Детство Тамары Романовны Грачевой закончилось зимой 1942 года, когда она осталась абсолютно одна в холодной квартире блокадного Ленинграда. В 13 лет ей пришлось стать монтером-спайщиком, сандружинницей и бойцом местной противовоздушной обороны (МПВО). Абсолютно все блокадники столкнулись с болезнями, смертями и голодом, однако история Тамары Романовны выделяется даже на таком мрачном фоне. «Петербургский дневник» публикует лишь часть ее воспоминаний, потому что вся биография этой женщины тянет на увесистую книгу.

Пошла умирать

Я с начала блокады вместе с мамой стала бойцом МПВО: мы специальными щипцами тушили зажигательные бомбы, которыми немцы щедро осыпали Ленинград. В январе 1942 года мама ушла получать яичный порошок по талонам и не вернулась. Я ждала трое суток, потом, ошалев от голода, взяла две хлебные карточки и пошла в булочную. Продавщица положила на весы разрезанную вдоль буханку хлеба, а сверху еще один маленький кусочек. Его я сразу отправила в рот, потому что очень хотела есть. И тут какой-то мальчик, тоже очень худой и слабый, схватил с весов оставшийся хлеб и все, что смог, засунул себе в рот. Я, естественно, начала отбирать у него хлеб, который начал крошиться. Мы упали на пол и лежали до тех пор, пока нам не помогли – подняться ни у него, ни у меня сил уже не было.

Я попросила продавщицу выдать мне хлеб еще за один день, ведь мамы не было три дня. Она снова попросила у меня карточку, и тут я обнаружила, что у меня ее нет! Я искала на полу, в карманах, но все было тщетно. Хлеба мне больше не дали.

Я пошла домой умирать. Легла в холодную постель, но уснуть мешали вши. В итоге я вспомнила, что недалеко от дома работает исполком Смольнинского района, и пошла туда в надежде получить продуктовые карточки. До исполкома я дошла, но преодолеть всего несколько ступеней в парадной на двух ногах уже не могла, поэтому просто поползла. Тут меня подняли сильные мужские руки. Оказалось, это отец моей одноклассницы. Я рассказала ему, что мама ушла и не вернулась, тогда он на руках донес меня до зала заседаний исполкома.

Там было 14 подростков по 14-16 лет, одному было 17. Нас отвезли в госпиталь, а потом, когда мы немного окрепли, направили в Центральный телефонный узел связи Ленинграда на улице Герцена, 20. Нацисты регулярно бомбили город, а ремонтировать телефонные кабели было некому, ведь все взрослые люди либо ушли на фронт, либо безвылазно работали на заводах, лесозаготовках, рыли траншеи. Многие уже умерли от холода и болезней.

Колю убили

Я быстро освоила ремесло монтера-спайщика. Сдавать первый, так сказать, экзамен мой наставник Коля Индрицан повел меня к телефонному колодцу на Невском проспекте, напротив улицы Желябова (сейчас это Большая Конюшенная улица – прим. Ред.). Конечно, это был не экзамен, но мне все равно хотелось сделать все правильно.

Коля открыл мне колодец, я спустилась вниз и начала сращивать кабель. У меня все получилось, поэтому я радостная начала кричать Коле, что у меня все получилось, однако вместо его слов услышала отбой воздушной тревоги. Выбравшись из колодца, я увидела, что Коля лежит на асфальте, раскинув руки. Я уже была сандружинницей, поэтому попыталась оказать ему помощь, но Коля был мертв. В итоге, я, обливаясь слезами, тащила его, а также наши с ним инструменты в Центральный телефонный узел. Там главный инженер спросил, что случилось. Я лишь произнесла: «Колю убили», – и упала в обморок.

Когда я пришла в себя, мне сказали, что теперь я буду отвечать за участок, которым раньше заведовал Коля.

Я с декабря 1952 года не живу в Ленинграде, но часто приезжаю и регулярно кладу на крышку этого люка гвоздики.

Страшнее фильма ужасов

В январе 1942 года стало понятно, что если город не очистить от скопившихся нечистот и трупов, то с наступлением тепла Ленинграду грозят смертельные эпидемии. Бойцы МПВО активно участвовали в уборке трупов. Я была прикреплена к 53-му домохозяйству, поэтому должна была обходить квартиры и передавать сведения в штаб МПВО, сколько нашла трупов, а также есть ли дети, которым нужна помощь. Если родственники не могли вынести труп на улицу, то это было моей работой. Удобнее всего таскать трупы было за ноги, но я не могла допустить, чтобы головы даже мертвых людей бились о ступени, поэтому бралась именно за верхнюю часть, несмотря на тяжесть.

Также бойцы МПВО убирали трупы на улицах с территорий своих домохозяйств. Никаких специальных инструментов или транспорта у нас не было, только фанерные листы с четырьмя крючками. Мы впрягались в них и тащили трупы в подвал ближайшей больницы. Предполагалось, что надо тащить сразу четыре трупа за раз, однако я была дистрофиком 155 сантиметров ростом и больше двух при всем желании не могла сдвинуть с места.
Потом я участвовала в сжигании трупов на пустыре у Пискаревского кладбища. Хорошо помню огромные траншеи, заваленные мертвыми людьми, а рядом – гигантскую «стену» трупов, которые просто туда не помещались. Именно их мы и готовили к сожжению, укладывая тела вместе с досками и сучьями. Многие умирали в неестественных позах, поэтому для заполнения пустот приходилось специально выискивать детские трупы. Я повидала многое, как и другие блокадники, но эту сцену до сих пор вижу в кошмарах.

Панамки

Как-то я пришла в детский дом на Васильевском острове ремонтировать телефон. Там жили дети, чьи родственники не могли за ними присматривать по разным причинам. В тот день ребятишек готовили к эвакуации. Ради этого к дому приехали сразу две машины-полуторки. Заведующая детсадом попросила меня поехать во второй машине с малышами, потому что других свободных сотрудников не было. Я согласилась и по пути рассказывала деткам сказки и читала стихи.

Мы приехали к Ладожскому озеру и детей посадили на баржу. На них надели белые панамки, выдали кружки с каким-то напитком и по сухарику. Как только баржа отошла от берега, появились два немецких самолета. Они летели очень низко, и я уверена, что летчики прекрасно видели панамки, которые носят только дети, но все равно сбросили бомбу, и баржа мгновенно ушла под воду. Очевидно, она раскололась, потому что в следующее мгновение из воды показались ее края, чтобы снова моментально утонуть. На воде остались только несколько белых панамок, которые я также до сих пор вижу во снах.

Спустя год

Периодически я возвращалась домой на Конную улицу в надежде найти хотя бы следы пребывания мамы, но, к сожалению, ничего не находила, потихоньку смиряясь, что ее больше нет. 18 января 1943 года я решила снова пойти домой, чтобы переодеться, – меня просто замучили вши. И тут по радио объявили, что блокаду прорвали. Люди начали массово выходить на улицу, обниматься, целоваться. Толпа направлялась в сторону Александро-Невской лавры, я тоже туда пошла, постояла, а на пути домой меня окликнула наш управдом тетя Шура: «Тамара, так ты жива? А то мы с мамой тебя похоронили». И тут удивилась уже я: «Так мама жива?!» Как оказалось, мама упала перед санитарной машиной, и ее отвезли в госпиталь, где она осталась работать санитаркой. Мы с тетей Шурой сразу пошли туда. Мама мыла полы тряпкой. Увидев друг друга мы, конечно, хотели броситься навстречу, но сил у обеих просто не было.

Мама пережила и блокаду, и войну. Она умерла в 1979 году.