будущего-2»: по крайней мере, с тем, что касается военных реалий, в этой картине все в порядке. А сейчас я работаю с Геворкяном на съемках фильма «Василий Теркин». Карен Георгиевич максимально прислушивается к советам. Это здорово облегчает наши взаимоотношения.

– А легко ли жить в квартире, которая представляет собой даже не музей, а хранилище, заполненное историческими артефактами? Кстати, сколько их?

– Тысячи. И мне рядом с ними очень комфортно. Ведь большинство из них имеет свою причудливую биографию. Скажем, после одной из лекций ко мне подошел пожилой мужчина и сказал, что хотел бы в качестве благодарности передать мне одну вещь. Оказалось, что его отец брал Рейхстаг и решил после окончания боя что-нибудь оттуда взять на память. Но при этом он искал предмет, который можно было бы связать только с этим зданием. И нашел – картонную табличку, где были написаны… правила пользования лифтом. Самое ценное, что на ней внизу текста стояла подпись «Администрация Рейхстага». Я был в шоке, когда эту табличку взял в руки.

Или, к примеру, на барахолке на Удельной совершенно случайно глазом зацепился за какую-то малюсенькую брошюрку, лежавшую на одном из развалов. Выяснилось, что это «Лагерь-пасс», лагерная книжка – идентификационный документ, выданный в немецком концлагере попавшей туда девушке-ленинградке. Я глазам своим не поверил! В графе «Местожительства» так и было указано: Ленинград, Звенигородская улица! Немцы же еще те бюрократы, фиксировали все сведения даже об узниках. Редчайшая удача найти такой исторический документ! А продавец даже не поняла, из-за чего эта «бумажка» меня так взволновала. Не хочется гадать, почему «Лагерь-пасс» оказался на толкучке…

А вот видите на стене два небольших деревянных пропеллера? Казалось бы, что в них такого? А они когда-то были установлены на аэросанях, которые обслуживали Дорогу жизни и перевозили почту.

– Для поиска таких раритетов нужна интуиция?

– Не без этого. Но, знаете, когда долго занимаешься историей, вещи как бы сами начинают цепляться за тебя. Скажем, бывшие владельцы этой «старофондовской» квартиры перед ее продажей не удосужились проверить антресоли. Я же, когда заглянул туда, обнаружил завернутый в мешок старинный телефонный аппарат начала ХХ века. Но что самое поразительное, там же лежало разрешение на его установку именно по этому адресу. Это вообще фантастика. Теперь и телефон, и документ к нему висят в прихожей. Наверное, они там раньше и находились.

– Признаться, в вашей квартире как-то вообще течения времени не ощущается…

– А это все, кто ко мне в гости приходит, отмечают. И наоборот: когда оказываются потом на улице, никак поначалу не могут понять, где оказались. Наверное, время здесь притормаживают старые вещи. Они многое знают: не зря же столько лет рядом с людьми прожили. Надеюсь, когда-нибудь изобретут устройство, которое могло бы считывать их воспоминания.

Между прочим, одно из моих любимых занятий – покупать металлические вещи, «убитые» людьми, и восстанавливать все это. Очищаю от краски, выявляю клейма. И предметы оживают. Это огромная радость.

– Получается, вы еще и в другой реальности живете?

– Я вам так скажу. Два моих хороших приятеля, не знакомые друг с другом, в разное время оставались у меня ночевать. И оба видели привидение – девочку лет десяти, с черными волосами и в белой рубашке. Самое обидное, что я-то эту девочку ни разу не видел. Интересно, что она помнит? Думаю, это как-то связано с блокадой.