– Александр Андреевич, с чего началось ваше становление как художника?

– Все началось с детства, когда в четыре года я нарисовал на альбомном развороте большую «похоронную процессию», которую наблюдал накануне. Это была моя первая «картина». С тех пор я проделал большой творческий путь, который начался примерно в 1968-1969 годах. Поскольку я освоил профессию монументалиста, сначала занимался монументальными росписями – создавал мозаики, росписи и не только. Работая в системе Художественного фонда, пришлось перепробовать много разных видов искусства, занимался пространственным дизайном – оформлял витрины в «Доме моделей» и в ателье «Смерть мужьям», которое раньше располагалось на Невском проспекте. Это были очень заметные в городе витрины, которые оказались надолго моим «выставочным залом на Невском», так как экспозиция менялась там 4 раза в году. В то время они оформлялись декоративными композициями, которые теперь называются инсталляциями.

Спустя какое-то время увлекся плакатом. Был такой вид искусства в конце 1970-х-начале 80-х. Он стоял на передовых рубежах современного искусства тех лет и был очень популярным во всем мире. Сильными считались польские, немецкие, французские и в особенности японские плакаты. Тогда в Ленинграде образовалась группа – около десяти художников, которые активно занялись этим видом деятельности и, надо сказать, достигли больших успехов. Нас стали приглашать по всему миру – принимать участие в фестивалях, выставках, посвященных плакату. Мы попали во все значимые каталоги тех времен. Эта группа и стала основой «плакатной секции» в Союзе художников.

– Это было вашей основной сферой деятельности?

– Это оказалось не только интересным видом деятельности, но и хорошим способом зарабатывания денег. Мне нравилось делать концертные и театральные плакаты. Параллельно этому занимался живописью, но, как теперь говорят, «в стол». Моя живопись не укладывалась в рамки официального реалистического искусства. В какой-то момент я пришел в Союз художников, чтобы показать свои картины в молодежной секции, а мне, покрутив пальцем у виска, сказали: «Парень, ты куда пришел вообще?» Через пару лет меня все же приняли в Союз художников, но по «секции плаката», там мои представления об искусстве оказались востребованы. Несмотря на закрытость и регламентированность официального искусства, художники тем не менее добывали информацию о других направлениях в искусстве, это становилось стимулом для развития, «сопромат» никто не отменял. Я регулярно смотрел зарубежные тематические журналы, которые возможно было найти в библиотеках. Что интересно, как раз в те годы мне попалась огромная подшивка журналов «Studio International» – это английский обзорный журнал по искусству. Благодаря этому я имел представление о том, что происходит в мире. Более того, то, чем я занимался в своей мастерской, каким-то невероятным образом пересекалось с тем, что было отображено в журналах. То есть я, как выяснилось, находился в контексте мирового искусства того времени, сам того не подозревая.

– Были ли еще источники информации, в которых вы находили вдохновение, знания?

– Много информации было в Эрмитаже. В те времена, когда учился, я ходил туда постоянно. У меня появились любимые художники, которые изменили мое представление о живописи, которым я старался не то чтобы подражать, но вникнуть в ход их мысли, в ход их художественной философии. В особенности меня интересовали Матисс, Дерен, Модильяни и другие. Это были художники, которые никакого отношения к «нашей школе» не имели. Они внесли в мою еще не окрепшую душу смятение. Осознание, трансформация этого было болезненным и долгим процессом.

– Сложно ли было в такой ситуации отстаивать свое видение? Не было страха?

– Да, было сложно. А по поводу страха – его не было никогда. Я для этого родился. Чего мне бояться? Понимаете, мне абсолютно неважно было: признают меня или нет. У меня есть своя задача, и я ее выполняю. Меня много ругали, выгоняли, не пускали, отвергали, но у меня никогда не было сомнений в том, что я делаю.

На самом деле, свое мнение художнику отстаивать трудно в любые времена. И теперь тоже, хотя, казалось бы, полная свобода – делай что хочешь. Все равно существует некий неписаный контекст и на Западе, и у нас, выходить за рамки которого не рекомендуется. Где-то давит идеология, где-то деньги. Это ограничивает художника. Поэтому слова о том, что на Западе полная свобода творчества – это миф. Если ты хочешь стать знаменитым художником, нужно обязательно войти в систему – галерейную, аукционную, коллекционерскую. Потому что иначе тебя там вообще никто не заметит и не увидит. Это своя совершенно отдельная жизнь.

– Как с этим обстояли дела в России?

– В те времена существовали специальные художественные советы, которые следили за поддержанием,  с одной стороны, высокого профессионального уровня, а с другой стороны, они закрывали дорогу любым другим художественным веяниям. Учебные заведения занимались у нас чем? Например, Академия художеств готовила студентов, учила писать картины, прославляющие идеалы социализма в рамках реалистической школы. Художники, которые оттуда выпускались, должны были писать картины, которые затем размещались на фабриках, заводах, офисах и так далее. Это была государственная программа, которая обязывала любое предприятие три процента своей выручки отдавать на развитие искусства. С одной стороны, это была очень здоровая система, потому что художники в то время благодаря этому жили довольно хорошо. Зато не было свободы творчества внутри этой системы. Хотя во все времена существовали группы художников, отстаивавших свои принципы, они-то и становились, как правило, выразителями своего времени – «художники сурового стиля» в Москве, «группа одиннадцати» в Ленинграде. Но это уже отдельный разговор.

– Было сложно находить баланс между этими гранями?

– Зарабатывать на жизнь и отдельно писать картины, для меня было несложно, потому что я занимался приятным для меня делом, например оформлением витрин, делал театральные плакаты, и делал это на совесть. Работал с модельерами. До меня это делали приезжие художники из Риги, например. Мне пришлось доказать, что я это делаю лучше. Надо сказать, никакого везения тут нет.

– Для того, чтобы стать художником, недостаточно таланта и удачи?

– Нет. Дело в том, что художник – это не всегда деловой человек. Он способен производить эмоциональные всплески, но эти всплески может никто не заметить вообще. Поэтому для того чтобы о тебе узнали, надо самому себя каким-то образом показывать себя, продвигать. Никто этим за тебя заниматься не будет. На Западе для этого существует система галерей, маршанов и агентов – специальных активных людей, которые формируют все западное искусство. Оно ведь тоже не само по себе возникает. Там на этом зарабатывают деньги.

– А у нас?

– У нас рынок существует в зачаточном состоянии. Но самое главное, рынок – это не есть искусство. Все, что касается денег, к искусству имеет малое отношение. Хотя в мире считается, что если работы человека продаются, значит он хороший художник, если нет – то он никто. Это не критерий. Внутри художественного мира существует своя шкала ценностей. Художники определяют, кто действительно чего-то стоит, а кто – нет.

– Есть какие-то определенные критерии?

– Это скорее интуитивный процесс. Выбор происходит по наитию. Например, есть разрозненное количество людей, постепенно, даже не договариваясь между собой, они выбирают из этого большого количества художников тех, которым они доверяют. По какому принципу и признакам – непонятно. Так же происходит, например, у детей в песочнице. Играют дети, и каким-то образом у них появляется лидер, кто-то драчун, кто-то негодяй, кто-то, наоборот, милый ребенок, с которым все тянутся общаться.

Точно так же в мире искусства формируется свое видение. Поэтому художниками становятся те, кто видят чуть больше, чем все остальные люди. Сделать художника невозможно. Им нужно родиться.

– Значит ли это, что молодому художнику довольно сложно найти свое место в мире искусства?

– Для этого, как в примере с песочницей, надо окунуться в художественную жизнь, в которой проходят свои тусовки, выставки и так далее. Причем совершенно неизвестно, какая из тусовок «выстрелит». Важно уметь интуитивно чувствовать: где действительно серьезные и крутые художники, а где – скорее мыльные пузыри и чисто внешний эффект, а не настоящее искусство. Поэтому все зависит от самого художника, ведь для того, чтобы им быть, человек должен знать всю современную культуру – музыку, театр, кино, литературу. Искусство интертекстуально. Это единый целый организм, в котором один вид не может отдельно существовать от другого. Все взаимосвязано.

Кроме того, художнику важно быть в контексте современной и даже будущей жизни. Потому что прошлая жизнь – это только уроки, которые ты либо выучил, либо нет. Еще Густав Малер сказал: мы должны передавать будущему поколению огонь, а не пепел.

– Истинное искусство способно заглянуть в будущее?

– Оно именно будущим и занимается. Любой художник, который чувствует в себе мессианскую задачу – быть художником именно этого времени, всегда старается заглянуть за горизонт. Понимая, что он недостижим и что его линия эфемерна, художник все равно знает, что там, за горизонтом, что-то должно быть. И он, предполагая это, все время движется в данном направлении. Как Одиссей. Все Богом уже создано. Задача художника – найти что-то новое и ранее неизвестное из того, что на самом деле уже существует.

То же самое происходит в науке. Ученые занимаются не просто изучением какого-то микроба, они стараются узнать о нем что-то новое, ранее неизвестное.

– Какими путями к такому открытию можно прийти?

– Творческий процесс, происходящий в мастерской, был всегда настолько обыденным и регулярным делом, что трудно поддается описанию. Это просто часть жизни, как естественное желание есть или пить. К нему никто никогда не принуждал, видимой необходимости в нем не было, как и материальной выгоды. Мало того, никакого особого удовольствия от самого процесса я не испытываю – как идущий от процесса ходьбы. Если бы кто-нибудь спросил, зачем я это делаю, я бы не сразу нашелся с ответом. Чувствуя себя троллейбусом, подключенным тельфером к каким-то высшим проводам, передающим мне энергию, я прокладываю свой неизбежный маршрут и всегда отношусь к этому как к роковому обстоятельству. Не делать этого у меня не получается. Как правило, это нудная и упорная борьба с холстом, на котором «опять ничего не получается», и, может быть, только утром следующего дня, когда неожиданно обнаруживается небольшой кусок живописи, который удивляет: откуда это взялось? Как будто ночью кто-то залез в окно и накрасил на моем холсте, чтобы показать, как это делается. Либо, наоборот, прихожу в ужас от увиденного и смиренно берусь за переделку. Есть расхожее мнение, что нужно либо дождаться вдохновения, либо принять какой-то допинг для того, чтобы творить. Все это ерунда, художник должен все время находиться в состоянии работы. Например, я встаю в семь утра, завтракаю и иду в свою мастерскую на работу. Как на завод. И начинаю работать. У меня есть своя программа. Придет ко мне или не придет то, что называется музой или откровением, – это совершенно неизвестно. Я просто делаю свою профессиональную работу. Не сижу и не жду, когда меня вдруг осенит. Нет. Я просто начинаю работать. И вот если повезет, и это состояние откровения приходит, то у тебя получается шедевр. Но такое состояние может и не прийти, тогда уже на своем профессионализме, предыдущем опыте можно довести работу до определенного уровня, ниже которого ты уже не можешь себе позволить опуститься.

– Без чего, на ваш взгляд, художник не сможет быть художником?

– Важно всегда оставаться абсолютно свободным. Свобода – это внутреннее состояние. Внутри себя я могу делать все, что угодно, – я могу убить, съесть кого угодно, пожалеть или обрадовать. Я могу со своими персонажами общаться так, как я хочу. Это внутри моего Я.

Именно это и позволяет мне выливать в мои картины то, что я никогда бы не позволил себе сделать в реальной жизни. Дать себе полную свободу.

– Как сохранить баланс и не перейти эту грань в реальной жизни?

– В этом и заключаются профессиональные способности. Если человек способен собой владеть, это и есть профессионализм. Кроме того, для меня очень важны дисциплина и послушание. Я не могу взять и уйти, например, в загул на несколько дней – для меня это преступление. Даже один день простоя в работе – это день, выброшенный из жизни.

– По вашему мнению, эти качества можно в себе выработать?

– Конечно. Для этого нужно понимать свою задачу. Я свою задачу понимаю: я должен написать все свои картины, которые я должен написать. Причем к деньгам это не имеет вообще никакого отношения. Я зарабатываю деньги для того, чтобы писать картины. Хотя и зарабатываю я тоже картинами.

– И все-таки, в искусстве в первую очередь важна ориентация на свой внутренний мир или внешний – на то, что художника окружает?

– Я совершенно четко для себя осознаю, что все, что я делаю, – я делаю для моих современников. Мне важен отклик: меня понимают или нет. Какой смысл разговаривать с людьми, если тебя никто не понимает? В своем творчестве важно находить такой язык, который будет понятен не только мне одному. Другое дело, что совсем необязательно, чтобы тебя понимали все. У меня есть круг моих людей, которым я доверяю. Считаю, что если они меня понимают, то все в порядке. Более того, на мой взгляд, никакого массового искусства не существует. То, что называется массовым искусством, существует для того времени, в котором создается и вместе с ним уходит в прошлое. Настоящее же искусство – это элитарная штука. Его создают особо чувствующие люди и воспринимают его тоже люди, особо чувствующие. Смотреть могут все, а видеть – нет. Я бы сказал, что мои картины – это сформулированные мысли о том или ином проявлении жизни.

– То есть для того, чтобы творить, важно коммуницировать с другими художниками? Или это индивидуальный процесс?

– Я глубоко уверен, что в коммуникации и происходит зарождение творчества. Хотя многие художники уверяют, что только внутри них, в душе, созревает настоящее искусство. Но мы живем внутри социума – мы не можем быть на 100 процентов самостоятельными, изолированными. Все равно происходит какая-то интеграция, переваривание того, что происходит вокруг. Это общий мощный котел, в котором варится суп современного искусства.

– Расскажите о награждении, которое недавно прошло в Смольном. Вы были удостоены «Ордена дружбы». Это ожидалось?

– Вы знаете, любой художник на своем творческом пути проходит какие-то этапы. Награды для меня никогда не были самоцелью – они приходят сами собой. В том числе и эта награда – очередной этап на творческом пути. Это нормально. Каждый день я захожу внутрь себя, чтобы испытать удовольствие или смятение от общения с миром, в котором я растворяюсь, получить ответы на вопросы, ведущие меня в неизведанное через окно, которым являюсь я сам.