– Ваша родословная похожа на учебник истории России, где есть и большая глава, посвященная Петербургу.

– Да, подумать тут есть над чем. Мой папа – кубанский казак, родом из Невинномысска. Служил в лейб-гвардии Семеновском полку. После 1917 года оказался в Белой гвардии, причем все время опасался, что в бою встретится со своим любимым младшим братом, который был в Красной армии. О судьбе этого брата, кстати, у нас точных сведений нет: семейные предания гласят, что он погиб либо вместе с Тухачевским, либо уже в последнюю войну.

А мама у меня из петербургской купеческой семьи Беляевых-Овсянниковых. Из представителей первого рода наиболее знаменит Митрофан Петрович Беляев – крупный лесопромышленник и меценат, помогавший русским композиторам и музыкантам. А из рода Овсянниковых особо прославился Степан Тарасович Овсянников – торговец зерном и тоже крупный меценат, который содержал в Петербурге детский дом, бесплатную столовую для бедняков и Инвалидный дом для увечных воинов, пострадавших в Крымскую войну. При этом Овсянниковы были в роду с Елисеевыми, Рябушинскими и Морозовыми.

– Сейчас это звучит как нечто невероятное.

– А что тут такого? Богатые купцы предпочитали родниться только с себе подобными. Традиция. В качестве своеобразной традиции, кстати, у них считалась и материальная поддержка революционеров. Самые богатые купцы ведь были из староверов, вот и хотели таким образом предъявить счет православной церкви. Ну вот, предъявили. И сами попали под гильотину...

– …А ваши родители были вынуждены эмигрировать.

– Их «попросили» уехать. Нашу семью сопровождали работники ЧК прямо до самого парохода. Нет-нет, не того, что потом назвали «философским». Это было раньше, но суть, правда, не меняется. Как я могу сейчас предполагать, после революции покинуть страну смогли лишь около 10 процентов наших родственников. Помню, бабушка мне говорила, что последние в Северной столице Овсянниковы и Беляевы погибли во время блокады.

– Где в итоге оказались ваши родители?

– В Париже. Как и многие другие эмигранты первой волны. Разумеется, папа и мама со многими из них поддерживали отношения, в том числе и с теми, кто были невольными пассажирами «философских» пароходов. Например, родители время от времени ездили к Николаю Бердяеву, который жил под Парижем (в его доме теперь небольшой музей). Посещали они и Сергиевское подворье, где был основан Свято-Сергиевский богословский институт, в котором в то время преподавал отец Сергий Булгаков: мама с папой исповедовались у него.

Но самые близкие отношения у них были с Константином Бальмонтом, который просто обожал моих родителей. Они его всячески поддерживали, потому что ему приходилось жить в полной нищете. Он и умер практически на руках у моей мамы… Помогали они потом и его дочери Мире, у которой не было собственного угла. Между прочим, когда она скончалась, весь богатый архив Бальмонта, который ей приходилось перевозить с места на место, погиб: французы выкинули его. И это настоящая трагедия. Сегодня мы с сестрой поддерживаем отношения с внучками Бальмонта. Я мечтаю, чтобы этот великий поэт был перезахоронен в России, о которой он так тосковал на чужбине.

– А вашим близким тяжело пришлось в эмиграции?

– Всякое бывало. Но, слава Богу, как-то все устроилось. Например, сестра моей мамы стала актрисой и даже сыграла с Ивом Монтаном в известном фильме «Врата ночи». В титрах она указана как Натали Натье. А две ее дочери – Варвара Виллар и Татьяна Торенс – народные артистки Франции. Моя сестра Мария Баке работала балетным хореографом на французском ТВ. И ее четверо детей тоже стали знаменитыми артистами во Франции.

– А для вас Париж стал родным городом?

– В определенной степени, ведь я все-таки родился там, в 1947 году. Но меня буквально с пеленок воспитывали в любви к России. И до 7 лет я даже не умел по-французски говорить. А потом начались мои, так сказать, «уличные университеты». Меня все время били мальчишки, требуя, чтобы я назвал себя грязным русским (это самое тяжелое оскорбление среди французов). Я, конечно, отказывался. И однажды меня за это даже чуть не убили – заступились уличные торговцы.

Самое примечательное, что до 21 года я не имел французского гражданства – у меня был нансеновскй эмигрантский паспорт. Но, наконец, его у меня отобрали и выдали французский. Так я стал гражданином этой страны. Отец был в ужасе и в ярости от этого, но сделать ничего было нельзя.

– Новое гражданство – новые обязанности?

– Конечно. В 23 года меня призвали в армию – в 501-й танковый батальон, который стоял в Рамбуйе под Парижем. Но служба моя оказалась очень короткой. Там были какие-то современные засекреченные танки, и незадолго до моего прибытия случился скандал с арестом шпионов. Поэтому меня сразу же пригласили на «специальную» беседу, где задали вопрос: если возникнет конфликт с СССР, в кого ты будешь стрелять? После этих слов во мне вдруг проснулись купеческие гены Беляевых-Овсянниковых и я, страшно разозлившись, ответил: «Да уж точно не в русских!» Французы опешили. А потом спросили: «Может, вы вообще не хотите служить у нас?» – «Конечно, не хочу!» – «Ну, тогда мы все организуем». И я оказался на свободе.

– А как вы пришли к вере?

– Вообще-то, в семье шутят, что мои пеленки пахли ладаном. Смешно, конечно, звучит. Но я уже в 5 лет в алтаре помогал на службах священнику. Да и с моим первым духовником мне крупно повезло. Это был отец Димитрий Соболев. Он из тех немногих, кто выжил в немецком концлагере Дора. Он реально читал мои мысли. И как с таким духовником не стать глубоко верующим человеком?

А в 1975 году я познакомился с приехавшим в Париж митрополитом Ленинградским и Ладожским Никодимом Ротовым. Он как-то сразу обратил на меня внимание и потом предложил мне учиться в Ленинградской духовной академии. Я, конечно, сразу согласился. Два года ушло на всякие согласования, и в 1977 году я стал семинаристом.

– Как вас встретила историческая родина?

– Забавная история на таможне приключилась. Я вез с собой два чемодана, наполненных Библиями. И таможенники у меня решили все это конфисковать. Но поскольку к этому времени у меня уже было юридическое образование, то я сразу попросил их показать мне соответствующий закон. Я ведь честный человек! Я не хочу ничего нарушать!

Но мне ответили, что такой документ показать мне не могут. И тогда я им сказал, что, в соответствии с правовыми нормами, мой закон становится их законом. К тому же я французский гражданин и Библии – это мое имущество. Наконец, один из таможенников попросил меня пообещать, что больше я таких фокусов проделывать не буду. И тут во мне опять взыграли гены: я ответил, что даю слово повторить это непременно. Пререкались мы 4 часа! В итоге я, пусть и не полностью, но забрал свой багаж.

– И каким вам показался город ваших предков?

– Все 5 лет обучения я не мог поверить, что нахожусь на берегах Невы. Я старался по возможности больше гулять, впитывать эту необыкновенную атмосферу. К тому же рядом с лаврой находятся бывшие склады Овсянникова. Ну как все это можно совместить в сознании? Я навсегда оказался в плену у Петербурга.

– Тем не менее после окончания обучения вы покинули родину предков. И вот уже 36 лет являетесь настоятелем храма Марии Магдалины в Гааге.

– Да, это мое послушание. А храм весьма примечательный. Он был построен в 1816 году в честь бракосочетания великой княгини Анны Павловны (дочери императора Павла I) с голландским принцем Уильямом Оранским, который стал позднее королем Нидерландов. Более того, в храме находится походный иконостас Кутузова.

И с нынешней королевой Нидерландов у меня очень хорошие отношения. И не только с ней. Например, в 2015 году лично встретился с Владимиром Путиным на приеме у королевы. А до недавних событий на Пасху в нашем храме из одной чаши причащались послы Украины, России и Грузии. И все христосовались друг с другом.

– Но связь с Петербургом не теряете?

– Нет, конечно. И это особенно важно после того, как я узнал, что собираются реставрировать квартиру моего предка Митрофана Беляева, где планируется устраивать выставки и камерные музыкальные концерты. Это просто чудесно! Я очень рад за Петербург! Такой художественно-исторический проект поможет молодежи (и не только!) обрести важную часть своей культуры. А то ведь до сих пор слово «купечество» многими воспринимается как нечто нарицательное.

В этой связи, мне кажется, что было бы не лишним отметить каким-нибудь информационным стендом и Овсянниковский сквер, расположенный между проспектом Бакунина и Полтавской улицей. Ведь он был разбит на средства Степана Тарасовича Овсянникова. Кстати, дом №9 по проспекту Бакунина – его, так сказать, родовое гнездо.

– Пытаетесь заодно «закольцевать» время?

– Это не я. Это Господь так управляет. Знаете, что самое удивительное? Во время одного из визитов в Петербург я познакомился с потомками Римского-Корсакова! А теперь узнал, что со мной хотят встретиться еще и потомки Бенуа и Глинки! Получается, что эти знаменитые фамилии опять объединяются вокруг имени Митрофана Беляева, создавшего некогда в Петербурге знаменитый на всю страну музыкальный клуб. Это же чудо!

И знаете, что я вам еще скажу? Надеюсь, что скоро у меня получится эмигрировать в Россию. Жду постановления патриарха, чтобы меня назначили в штат при Александро-Невской лавре. Пора возвращаться домой.