Это не у них, а у нас

– Герман Умаралиевич, вы замечаете, изменилось ли как-то наше общество за почти год СВО?

– Общество меняется. Не так быстро, как бы хотелось, но постепенно люди понимают, что нынешнее противостояние не с Украиной, а с глобальным злом, было для России неизбежно. И это наше общее дело, наша задача, и победа будет нашей общей победой. Конечно, не все, многие еще стараются спрятать голову в песок, пытаются жить своей прежней жизнью и делать вид, что ничего не происходит, но со временем, я вижу, все больше приходят к осознанию происходящего. Жизнь меняется, и общественное сознание меняется. Возможно, даже наверняка, что из этих испытаний мы выйдем другими.

– Многие из-за глобальной разности взглядов на происходящее теряют близких, друзей. У вас случалось подобное или у вас изначально другое окружение?

– У нас у всех примерно одно и то же окружение. Значительная часть моих друзей – патриоты, они поддерживают Россию, права она или не права. Но много также знакомых, которые заняли позицию наших противников либо стараются быть индифферентными. Я об этом думал, мне казалось, что причины этому идеологические, культурные, может быть, экономические. Но вижу, что дело глубже. Просто происходят важные этнические процессы. На наших глазах происходит этногенез. Распадается рыхлая общность россиян, та, которую создавали в 1990-е.

– Эта общность вам не нравится?

– Сначала создавали новую культурную общность под названием «советский человек». Это удалось отчасти. Следы советскости есть в каждом из нас, и, с моей точки зрения, это прекрасное наследие. Но полностью проект «советский человек» не состоялся. Он не смог охватить все население страны. Значительная часть в него интегрировалась, но многие остались этническими сепаратистами, националистами. Особенно это видно по номенклатуре. Эти люди потом разорвали Союз и в своих отложившихся улусах стали устраивать этнократию.

Сейчас мы живем в другом государстве, но мы столкнулись с той же проблемой. Нам нужно было создать новую общность людей, которые живут в России. Кто они? Что их объединяет? Паспорт, гражданство, экономические интересы, общая культура? Какая? Лев Гумилев в своей работе «Древняя Русь и великая степь» пишет, что культурная общность отличается от этнической общности. И культурная заведомо более слаба. На основе ее можно строить некоторые союзы, но нельзя построить единого государства. Ельцинское руководство постаралось зафиксировать некую гипотетическую общность, называемую «россияне». Но не получилось.

– А сейчас получается?

– Сейчас, когда мы вошли в большой цивилизационный конфликт с третью остального мира, происходит формирование настоящей нации. Я называю ее просто – русские. Это не только кровь, но и некие ритмы сердца, которые должны совпадать с ритмами твоего народа. По принципу схожести биоритмов на уровне запахов, вкусов, жестов мы распознаем «свой – чужой». Свои могут быть не очень хорошими, они полны недостатков, есть тупицы, воры, коррупционеры, трусы, но они – свои. Это как семья. Мой брат может быть не очень хорошим, но я все равно за него вступлюсь.

– Почему нам ближе оказались этнически неблизкие чеченцы, буряты, чем родные украинцы?

– Не все русские – русские, и не все украинцы – русские. Это на уровне определенного миросозерцания. В суперэтническом смысле чеченцы – русские. И буряты русские. Те, которые суперэтнически не совпали с русскими, уехали, эмигрировали. Это не я придумал, это Гумилев. Его прозрение о существовании суперэтноса слишком многое объясняет, чтобы можно было игнорировать.

– Та чрезвычайная ситуация, в которой мы все оказались, стала толчком?

– Если бы ее не было, мы бы так и жили в этом киселе россиянства, где непонятно, кто есть кто. Может, это было комфортно, но кто бы позволил нам так жить? Рано или поздно это бы произошло, потому что мир – это арена борьбы. Никто не собирался позволять русским спокойно жить своим миром, своим умом на одной восьмой части суши со всеми ее природными богатствами. Враги ожидали, что будет всплеск сепаратизма среди малых народов, но этого не произошло. Наоборот, наибольшая доля добровольцев зачастую от малых народов. Они приняли это как задачу своей большой страны. Рождается новый большой русский евразийский народ. И мы чувствуем свою причастность либо антагонизм. Свои или чужие. И мы – за своих.

– У вас были открытия и разочарования в этом вопросе?

– Украинский поэт Александр Кабанов, неплохой, кстати, поэт, я лично был немного знаком с ним. Он русскоязычный поэт, но, когда началась СВО, выбрал другую сторону, стал очень жестко высказываться против русских. Его нельзя понять, потому что он все знал, он до этого высказывался о гонениях на русский язык, он сам был жертвой, его пытались отменить, закрыли его журнал, он знал, что происходит в плане репрессий сторонников русской весны. Наоборот, скорее можно понять человека, который тут живет в розовых соплях. Я лучше Монеточку какую-то пойму, чем человека, который все знал.

– Для него и таких, как он, спецоперация воспринимается как нападение.

– Это вопрос невежества и нежелания знать. Если бы было желание знать, они бы узнали. С 2014 года это не прекращалась ни на день. Я в Луганской республике беседовал со многими. Они с 2014 года воевали. И с их точки зрения это не выглядит так, что в 2022 году Россия напала. Они воевали и ждали, когда Россия придет на помощь. Это так выглядит с их стороны. Со стороны московского хипстера это выглядит по-другому: бомбят где-то, меня не касается. А тут вдруг мобилизация, приятелю приходит повестка, и для него вдруг что-то случилось. А для майора второй бригады армейского корпуса ЛНР «вдруг» 24 февраля не случилось. Просто в феврале помощь России стала явной. Я смотрел списки, убитые и раненые каждые месяц в течение 8 лет. 8 лет им похоронки шли. Сейчас люди постепенно прозревают, что это не у них, а у нас.

У нас активировался культурный код

– Сейчас активизировалась волонтерская деятельность. Это хорошо? Не всем должно заниматься государство?

– С 2014 года начинает формироваться то, что я называю военно-гражданским обществом. Это система горизонтальных связей, волонтерских добровольческих организаций, телеграм-каналов, благотворительных фондов. Эта система абсолютно сетевая, абсолютно небюрократизированная, и у нее есть преимущество перед государственными институтами. Не будучи жесткой иерархической системой, она может оперативно реагировать на запросы армии и оказывать быструю целевую конкретную помощь. И мы этим занимаемся. В моем ТГ-канале собираем деньги, оказываем помощь. Конечно, это не подменяет работу Минобороны и не может это сделать. Но мы можем оказывать некоторую гибкую конкретную помощь, корректирующую основную. И в этом смысле сотрудничество и взаимодополнение гражданского общества и Минобороны хорошо. Это помогает чувствовать причастность к общему делу, быть частью великой страны, делать все, что можешь для защиты своей Родины. Я считаю, что волонтерство – очень здорово и полезно и для фронта, и для самого нашего общества.

– Можно просто так взять и на пустом месте организовать, например, сбор? Или фонд?

– Общество учится быть самостоятельным, инициативным, активным, неравнодушным. У нас появляются самые нам необходимые дефицитные навыки самоорганизации. Обычно русский народ не может самоорганизовываться, ждет, когда сверху кто-то скажет. Мы директора ТСЖ, простите, сами не можем выбрать, на собрания не ходим, листовки не читаем, в чат общедомовой не заходим. Но как только во дворе появится забор, который вам не понравился, все сразу начинают «писать Путину». И никому в голову не приходит, что поставить забор решил начальник ТСЖ, которого мы сами выбрали путем полного игнорирования. Поэтому я говорю, что у нас абсолютное отсутствие способностей к самоорганизации. Это большая проблема русского общества. Эти способности к самоорганизации появляются только в кризисные моменты истории. Смута, Советы депутатов после революции, партизанское движение – это все и есть уровни горизонтальной организации общества. А как только все хорошо – расслабляемся. Вот сейчас мы вновь вспоминаем это, у нас активировался культурный код, что пришла беда, поэтому надо включать горизонтальные связи и самоорганизацию.

Многие волонтерские организации как лозунг используют известную фразу Андрея Шигина: «А наши не придут, все наши – это мы». Очень многие вещи сможем сделать только мы. Поэтому опыт волонтерского движения – чрезвычайно ценный опыт.

– А как лично вы участвуете в добровольчестве?

– Сразу после русской весны мы поехали в составе культурной делегации для поддержки местного населения в Крым, в ЛНР. И с тех пор я никогда не оставлял эту тему. С началом СВО поехал сначала в ЛНР с культурной программой. И подумал: а чего я еду пустой? Я же все равно туда еду. Я же знаю, что есть определенные потребности, дефицит – тогда им нужны были лекарства. Клич бросил в «Телеграм», в основу положил свою сумму, дособрал денег. Думал, что повезу в двух чемоданах. В результате целую машину загрузили, и поехали не на поезде, а на машине.

– Логистика стала проще?

– Недавно заработала железнодорожная экспедиция в Луганск. Можно здесь загрузить, а там встретят. Очень удобно. Всего 6 дней идет, стоит дешево. Постоянно происходят какие-то коллаборации. Например, мои товарищи в Москве помогали найти химические грелки, нашли, а петербургский поэт Наталья Курчатова организовала отправку химгрелок из Москвы в Донецк. Есть контакты армейцев. Они пишут, что нужно, мы смотрим, как можем отправить, в каком городе смогут забрать. Покупаем билеты и отправляем.

– Барьеры не ставят?

– Сейчас ко всем волонтерам, жертвователям относятся более чем хорошо, помогают во всех случаях. Я слышал, что иногда бывают проблемы, но лично у меня никогда проблем не было. Говорим, что гуманитарный груз для нашей армии. Проверяют, конечно, причем обычно даже без очереди.

– Почему так мало известных людей участвует в помощи?

– За 30 лет у нас искусственно выращивали элиту, которая считает Россию антиродиной, ненавидит русский народ, а себя причисляет к другому какому-то народу, который еще не знают как назвать, но они точно – не русские. Культивировали их так специально, это неслучайно произошло, что из 100 известных режиссеров 100 против СВО. Снял режиссер ленту, где Россия хорошая, и это никому не надо. А снял про «рашку» – получил приз на зарубежных фестивалях. Художники ориентируются на институты признания. Дело даже не в корысти, просто творческий человек по природе нарциссичен, ему надо признание, он может жить в подвале, на лепешках и хлебе, может все терпеть, но ты помани его признанием, славой, зрительской или читательской любовью – и он душу продаст. Так он устроен. Мало кто идет в творчество, не имея такой психологической склонности. И потому, когда институты признания формировали такую матрицу, что надо ненавидеть Россию и русский народ, тогда за это вам будет признание, то в культуру пробрались те, кто этой матрице соответствовал. А теперь удивляются: почему они там? Так их по этому принципу отбирали! Выводите вы породу чихуа-хуа, а потом через поколения спрашиваете, а почему собаки такие мелкие? Почему нет сенбернаров? Да потому что выводили чихуа-хуа.

– Вам не жалко, что некоторые уехали?

– Очень хорошо, что уехали. Дай бог, не вернутся. Это инстинкт. На уровне ума тут трудно понять. Они поняли, что это – чужое, народ – чужой, они боятся его и не хотят быть с ним заодно. Они не русские. Они сделали свой выбор, чтобы быть антирусскими, быть антиРоссией.

– После революции тоже были «философские пароходы», но их пассажиры, оказавшись на чужой земле, потом своей все же не гадили.

– Тогда в меньшей степени был этнический раскол. Был идеологический, классовый. А сейчас раскол этнический. В горниле испытаний рождается новая русская нация. Плюсов от этого больше, чем минусов. Природа очищается. Уже настолько очистилась, что люди ходят сотнями и тысячами на поэтические вечера просто послушать поэтов. Не смешные песенки, а поэтов. И будут полные залы. Появился интерес к поэзии, к культуре. Не «Тик-ток», Киркоров, «Камеди клаб», а поэты и музыканты. Наши.