Правда, всем теперь известное словосочетание «философский пароход» вошло в употребление не в 1922 году, а спустя несколько десятилетий. И пароход такой был не один. И высылали за границу в тот год неугодных не только морским путем. Но все это сути нисколько не меняет.

Неожиданное последствие НЭПА

Борьба в Советской России с инакомыслием и свободомыслием (между которыми большевики не видели ни малейшей разницы) началась практически сразу после Октябрьского переворота. Сначала новые правители поспешили избавиться от всех своих недавних политических союзников по борьбе с самодержавием. А после их вытеснения из социальной жизни и ликвидации партий настал уже черед профессуры и других представителей творческих и интеллектуальных кругов, которые к началу 20-х годов позволяли себе не слишком скрывать своего критического отношения к происходящему в стране.

«В определенной степени некоему вольнодумству в это время способствовало и проведение НЭПа, – отмечает заместитель директора Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук Юлия Кантор. – Например, возобновление предпринимательства привело к возникновению большого количества частных театров и издательств, различных творческих сообществ. А это большевикам было уже совсем не нужно. Неслучайно член коллегии ГПУ Генрих Ягода высказался тогда в том смысле, что хотя в области экономики власть делает небольшое отступление, но в области идеологии она, наоборот, наступает».

«Творческий» подход

Идеологом этого наступления был Ленин, который, собственно, и предложил своего рода, как теперь сказали бы, ноу-хау: выслать за рубеж пару сотен тех, кто особенно злостно критикует Советскую власть. Это решение преследовало сразу две цели: продемонстрировать всему миру гуманность большевиков к их идеологическим врагам и заодно разом избавиться от них. Идея нашла полную поддержку у ближайших соратников, поскольку, по словам Льва Троцкого, расстреливать инакомыслящих не было оснований, но и жить с ними становилось невозможным.

И в 1922 году ГПУ начало активно собирать сведения об инакомыслящих: велись негласные опросы в учреждениях, изучались выходящие в свет книги и публикации в газетах. Причем не делалось никаких различий ни по национальности, ни по вероисповеданию. Однако до сего дня в архивах не найдено никаких нормативов по количеству идеологических врагов, которых необходимо было выявить. Как и четких критериев по их отбору и их дальнейшей судьбе: кого в ссылку, а кого – за границу. Надо полагать, это было «творческим видением» следователей, составлявших списки (которые затем утверждались в специальной комиссии при Политбюро).

«Надо отметить, что ко многим сотрудникам ГПУ начала 20-х годов не стоит подходить с представлениями, которые у нас сложились благодаря временам большого террора, – говорит Юлия Кантор. – Зачастую это были эрудированные и образованные следователи. Что, впрочем, ни от чего не страховало тех, кто к ним попадал».

Вопрос ребром

Летом того же года работа перешла в открытую фазу.

«Весь процесс по высылке можно условно разбить на 2 этапа, – отмечает член-корреспондент РАН, профессор Российского государственного гуманитарного университета Василий Христофоров. – Вначале подверглись арестам и административной ссылке участники II всероссийского съезда врачей. Эта акция проходила в конце июня 1922 года. А основная операция проводилась с 16 по 18 августа, когда было арестовано около 100 человек, в основном в Москве и в Петрограде. Эти люди сразу же попали под жесткий психологический прессинг. Им говорили, что либо вы подписываете добровольное согласие на отъезд из страны, и мы вас тогда буквально завтра же выпускаем, либо продолжаете сидеть, пока не придумаем, что с вами делать».

Разумеется, арестованные выбирали первый вариант. При этом в подписке они указывали, что осведомлены об ожидающем их уголовном преследовании (вплоть до расстрела), если вернутся в Россию без соответствующего на то разрешения. Примечательно, что некоторые из них искренне хотели сотрудничать с Советской властью и даже согласны были на ссылку, лишь бы иметь возможность работать на благо своей страны. Но от сделанного предложения отказаться было невозможно. Как и от выбора новой родины – путь лежал только в Германию.

Почему именно туда? «Вероятно, потому, что отношения с ней по сравнению с другими странами у Советской России были более-менее нормальными, – рассказывает Василий Христофоров. – Но когда большевистское руководство обратилось к правительству Германии с просьбой принять без лишних проволочек всех высылаемых, оно ответило, что у них не Сибирь. Поэтому будущие эмигранты должны от своего лица и по отдельности подавать прошения на получение визы».

Ну что же, порядок прежде всего.

За чужой счет

И вот тут начинается самое интересное. Оказывается, оплачивать не только визы, но и билеты, высылаемые должны были из собственных карманов.

«Когда в ГПУ составляли смету всей этой операции, то вышло, что в ценах того времени каждый подписавший согласие на эмиграцию должен был обойтись советской казне более чем в 200 миллионов рублей, – отмечает Василий Христофоров. – А ведь каждый высылаемый мог взять с собой еще и ближайших родственников, то есть супругу и детей. Это для бюджета молодой республики было неподъемным. Поэтому государство брало на себя расходы только тех, у кого совсем уж не было средств».

Не менее жесткими были требования к багажу. Например, мужчинам разрешалось брать с собой по две пары носков, кальсон и обуви, по одной паре брюк и по одному пиджаку, пальто и костюму. И одной шляпе. Категорически запрещалось брать драгоценности, украшения, ценные бумаги и деньги (допускались только незначительные «карманные» суммы).

Что же касается транспорта, то были ведь еще и «философские поезда» в Прибалтику. Первые высылаемые отправились этим маршрутом уже 23 сентября. Правда, власти использовали этот вариант не слишком активно. Наверное, не хотели привлекать к изгнанникам внимание остальных пассажиров, ведь это были обычные рейсы. Другое дело – пароходы. Вот они точно предназначались как раз для «добровольных» эмигрантов. Из Петрограда в Германию было два рейса: 29 сентября и 16 ноября. Но были еще два парохода, которые той же осенью и в ту же сторону отправились из Одессы и Севастополя.

«…Есть странные сближенья»

Всего за границей оказалось около 80 человек, не считая членов их семей (в сумме же порядка 300 человек). Большая ли это потеря для страны?

«Конечно! Если посмотрим на список то увидим там такие фамилии, как П. Сорокин, Н. Лосский, Н. Бердяев, Л. Карсавин, С. Трубецкой, – говорит Василий Христофоров. – Это действительно элита, в которой, я уверен, так нуждалась Советская Россия. Страна сама отказалась от мощного интеллектуального ресурса! И это при том, что в действиях этих людей не было состава преступления».

Самим же вынужденным эмигрантам тоже пришлось несладко, ведь им нужно было начинать практически в одночасье заново и на чужбине, где они навсегда остались пришлыми. Но в своем большинстве эти люди и за границей смогли внести вклад в русскую культуру. А как же советская?

«Для нее тоже произошедшее стало большой трагедией, потому что прервалась связь времен, а также и духовная и генетическая последовательность, – добавляет Юлия Кантор. – Ведь когда из почвы что-то выкорчевывается, то она тоже страдает, беднеет. Кроме того, оказалась расколотой и русская философская мысль. И ее разрозненные части потом не пересекались».

Сейчас на набережной Лейтенанта Шмидта, на том месте, откуда в 1922 году отправлялись пароходы, установлен памятный знак. И примечательно, что находится он практически напротив стелы, красующейся на противоположном берегу и отмечающей стоянку «Авроры», откуда она дала свой роковой «революционный» залп.