– Никита, когда вы просыпаетесь утром, смотрите на себя в зеркало, что говорите сами себе? «Доброе утро, Никита-продюсер» или «Доброе утро, Никита-режиссер»?

– Мне кажется, что некая ролевая идентификация постоянно происходит с каждым человеком, и действительно очень важно задавать себе вопрос «кто я?». Поэтому, когда я снимаю кино, я режиссер, а, например, когда провожу время с сыном, ловлю себя на том, что хочу быть ему другом, но при этом у меня есть другая роль – папа.

– Ваш сын же еще маленький?

– Да, но он уже разговаривает

– И ему уже требуется друг?

– Он уже может обозначать свои желания. И в эти моменты ответы на его просьбы могут быть как от друга или как от папы, и это два разных ответа.

– Тем не менее в этом году вам тридцать лет. Уже или еще?

– Пусть будет просто тридцать.

– Но есть какое-то отношение к возрасту? Скажем, «вот мне тридцать лет, а я уже достиг определенных высот».

– У меня вообще определенная сложность с похвалой самого себя. Несмотря на то что в моей биографии присутствуют какие-то достигнутые цели, я в основном себя критикую и ругаю. Но мне кажется, что нужно в себе воспитывать навык чаще самого себя хвалить, пусть даже в небольших бытовых вещах. Сплошная самокритика носит не только неконструктивный, но и даже разрушительный характер.

– Но вас хвалит культурное сообщество: вот несколько лет назад вы были признаны лучшим театральным менеджером, по версии премии «Прорыв».

– Честно скажу: я очень спокойно отношусь ко всем этим вещам. На мой взгляд, имеет значение то, от чего ты получаешь удовольствие. Поэтому если у кого-то удовлетворение зависит от признания коллег, то мне это не очень интересно.

Допустим, есть тема, которая мне близка, – отношения родителей и детей. И я хочу сделать про это кино, чтобы обратить внимание зрителей, которым это тоже может быть интересно. Мои высказывания по этому поводу – это и есть мое топливо, на котором я двигаюсь. А вот признание коллег таким топливом для меня не является. Кстати, именно поэтому я не читал ни одного отзыва ни на один из фильмов, которые снимал.

– В том числе поэтому вас нет и в социальных сетях?

– Меня действительно нет ни в каких социальных сетях. Но это не потому, что я хочу создать какой-то образ или в этом есть какая-то надменная позиция. Просто получается, что мне это не нужно.

– Не мешает это в ХХI веке?

– Нет, мне замечательно. Я себе задавал вопрос: а что мне социальные сети могут дать? Информацию о человеке, с которым надо встретиться? Ну тогда я наберу в поисковике его фамилию и все сразу смогу узнать. Наблюдение за жизнью друзей? Но я и так их вижу: мы ходим в баню, играем в шахматы…

Конечно, мое отсутствие в соцсетях можно объяснить еще и тем, что я родился в известной семье и, возможно, от этого у меня нет тяги быть медийным. Точнее, у меня нет особого желания, чтобы на меня обращали повышенное внимание. Ведь часто страницы в социальных сетях используются как способ быть замеченным: у кого-то это в адекватном объеме, а у кого-то это носит даже характер инфоцыганства, когда пытаются показать жизнь лучшую, чем та, которой человек живет.

– То есть сохранение своего личного пространства важно и для комфорта ваших знаменитых родственников?

– Не в этом дело. Это ведь такая ловушка – жить в роли внука Алисы Фрейндлих. Когда тебе периодически говорят: «Ты должен помнить, что у тебя уважаемые родственники, поэтому тебе не надо себя вот так вести, чтобы не опозорить фамилию». И, с одной стороны, это звучит логично, но одновременно накладывает замок, из-за чего ты не можешь быть собой.

А ведь творческий процесс – это всегда самовыражение, где любые ограничения могут мешать. Поэтому если все время жить в бесконечных рамках, то далеко не уедешь.

– А куда вы все же планируете «ехать»? Кем видите себя через десять лет?

– Я вижу себя собой, потому что сейчас я собой не всегда являюсь. Могу точно сказать, что кино или театр – это не те сферы, которые меня занимают исключительно. Мне очень интересны еще несколько направлений, в которых я хотел бы поработать. Хотя они немного далеки от творчества.

– Это может быть менеджмент и управление в сфере культуры?

– Я не ставлю рамок, где именно я буду через десять лет. Знаю только, что, если бы мне сейчас предложили стать министром культуры, я бы точно отказался. И даже если бы предложили возглавить какой-то театр или снять в Голливуде блокбастер, я бы тоже отказался.

– Почему?

– Потому что мне это не надо. Мне кайфово от того, что у нас есть «маленькое свое»: у меня своя маленькая компания, и мы делаем фильмы, где съемочная группа состоит из 60 человек, где на съемки отводится 20-25 съемочных дней… И когда я набираю людей в коллектив, то стараюсь с ними поближе познакомиться и на время нашей работы создать какой-то микромир – хороший, приятный, теплый. А как только я шагну в сторону гигантского блокбастера, начнется «машина», из-за которой я потеряю то ценное, что есть у меня сейчас.

– Когда вы снимали свой предыдущий фильм «Бабки», вы создавали такой микромир в Кронштадте?

– Да, съемки были в Кронштадте и Петербурге. И у нас был очень дружный коллектив. Мы все время что-то отмечали, как-то веселились. Все вокруг были очень позитивные, и мы с радостью приходили на работу. По большому счету в тот период я уже получил все свои награды: ведь во время съемок мы замечательно провели время.

К примеру, мы сейчас снимали новый фильм, «Родители строгого режима», и еще больше усилий потратили на то, чтобы нам было хорошо в процессе. Потому что мне всегда во время работы важно сформировать среду, в которой мне было бы комфорт но, где я буду чувствовать себя в безопасности. Так что в моем случае все упирается в здоровый эгоизм.

– А этот подход разделяют члены вашей съемочной группы? Или им это чуждо?

– Невозможно со всеми все разделять. Люди, которые приходят работать, имеют свои мотивы. Кто-то хочет работать, чтобы поесть, и ему совершенно не важно, какую работу делать. Кто-то приходит работать и готов трудиться за небольшие деньги, потому что он никогда не работал в кино и ему надо что-то узнать…

А мой мотив – это создание микромира, разрушение которого произойдет, если я пойду снимать «большое» кино. Ведь тут же появятся люди, которые будут определять правила игры, где последнее слово будет уже не за режиссером, а за продюсером.

– Будучи продюсером «Карпа отмороженного», в котором снялась Алиса Фрейндлих, вы говорили, что хотели бы стать режиссером фильма с вашей бабушкой в главной роли. И вот все получилось – в фильме «Родители строгого режима». Это было удовольствие для вас обоих?

– Конечно, это и была главная задача. Потому что дело не только в том, что она выдающийся профессионал своего дела. Это ведь еще про некую новую форму общения с близким тебе человеком. Когда я прихожу домой, мы с ней обсуждаем какие-то семейные вопросы, говорим про ее правнуков, про то, кто и что посмотрел в театре… А тут вдруг появляется новый способ взаимодействия с человеком, которого ты очень хорошо знаешь.

– То есть опять та самая эгоистическая функция выигрывает?

– Она не у меня, она у всех выигрывает. Просто кто-то это осознает, а кто-то нет. Но всегда должен быть личный мотив, потому что без него вы просто будете мучиться. Вопрос лишь в том, что ваш эгоизм должен быть или полезным, или хотя бы не наносить вред окружающим. То есть можно иметь желание заработать деньги, но нельзя заставлять страдать людей, у которых ты их изъял. Идеально – удовлетворить свой эгоизм и при этом подарить людям радость.

– Радость зрителям дарят и любимые актеры: в «Карпе отмороженном» – Миронов и Неелова, в «Бабках» – Ольга Волкова, в новом фильме – Александр Адабашьян. Статус «внука Фрейндлих» помогает их заполучить?

– Родство может укоротить путь, но итоговый ответ всегда будет зависеть от сценария. Потому что любой актер, как и любой режиссер, может сколько угодно хорошо относиться к Алисе Бруновне, но выбирает те роли, которые ему интересны, и работу с теми режиссерами, с которыми ему интересно.

И я неоднократно получал отказы от известных актеров и даже от друзей семьи, потому что роль им не была близка.

– Обидно в этот момент?

– Нет, это нормально. Ведь мое представление о том, что этот человек подходит на эту роль, не может быть истиной. Например, Алиса Бруновна три раза отказывалась сниматься в проектах, которые я делал. А, например, в «Карпе отмороженном» для нее нашелся мотив: она никогда прежде не играла такую хамоватую бабку.

– А ваша мама так же критично смотрит на то, в чем ей предлагают участвовать?

– Мама просто не горит этой профессией настолько, чтобы заниматься этим постоянно и делать это ради заработка. Поэтому, если есть приятная компания, она соглашается. Но она не предпринимает специальных усилий, чтобы найти работу. Хотя если бы она захотела, то получила бы ее очень легко: у мамы хороший типаж, ее любит камера.

– Давайте вернемся к «Бабкам». У меня сложилось впечатление, что фильм – некая аллюзия к фильму Эльдара Рязанова «Небеса обетованные». Это ошибочное впечатление?

– Никаких специальных аллюзий не делалось. Хотя мне действительно очень нравится Эльдар Рязанов и очень нравится советское кино: душевное, чувственное, простое и понятное. При этом в советском кино есть, например, Тарковский. Но мне он вообще не нравится. Притом что он гений, великий режиссер, монстр, продвинувший весь мировой кинематограф вперед… Но у меня не откликаются его фильмы внутри: смотрю – и через десять минут уже сплю. А Рязанова по двадцать пять раз пересматриваю, и душа радуется.

– Есть ощущение, что ваши работы будут пересматривать двадцать пять раз?

– Да мне все равно, будут пересматривать их или не будут. Важно другое: мы очень классно провели время. Это первое. Ну и второе: мы на этом заработали.

– Много?

– Секрет. При этом заработок – это не про важность денег в жизни, а про то, что ты все-таки должен что-то есть, покупать подгузники ребенку, вносить квартплату… Поэтому когда твой труд оказывается оплачиваемым и во время работы тебе хорошо, то уже после этого можно задаваться вопросом: а пользуется ли спросом то, что ты делаешь? Но повторюсь, что такой подход работает только внутри моей модели, моего микромира. А, скажем, в случае большого телевизионного канала, который должен все время создавать контент и получать обратную связь от аудитории, так уже не получится.

– Потому что там надо тратить силы и средства на постоянное продвижение создаваемого продукта?

– Верно. Вот я легко могу заварить кашу: накидать ингредиентов в кастрюлю, начать ее кипятить… И так делать раз в год. Но у меня нет навыка систематического выстраивания процесса. Поэтому я продюсер отдельного фильма, а если мне предложат стать генеральным продюсером телеканала – это будет мой провал, потому что в этом случае уже важно уметь быть менеджером.

– Но вы выступаете продюсером не только в киносфере, но и в театре. В том числе в Большом драматическом театре, где служит ваша бабушка.

– Я продюсер восьми спектаклей, и два из них действительно идут в Большом драматическом.

Первый спектакль для БДТ – «Летние осы кусают даже в ноябре» – появился после предложения от Андрея Анатольевича Могучего спродюсировать проект для Малой сцены театра. Тогда он пообещал, что не будет в качестве художественного руководителя навязывать свое мнение. И я почти сразу решил взять пьесу Ивана Вырыпаева.

При этом у меня есть независимый театральный проект, для которого я всякий раз пытаюсь арендовать новую площадку. Мы показываем спектакль «Солнечная линия», который поставил худрук «Современника» Виктор Рыжаков, с Юлией Пересильд и Андреем Бурковским в главных ролях. И, несмотря на то что оба актера известные и сегодня находятся в топе по уровню медийности и профессионализму, а режиссер два года подряд получает главную театральную премию страны, нам все равно приходится вести кочевнический образ жизни.

– Правильно ли этот формат называть антрепризным?

– Ну да. Просто почему-то в массовом сознании антреприза отпечатывается как очень плохое искусство. А у этого спектакля пять номинаций на «Золотую маску», всегда полная заполняемость зала и дорогие билеты.

– В отечественном театральном мире сложнее, чем в кино?

– Сегодня даже выдающийся режиссер чаще всего вынужден работать с теми актерами, которые уже есть в театре. А если тебе в твоем спектакле не нужны эти актеры, а нужны другие? Тогда нужна особая воля руководителя, чтобы отказать тем, кто сегодня работает в театре.

Одновременно с этим важно сказать, что ни в какой другой стране мира правительство так сильно не поддерживает театральную сферу, как в нашей. Благодаря этому люди имеют возможность заниматься творчеством, создавая знаменитый русский театр. Поэтому для очень талантливых режиссеров, таких, например, как Андрей Могучий, данная система дает колоссальное преимущество. И в этом смысле я могу благодарить государственную систему поддержки театров, потому что она позволяет таким, как он, создавать подобные удивительные творческие центры.

Но есть и слабая сторона: на других, менее талантливых, режиссеров и художественных руководителей такой государственный подход не накладывает личной ответственности за то, что они создают. Скажем, если плохой спектакль получился, на который люди не ходят, то его просто снимут с репертуара. А ведь он стоил значительных государственных денег. В Лондоне, например, ты сначала арендуй за свои деньги театр, потом потрать средства на постановку, заплатив всем актерам, потом продай билеты и еще попробуй с этого заработать. Цена такого риска – несколько миллионов фунтов. В таком случае ты, конечно, будешь тщательнее выбирать и материал, и актеров.

А у нас государство оплатило театру здание, назначило зарплаты, дало деньги на постановку и социальную рекламу… «Старик, твори!» А что от тебя государство просит взамен? Ничего. И я не знаю, что это за периодические обсуждения по поводу цензуры. У нас ее нет. Но есть нюанс: если ты берешь государственные деньги, то, конечно, не надо ставить на них антигосударственные спектакли или снимать такое же кино.

– Вы учились в школе-студии МХАТ. Почему не выбрали театральную академию на Моховой улице в Петербурге?

– Задач было несколько. Первая – именно в Москве в 2011 году протекала вся основная жизнь для начинающего артиста: там было больше кастингов, больше съемок. Во-вторых, мне очень понравилось это учебное заведение. Ну и в-третьих: я хотел уехать из дома, чтобы проверить, насколько я готов к самостоятельной жизни.

– И как прошла проверка?

– Прекрасно. Готовить, стирать – теперь все умею.

– А сегодня какой город для вас основной?

– Родной – только Питер: несколько фильмов сняли здесь, спектакли тут идут… Но мой сын в Москве, многие дела – тоже там. Поэтому я и езжу туда-сюда.

– А, на ваш взгляд, чего не хватает современному Петербургу?

– Не хватает чуть-чуть солнца зимой, но эта проблема, к сожалению, нерешаемая. Хотя белые ночи достаточно компенсируют мрачные зимы.

Мне кажется, сейчас Питер находится на пике: тут есть все и для любой аудитории. Хотел бы поворчать на коммунальные службы, да вроде не за что. Городской транспорт ходит отлично, у моей второй бабушки поставили стеклопакеты в подъезде и дверь поменяли. Подсветка ночью работает. В общем, все хорошо. А еще в этом году городской Комитет по культуре в три раза увеличит бюджет на поддержку кино. Представляете себе? Где ты еще найдешь такие условия? Нигде.
– А основное место силы Никиты Владимирова в Петербурге где?

– Я вырос на Сенной. И люблю ходить пешком. Поэтому все время гуляю по центральной части города и от этого кайфую.

– А по Москве тоже ходите пешком?

– Хожу, но уже не кайфую: там очень шумно. Хотя я не хочу ругать Москву – это супергород для работы, но для жизни Питер лучше. Например, тут полно ресторанов, а в Москве они в полтора-два раза дороже. Театры, такси – то же самое. Про парковку платную везде я молчу.

– Но и зарплаты в столице, возможно, повыше, в том числе и у артистов, и у продюсеров…

– Нет, в нашей сфере зарплата от города не зависит. Это измеряется только уровнем медийности артиста. Скажем, Данила Козловский в Петербурге живет, но он стоит дороже, чем другие артисты, которые живут в Москве.

– В одном из интервью вы говорили, что Алиса Бруновна – очень спокойный человек и эмоции не ее стихия. Вам это передалось?

– Есть такое модное понятие сегодня – «быть в ресурсе». Вот если я выспался, поел, сделал зарядку, то нахожусь в состоянии, когда могу замечать свои проявления. А бывает, что не выспался, везде опоздал, себе времени не уделил, и в такие моменты могу сорваться.

А вот у Алисы Бруновны, словно у военного человека, железобетонный режим. И она его ни разу не нарушала, только на Новый год, потому что в полночь – шампанское. Она так распланировала свою жизнь, что ложится спать и встает в одно и то же время. У нее жесткий тайминг: сколько времени уделяет зарядке, еде, дневному сну, работе. Поэтому она всегда «в ресурсе».

– Но при этом ваша бабушка, как известно, азартная...

– Она азартна, но как человек, у которого все очень структурировано в жизни, себя контролирует. И, кстати, никогда не обидит другого человека случайно сказанной фразой или своей оценкой.

– В «Кинга» с ней играете? Выигрываете?

– Да. Выигрываю редко, но бывает. Однако я для себя это рассматриваю исключительно как обязанность внука, а не потому, что мне интересна эта игра.

– А вы не азартный человек?

– Я очень азартный, но не умею считать, в отличие от Алисы Бруновны: она как раз считает и все запоминает. И поэтому выигрывает чаще!