– Сергей, через неделю, 31 августа, исполнится четыре года со дня гибели главы Донецкой народной республики Александра Захарченко. Правда, что вы были с ним знакомы?

– Да, и знакомство наше произошло совершенно для меня неожиданно. В 2016 году я поехал в Луганск, а оттуда – в Дебальцево, чтобы встретиться с комбатом «Медведем», поговорить с местными ополченцами. Вдруг – дело было уже ночью – приехали ребята от Александра Владимировича, сказали, что он хочет со мной пообщаться. И я с ними отправился в Донецк, прямо к Захарченко домой.

Думаю, эту встречу я на всю жизнь запомню. Сидели, говорили с ним всю ночь. Рано утром я уехал в Ростов. Удивительный человек. Действительно, самый настоящий народный герой. Человек с глазами хаски! Даже не знаю, что еще добавить…

– Если не секрет, о чем говорили?

– Об оружии. Захарченко показал мне склад на втором этаже своего дома, где он хранил трофеи – иностранное вооружение, которое его бойцы находили в окопах на передовой. Он в течение долгого времени собирал свидетельства участия иностранных наемников в боевых действиях против Донбасса.

Не представляете даже, какое там было количество оружия! Целый арсенал. Самое интересное, из тех же стран, которые сейчас помогают Украине. Просто масштабы, количество поставок многократно увеличилось. А так… Проекция всего происходящего была уже в 2014 году, только в меньших размерах. Раньше они немножко стеснялись, а сейчас уже никто и ничего не стесняется.

– Получается, против России сейчас те же страны, что и в 1941-1945 годах?

– Боюсь проводить анализ, но у меня тоже есть ощущение, что здесь присутствует момент реванша. Мы – из нашей скромности, вежливости, великодушия пытались снять эту тему с повестки. Молчали «о грехах» Европы, о том зле, которое она породила, а мы – победили. Мы это делали, потому что нам хотелось жить вместе с ними. А они-то с нами жить не хотели! И это наше молчание они начали воспринимать как нашу слабость, наверное…

Мне кажется, есть в этом что-то определяющее, объясняющее их поведение. В глубине всего этого конфликта лежит желание компенсировать какую-то внутреннюю обиду. Как же так – какие-то русские их освободили! И ведь какой циничный сценарий – поссорить братьев, поссорить людей, говорящих на одном языке. Самое циничное, что можно придумать.

– Вы были одним из первых артистов, выступивших в поддержку специальной военной операции. Вам не тревожно наблюдать ту пропасть, что разделяет нашу условную «творческую интеллигенцию» и огромную страну?

– Конечно, тревожно! Потому что я прекрасно понимаю: вся эта ситуация в культуре складывалась последние годы, а то и десятилетия. Она спонсировалась, развивалась и направлялась в строго определенную сторону.

В ту сторону, где нет места любви к Родине – просто как к практическому исчислению таланта. Талант же должен работать на созидание! А у нас – на отрицание. Огромное количество представителей нашей культуры построили свою карьеру на отрицании – собственной страны, истории, народа. Всего хорошего, что в нас заложено. На таком… масштабном нигилизме.

Я очень переживаю. Многих из них знаю лично. Мне больно и обидно, что у нас большое количество действительно талантливых людей оказались вот такими – со сломанными мозгами.

– Нет ощущения, что многие коллеги молчат, потому что чего-то боятся?

– Я не могу ответить за них. Я не боюсь. И призываю всех своих коллег не бояться. Надеюсь, они прочтут это интервью. Ну чего бояться? Кого? Жизнь-то одна. Нужно просто понимать: нельзя плевать на могилы своих предков. Возможно, вы думаете, что это просто история, а на самом деле – это ваше будущее, будущее вашей страны.

Наши грезы об общей с Западом жизни – просто блеф с той стороны, чтобы нас сначала уничижить, а потом уничтожить. Элементарно убрать конкурентов, получить территории и ресурсы.

– Многие люди искренне недоумевают: почему те, кто не уехал, но оскорбительно высказался в адрес страны, занимают те же посты в государственных театрах, набирают новые курсы в крупнейших творческих вузах…

– Я тоже этого не понимаю! Я просто направляю стрелу своего непонимания в адрес тех людей, кому государство доверило принимать кадровые решения в этой сфере. Должна же быть хоть какая-то ответственность? Человек оскорбил страну, армию, народ. Это же не просто слова, это его позиция, определение в пространстве. Все должно быть честно. Такие люди не должны работать на государственных должностях.

Ничего зазорного нет в том, чтобы их попросили уйти. Четко, исходя из позиции каждого конкретного человека и той роли в обществе, которую он играет. Нужно спокойно к этому подходить, без нервов и эмоций. Жестко и холодно. Они же сами за себя все решили. И сами должны понимать перспективу своей жизни. Ты, извини, написал, что считаешь свой народ глупым и тупым. А как ты будешь творить для людей, которых ты не уважаешь, не любишь, ненавидишь и желаешь им зла?

– Есть мнение, что многие столичные театры давно стали местом «для элиты», их режиссеры творят для определенной категории людей, а не для обычного зрителя. Кажется, в советские годы театр был более демократичным?

– В советские годы театр тоже был достаточно замкнутым миром. Да еще и под гнетом непонятных художественных советов. Что часто вызывало у людей творческих довольно болезненную реакцию. Этот порок советского прошлого – дурацкие запреты порождал тайный протест.

А чего скрывать-то было? Ведь существовал на телевидении «Фитиль», на эстраде – сатира, которая критиковала недостатки страны, нерадивых чиновников, говорила о проблемах общества. И в театре нужно было разрешать так работать. Запреты и создали «вторую жизнь», которая сделала современный театр таким, какой он есть сейчас.

С другой стороны, в советском театре был запрет на пошлость, вульгарность и бесталанность. Сейчас, к великому сожалению, именно эти запреты отсутствуют.

– Какие изменения, на ваш взгляд, нужны российскому театру?

– В первую очередь нужно точно понимать, куда уходят государственные деньги. Это самое важное изменение, необходимость которого давно назрела. Финансирование должно быть точным, четким и адресным. Как мы видим, огромное количество денег было потрачено на тех людей, которые дискредитировали государство, страну и саму идею театра.

Театр – это пространство, где исследуется человек, его душа. Вместо этого многие наши коллеги занимались непонятно чем.

– Вы часто говорите, какой вред принесло нашей стране «фестивальное кино», которое транслировало тот образ России – «темной и грязной», который и был интересен Западу.

– Нам сейчас нужно думать только о самих себе. Не о зарубежных кинофестивалях, не о западной публике, а о своем собственном зрителе. Нам нужны только те фестивали и те премии, которые будут стимулировать молодых талантливых художников созидать жизнь. Нам срочно нужно решать эту проблему – кино не должно пропагандировать нигилизм.

– Из российских кинотеатров ушел Голливуд. Сможем мы провести «импортозамещение»?

– Конечно, сможем. Будет кризис полтора-два года, а потом в кинотеатрах наконец-то появятся наши хорошие фильмы. И сферу развлекательного, массового кино, в которой мы просто не имели возможности конкурировать с Голливудом, мы займем.

– А хорошее кино может быть массовым?

– Да, может. Как пример – «Метро» Антона Мегердичева. Это и кино для массового зрителя, и человеческое, хорошее. А «Ледокол» Николая Хомерики? Там тоже есть глубокая разработка человеческих характеров. Мы остаемся страной великого кинематографа. Традиции никуда не уходят. Просто в какой-то момент мы отдали определенные вещи «под внешнее управление».

Я не против западного кино. В той же Америке есть хорошие работы. Вот недавно посмотрел «Последний наряд» с молодым Николсоном. Интересный же фильм! Только у нас почему-то показывали другое кино. И в качестве определенного «эталона» для создания своих лент тоже брали фильмы совершенно иного качества… Надеюсь, что сейчас это изменится.

– А как мы должны изменить наше отношение к самим себе?

– Как сказал политик Сергей Александрович Михеев: «Главное, чтобы мы сами себя не отменяли». Нам нужно понимать, что мы – уникальные, умные, трудолюбивые и очень талантливые. У нас есть все для счастливой жизни: огромные ресурсы и удивительные люди. Если мы сами себя не отменим, то никто нас не отменит. Это, пожалуй, самое главное.