«Стала адептом сопровождаемого проживания»

– Светлана Юрьевна, ваш отчетный доклад Законодательному собранию состоит из более чем 300 страниц. Какие направления работы вы сами бы выделили как наиболее важные и приоритетные?

– В каждом направлении работы, будь то здравоохранение, социальная проблематика, жилье, мобилизация, можно выделить отдельную тему. Давайте начнем с социальной тематики. Для меня лично очень важно, что мы объехали все психоневрологические интернаты (ПНИ) города, и теперь у нас есть полная картина того, как там проживают люди. Меня очень удивило, что почти половина проживающих там – это дееспособные люди, которые теоретически могли бы жить самостоятельно, но в силу определенных причин пока не могут это сделать. Те, кто имеет не очень тяжелые диагнозы, не должны проживать в закрытых интернатах-тысячниках, необходимо разукрупнение интернатов. Должны быть созданы все условия, чтобы люди могли проживать в квартирах или домах. Познакомившись с работой домов и квартир сопровождаемого проживания, я стала адептом этой системы. В моем представлении таких людей должны подхватывать районные ПНД. Человек амбулаторно посещает диспансер, там ему обеспечивают и трудовую занятость, и наблюдение врача. Мы с Комитетом по соцполитике уже собирались, проговорили все важные пункты. Безусловно, отбор кандидатов для сопровождаемого проживания должен вестись через комиссии, кандидаты должны пройти реабилитацию и быть подготовлены к сопровождаемому проживанию. Сейчас при одном из крупных ПНИ уже формируется первая группа тех, кто по показаниям готов приступить к реабилитации и готовиться к выходу из ПНИ. Надеюсь, удастся сдвинуть эту проблему.

– Где эти люди будут проживать?

– У некоторых подопечных ПНИ есть жилье. Кроме того, образовалось много свободных мест в социальных домах для пожилых, так как сейчас люди менее охотно сдают квартиры, чтобы получить там место. Может быть, на этой базе удастся сделать дом сопровождаемого проживания, чтобы часть людей ушла из ПНИ. Сейчас обсуждается этот вопрос на уровне Комитета по соцполитике и районов. Я убеждена, что это необходимо сделать. К сожалению, во многих ПНИ приходится даже меньше 6 метров на человека, на 100 человек – всего 3-4 унитаза. Но есть вопрос: смогут ли люди жить самостоятельно? Сейчас занимаемся решением этих проблем.

– Вы часто посещали в этом году и психиатрические больницы. Много жалоб?

– Жалоб не много, но бывают. Поскольку при вступлении в эту должность я говорила, что для меня важна защита прав уязвимых категорий, то и эта тема для меня в приоритете. В большинстве своем психиатрические больницы – это закрытые даже для посетителей организации, о которых требуется дополнительная информация.

Одна из самых острых проблем – очень сложно восстановить дееспособность гражданина. За прошлый год это пытались сделать 13 человек, четверым удалось, но думаю, что желающих больше. К сожалению, не все соцработники доводят этот вопрос до логического конца, останавливаясь на решениях районных судов. На апелляцию никто из представителей госструктур не идет, да и сам гражданин не всегда приглашается на заседания.
В этом году еще важным стало нововведение, что при госпитализации в сопровождении сотрудников нуждаются не только дети из сиротских учреждений, но и взрослые пациенты. Если в Александровской больнице есть свое психиатрическое отделение, куда может быть доставлен пациент с соматическим заболеванием, то в других стационарах таких отделений нет, и сопровождение необходимо.

– Много жалоб связано со здравоохранением?

– Из наиболее острых тем отметила бы проблему маршрутизации онкологических больных. С 2022 года начала меняться маршрутизация пациентов с подозрением на рак или с уже поставленным диагнозом, появились центры амбулаторной онкологической помощи (ЦАОПы). Мы видим, что маршрутизация все равно дает сбой, люди «теряются» между амбулаторной и стационарной сетью, между конкретными учреждениями.
Мы подготовили письмо на имя губернатора с просьбой создать единую цифровую систему по онкопациентам, иначе получается, что лечением таких больных занимаются и районы, и городские учреждения, и федеральные центры, и при этом все они работают на разных платформах. Нужен единый регистр пациентов, чтобы он отслеживался от обращения до госпитализации и излечения, чтобы онкологи могли проследить, что было сделано, что потом произошло, где этот пациент. И, к сожалению, информированность граждан не очень хорошая, многие просто не знают, куда им обращаться. Но есть и очень хорошие ЦАОПы. Очень прилично в Выборгском центре, закуплено отличное оборудование, пациенты очень хвалят врачей.

Ситуация для всех была чрезвычайной

– Вскоре после вашего назначения на должность было объявлено о начале СВО.

– Для нас всех начало года стало серьезным испытанием. В Петербург поехали эвакуированные с территорий ДНР и ЛНР, потом из Херсонской и Запорожской областей. Несмотря на то, что в Петербурге не планировался пункт временного размещения, в город приехали около 11 тысяч человек. К нам ехали люди, которые на тот момент были уверены в своих силах, у которых здесь были родственники или друзья, однако через некоторое время начинались проблемы. Невозможно было запросить документы с территорий, начались проблемы с пенсиями, люди не могли снять деньги и получить единовременные выплаты, положенные беженцам. Для оформления всех документов приходилось пройти долгий путь. Нельзя сказать, что было много жалоб. Скорее, это были жалобы принципиального характера: невозможно получить документы.

– И вы помогали, несмотря на то, что наш регион официально не принимал беженцев?

– Мы же не можем отказать людям, которые, схватив детей, с двумя чемоданами приезжали к нам. Договаривались как-то, старались поместить их в пункты временного размещения других регионов. Потом помогали с трудоустройством, искали выход в каждой конкретной ситуации, благодаря индивидуальному подходу. Главы районов лично отвечали и за оформление документов, и за выплаты, и обустройство детей. Спасибо большое НКО, которые подхватывали сложные случаи. Если бабушка приезжает с двумя внуками и нет денег на одежду, еду, лекарства, то многие фонды очень активно адресно оказывали помощь и с одеждой, и с продуктами и давали карточки в аптеки. Это помогло в первое время. Работали с миграционными службами, иногда в индивидуальном порядке приходилось решать вопросы. В целом, я считаю, мы справились. Сейчас практически таких жалоб нет.

– И только справились, началась частичная мобилизация.

– Да. В начале частичной мобилизации нам часто писали родственники мобилизованных, поскольку люди поначалу не могли разобраться. Были вопросы по возрасту мобилизованных, по военно-учетным специальностям. Потом начались вопросы по многодетным отцам, и до сих пор есть на контроле заявления. В основном речь о тех, кого успели мобилизовать до опубликования разъяснений в открытых источниках, и какая-то часть была мобилизована. На коллегии прокуратуры России публично было озвучено, что только по ее требованиям возвращено 9 тысяч многодетных отцов в стране в целом. У нас тоже есть случаи, когда по нашему обращению механизмы срабатывали и их возвращали. 

– По выплатам были обращения?

– Были. Тяжело было разобраться. Много вопросов и жалоб было и в СМИ, и к нам. Стало меняться законодательство, потом уже появились дополнительные указы, кому полагаются выплаты и как они выплачиваются контрактникам, добровольцам, бойцам «именных» батальонов. У меня два юриста сидели до ночи каждый день, поскольку мы же не можем давать людям неправильные разъяснения. Был такой момент, когда из учебок писали ребята, что не получили выплаты, и мы в ручном режиме решали это с администрациями. Военком, конечно главный, но за мобилизацию отвечал лично глава района, и он становился координатором между военкоматом и Комитетом по соцполитике. Много вопросов решалось опять же в ручном режиме. Система в целом работала, но такие случаи все же были.

– Какие-то экстраординарные случаи вам запомнились?

– Был интересный случай, когда отец 52 лет записался добровольцем, чтобы служить с сыном. Его не хотели брать в силу возраста, но он добился. Сказал, что хочет быть с сыном. И пошли вместе.

Были еще вопросы по мобилизации тех, кто ухаживает за пожилыми родственниками. Несколько таких случаев решали с Бюро медико-социальной экспертизы. Если у родственника инвалидность, это неоспоримо, а вот если человек – не инвалид, но требует постоянного ухода, был законодательный тупик. Но потом и его решили, стали выдавать людям справки.

Конечно, для всей страны ситуация была и неожиданная, и чрезвычайная, и, стоя на мирных рельсах, сложно было представить все те проблемы, которые возникнут в случае объявления частичной мобилизации. Сбои были, ошибки исправляли, прокуратура работала.

– Спецоперация продолжается. Какие проблемы сейчас в перспективе?

– Психологическая помощь будет необходима, чтобы не повторили ошибки предыдущих войн. Надо подготовить психологов, причем это должны быть не просто психологи, а специалисты с дополнительной подготовкой, умеющие работать и с ПТСР, и с паническими атаками, и со всеми иными последствиями. Сейчас к семьям мобилизованных прикрепляется отдельный соцработник, который обеспечивает нужды семьи. И социальные, и касающиеся здравоохранения, и образования, и помогает решать иные проблемы. Система выстраивается. Наши гражданские больницы и санатории готовятся к приему уходящих в отставку раненых, чтобы либо они продолжали лечение, либо проходили реабилитацию. Но это касается только тех, кто уже не считается военнослужащим. Как только человек уходит в отставку, мы должны подхватить его и сопровождать. Прибавится работы и районным психологам, они уже пошли на повышение квалификации.

Важно правильно ставить вопрос

– Какие необычные случаи из тех, что пришлось решать, вам запомнились?

– Наверное, история с так называемым эйджизмом, когда женщину старше 35 лет не пустили на молодежную выставку. Мы написали в прокуратуру, они, в свою очередь, написали профильному вице-губернатору. В этом вопросе мы еще не разобрались, ждем ответов.

Зато мы можем гордиться собственной настойчивостью. Нам удалось добиться присвоения статуса «Житель блокадного Ленинграда» пермской бабушке. Она в свое время была эвакуирована с мамой из блокадного Ленинграда, осталась в Пермской области, а когда в семье решили, что надо оформить блокадный статус, наткнулись на кучу препятствий. Эта история началась еще в 1970-х годах, но тогда так и не была решена. Затем решением этой проблемы занялась уже внучка этой женщины, мы вновь начали разбираться и добились справедливости. Знак получен и уже уехал в Пермь.

Еще одна история запомнилась, когда из-за одной буквы в имени (Пелагея или Пелагия) 104-летняя Пелагея Медведева, приехавшая из Харькова, год не могла добиться получения пенсии. В итоге мы все же победили.

– Насколько прислушиваются к вам ответственные лица, не ограничиваются ли отписками? 

– Нет, не отмахиваются и отписками не ограничиваются. Я считаю, что у нас сложился нормальный диалог и с комитетами, и с главами районов, и с прокуратурой, с силовыми ведомствами. ФСИН – вообще любимое наше управление, я все колонии объехала, исправительный центр посетила, никогда никаких препятствий нет. У нас и раньше был диалог с властью, мне не привыкать добиваться консенсуса с любыми структурами. Немного сложно с Минобороны, это закрытая организация. Все остальное зависит еще от того, как ты сам ставишь вопрос. Если пишешь ерунду, то в ответ ерунду и получишь. Если есть проблема и ты можешь внятно изложить ее руководству, то люди, как правило, адекватно реагируют и отвечают.

Аппарат уполномоченного – 30 человек. Это юристы, специалисты по соцработе, по жилью, по работе с судебными приставами. Больше всего, конечно, специалистов по социалке и здравоохранению. Двое работают в призывных комиссиях, я сама в городской призывной комиссии состою.

– Каков алгоритм обращения в службу уполномоченного? Не бывает такого, что людям просто лень или не хочется ходить по инстанциям и они идут сразу к вам?

– По закону мы должны быть последней, а не первой инстанцией. Если человек обращался в инстанции и не доволен результатом, то тогда он может обращаться к уполномоченному по правам человека. Мы, проанализировав ситуацию, говорим, нарушены его права или нет. Но, конечно, мы доступны и работаем и с первичными обращениями в экстренных случаях, не можем отказать. Например, женщину выселили из квартиры с совершеннолетним сыном, она не знает, куда ей идти. Вопрос, конечно, двоякий, ведь ее многократно предупреждали, что такого-то числа выселят, она никаких мер не предприняла. Но вот так случилось, и мы через дружественные НКО искали ей временное пристанище. Много обращений, требующих объяснения алгоритма действий. Уже поздно вечером обратилась женщина, у которой арестовали мужа, она не знала, где получить информацию, как быть. Все ей разъяснили, дали телефоны, адреса.

– Насколько граждане подкованы в области защиты своих прав?

– За годы моей работы вижу, что получше стало с правовой грамотностью. Люди уже понимают, что начинать жаловаться на плохую уборку надо хотя бы с района, а не сразу писать жалобу президенту Путину, а если проблемы со здравоохранением, надо сначала дойти до руководства поликлиники. Стараемся объяснять последовательность действий. У нас проходят правовые марафоны для пожилых, мы специально выпускаем напечатанные брошюрки, так как они не очень любят пользоваться компьютером, и там рассказываем про ситуации, в которые лучше не попадать, и о путях выхода из этих ситуаций. В октябре с Библиотекой Маяковского мы провели такой правовой марафон, пришли более 700 человек, там были представители всех служб, которые могут помочь, начиная от Бюро медико-социальной экспертизы и заканчивая адвокатами. Потом директор библиотеки Зоя Чалова сказала, что эти 700 человек получили более 2 тысяч консультаций. Наши бабушки ходили от одного специалиста к другому с блокнотиками и получали необходимую информацию. И очень много разобрали флаеров и брошюр. Считаю, что это неплохая форма работы. И самое главное – мы просто много ездим во все учреждения, организации, разговариваем, рассказываем, стараемся быть максимально доступными, чтобы люди понимали, куда можно обратиться. Хочется, чтобы люди могли в правовом поле себя защищать и понимали, для чего нужен уполномоченный – чтобы защищать права других.