– С какими мыслями обычно возвращаетесь из Донбасса?

– Думаю, когда я окажусь там в следующий раз. Когда снова увижу людей, которые за это время стали для меня больше, чем просто друзья. Семьей. Я уезжаю в безопасную Москву, а они остаются под тяжелейшими обстрелами.

Мы поддерживали Донбасс с 2014 года: с моим братом, помню, участвовали в самых первых гуманитарных сборах, когда только появилась Донецкая народная республика. А в 2019 году меня как музыканта пригласила на выступление Донецкая филармония, и я поехал не раздумывая, с огромным удовольствием.

В первые же дни специальной военной операции я думал, как туда прорваться. Все мои связи – это Министерство культуры и филармония, а массовые мероприятия в республике были запрещены. Как только узнал, что это в принципе возможно, сразу же поехал. В итоге с начала спецоперации мне удалось три раза там побывать, привезти гуманитарную помощь.

– Какой он – Донбасс, какие его люди?

– Для меня Донбасс – это воронка, в которую затягивает огромное количество пассионарных людей. И это сердце России. В советские годы имели в виду промышленное сердце. Сейчас же Донбасс – это самое настоящее сердце страны, живое.

А люди? У них такой опыт, который врагу не пожелаешь. Конечно, это накладывает отпечаток. Ребенок моих друзей ни разу в жизни не бывал за пределами своего двора! Он засыпает и просыпается под канонаду – раньше это были советские снаряды, теперь американские. Там живут очень терпеливые люди, умеющие ждать. Они все это время не уезжали из Донецка, находили в себе силы верить, что Россия однажды придет и весь этот ад закончится.

– Поражает, что во многих из них совершенно нет ненависти к украинцам.

– Да, верно. Это, конечно, мое личное восприятие, да и люди все очень разные. Бывают исключения из правил. Есть такой... праведный гнев. Как его может не быть, когда родных и близких убивают? Но я соглашусь – вот именно ненависти, какая есть с той стороны по отношению ко всем нам, в Донбассе я не чувствую.

– С какой музыкой у вас ассоциируется эта земля?

– С «Чаконой» Иоганна Себастьяна Баха. Постоянно играю ее для солдат. Это часть большого цикла – программного произведения Баха, посвященного земной жизни Господа нашего Иисуса Христа. «Чакона» хронологически соответствует восхождению на Голгофу – крестному пути и страданиям Спасителя. Бах был глубоко верующим человеком. Всегда, когда выступаю перед бойцами, это рассказываю. И говорю им то, во что сам верю: после распятия неизбежно наступает воскресение. Эта донбасская Голгофа, на которую люди восходят уже долгих восемь лет, закончится победой жизни над смертью.

– Как солдаты воспринимают классическую музыку?

– Замечательно. И встречают меня всегда с большой радостью.

– Есть выступление, которое запомнилось больше всего?

– Пожалуй, их два. Сначала ничего не могло перебить ощущение от выступления в Мариуполе в апреле этого года. Я играл не для бойцов, а для местных жителей. Стоял на импровизированной сцене из палет, а в двух километрах от нас шли бои за Завод имени Ильича и «Азовсталь». Вокруг люди, потерявшие дома, пришедшие за гуманитарной помощью. Морально это был один из самых сложных для меня концертов. А в другую поездку я совершенно случайно, спонтанно выступил перед ротой спецназа Росгвардии. Мы приехали в Попасную. Это почти как Мариуполь. Целого здания там не найти – город из ствольной артиллерии уничтожают вытесненные оттуда украинские войска.

И мы с друзьями увидели сожженный, разрушенный храм. Подошли поближе, а наружная фреска с апостолами Петром и Павлом – целая и невредимая. Настоящее чудо. Рядом стояли солдаты, я к ним подошел и предложил: «Давайте сыграю!» Спустились в какой-то подвал, в их расположение. Снова играл «Чакону», вокруг рвались снаряды... Увез оттуда шеврон – подарок от спецназовцев.

– Вы посетили населенные пункты, которые были под украинским контролем эти восемь лет. Общаясь с местными жителями, что поняли про них, про их настроения?

– С мирными жителями именно освобожденных территорий мне удалось поговорить только в Мариуполе. В городах, где идут активные боевые действия, это практически невозможно. Условно есть два противоположных настроения. Первое, кстати, мне не встречалось, но друзья говорят, что оно есть: «У нас все было хорошо, зачем вы пришли?» Лично мне посчастливилось встречать только тех людей, которые ждали нас все эти годы.

Запомнилась женщина из Мариуполя. Еще шли бои, а она не боялась говорить на камеру: «Не верьте никакой статистике! Мы ждали, как жаль, что вы пришли так поздно». Но лучше поздно, чем никогда. А когда эти люди рассказывали, что творил «Азов»... Знаете, у меня кровь стыла в жилах. Там самые настоящие нацисты, просто зверье. Мне не нужна никакая государственная пропаганда, чтобы так говорить.

– За эти четыре месяца что вы поняли про наше общество, нашу страну?

– Пожалуй, ничего нового. Маски сорваны. Ну почти. Есть, конечно, шифрующиеся товарищи. А вообще, в очередной раз наша история показывает: единственная возможность для русского народа объединиться – это испытания. Никто из нас не хочет войны. Но она обнажает такое количество вещей, которые в мирное время мы либо не видели, либо терпели. Сейчас их терпеть невозможно. Этот шанс нужно использовать, чтобы собраться и сделать то, что мы много раз делали в своей истории, – невозможный рывок. В который никто не верит, но мы обязаны его совершить, чтобы сохраниться как цивилизация.

– Сейчас часто говорят, что спецоперация должна родить новую русскую культуру.

– Я убежден, что русская культура никуда не исчезала. Она была заживо погребена под огромным валом убогой пошлости. Спецоперация должна подсветить то, что уже есть. Дать шанс настоящей культуре пробиться наверх. Пена того, что раньше называлось культурой, сейчас смывается волнами исторических событий.

Я ведь считал, что современной русской поэзии нет. Оказалось, есть, существует! Приехав в Донбасс, я погрузился в мир, о котором ничего не знал: прекрасные стихи Анны Долгаревой, Юрия Кублановского и Игоря Караулова, талантливые писатели, художники. Я подружился с фотохудожником Митей Сергеевым. Он так тонко передает Донбасс – через глаза ребенка, разрушенные храмы. У него очень глубокие работы. Недавно мы с Анной Долгаревой дали импровизированный концерт в Москве. Я играл на скрипке, она читала свои стихи. Пришло невероятное количество людей, нам из помещения пришлось всем переместиться на улицу.

– Люди сейчас хотят настоящего?

– Конечно. Значение имеет только подлинное искусство. Люблю эту формулировку: «Искусство, как и всякое высокое ремесло, есть проявление смыслов». Искусство должно заниматься проявлением смыслов, только тогда оно настоящее. Во времена тяжелейших испытаний, когда общество и человек теряют силовое поле вокруг, проваливаются в неизвестность, именно искусство может стать опорой. Чтобы понять, как говорил Пушкин, куда ж нам плыть.

Я убежден, что представители нашей культуры сейчас должны быть в Донбассе. Это необходимо им самим! Как они могут пропускать такие страшные события, не видеть раны на теле своего народа?

Сейчас принято говорить, что искусство должно быть «наднациональным» и «пацифистичным». Конечно же, нет. Лучшие представители нашей культуры либо сами воевали, либо были там, где билось сердце страны. Нам нужна новая культурная политика. Она должна основываться на подтягивании уровня людей до лучших образцов классического искусства.

Как сказал писатель Захар Прилепин, «хорошо образованный народ, с хорошим вкусом и сложно мотивированной любовью к Родине непобедим». Билборды с этими словами можно поставить по всей стране. Все жалуются, что дети сидят в TikTok, смотрят на Даню Милохина. Но ведь не они же в этом виноваты! Они – продукт нашего общества.