– Дмитрий Андреевич, на своей странице «ВКонтакте» вы размещаете сделанные лично вами фото с видами Петербурга. И снимки эти рисуют город совсем не в стиле «угрюмой достоевщины». Полемизируете с прадедом?

– Это не полемика, а скорее…гены. Ведь художественные способности передаются по наследству, причем по возрастающей. В отличие, кстати, от литературных дарований – они-то как раз убывают от поколения к поколению. Так вот, Федор Михайлович делал неплохие рисунки на страницах своих рукописей: лица рисовал, детали готических соборов, рыцаря бедного изобразил. Мой отец неплохо рисовал – сохранился альбом с его рисунками. Ну и у меня, так сказать, рука и глаз есть, могу вычленять главное. Только мне рисовать неинтересно. Фотография – дело другое. Но что касается конкретно этой серии снимков, то они отражают лично мой взгляд на город, в котором я родился и который люблю.

– На ваш взгляд, как к нему на самом деле относился Федор Михайлович?

– Здесь вот какая интересная вещь. Один из ведущих сотрудников музея Достоевского предложил мне сравнить знаменитые акварели Садовникова, на которых запечатлены виды Петербурга первой половины XIX века (и где большинство домов двух-трехэтажные), с изображениями города других авторов, но написанных лет на 15-20 позже. И получается, что тот «высотный» Петербург, который описывает Федор Михайлович, еще совсем молодой, нет пока обшарпанных брандмауэров, облезлых фасадов. Но Достоевский создал среду, которая полностью соответствует его героям. И сделал это высокохудожественно и убедительно. И чем больше я люблю Петербург, тем больше верю, что Достоевскому он мог действительно не понравиться: ну не строили русские города на болотах!

– В подробнейших описаниях реальных домов и улиц Федору Михайловичу помогал его диплом инженера?

– То, что он воспринимал город в том числе и как военный топограф, – безусловно. Ведь одни из немногих предметов, по которым у него в училище было отлично, – это черчение и архитектура. А два его младших брата вообще стали архитекторами. Отдельно хочу сказать о точности Достоевского вот еще что: после сверки с архивными метеорологическими записями выяснилось, что описанная в «Преступлении и наказании» жара действительно имела место в то время!

– Громкие юбилеи довольно часто дают повод тиражировать в том числе и мифы, которые сложились вокруг тех или иных личностей. Какие «небылицы» связаны с именем Федора Михайловича?

– Считается, например, что после 1-го съезда советских писателей, когда Достоевского было решено сбросить с «корабля современности», его книги вычищались из домашних библиотек. Ничего подобного. Но отношение к нему, конечно, было настороженное. Помню, как учила меня мама в детстве: «Только поменьше говори, какая у тебя фамилия. И не крестила я тебя потому, что списки крещенных попадают в «органы». Зачем тебе привлекать к себе лишнее внимание?» Тем более, что мой папа был арестован в 30-х годах. Правда, он пробыл в тюрьме только месяц: его отпустили за недостаточностью улик. И это когда в стране царил психоз после убийства Кирова! Видимо, Федор Михайлович помог моему папе...

Второй самый распространенный миф, что Достоевский когда-то изнасиловал девочку. Слух этот тянется еще с XIX века, супруга писателя постоянно разоблачала его.

Ну и, наконец, еще один миф связан с самой Анной Григорьевной. При прочтении ее знаменитых воспоминаний складывается образ очень серьезной, неулыбчивой женщины. А мой отец постоянно вспоминал, что бабушка очень красиво и увлекательно рассказывала сказки. И вообще была большой выдумщицей и хохотушкой. О как! Как будто о каком-то другом человеке речь идет! Насколько хороши ее мемуары, настолько они причесаны ее же рукой.

– И она ведь не испугалась и не изменила своего решения работать с Федором Михайловичем, даже став свидетелем его припадка.

– Это выдающаяся женщина! Но примечательно – и это уже не миф – что норвежские ученые ввели в обиход термин «эпилепсия Достоевского». То есть они официально признали существование «ответвления» этой болезни. Дело в том, что при ее классическом течении больной не может предсказывать свои припадки, у него со временем неизбежно происходит распад личности, и сама болезнь проявляется у его потомков.

Тут же ничего этого нет! К примеру, Федор Михайлович всегда заранее знал, когда у него случится припадок. Ну и, наконец, ни у кого из нас на протяжение вот уже пяти поколений эпилепсии не было и нет.

– Но вернемся к Анне Григорьевне. История ее взаимоотношений с Федором Михайловичем тоже описывается в основном шаблонно.

– А ведь это тема для отдельного, глубокого и очень интересного разговора! Была даже попытка фильм об этом снять. Сценарист Анна Кумачева написала прекрасный сценарий, который был утвержден худсоветом телеканала «Россия». Но потом появился Володарский со своим проектом нашумевшего сериала «Достоевский» и перебил тему. Нам сказали, что наш материал кажется уже скучным и пресным. У Володарского-то, конечно, все по-другому: я, кстати, этот сериал называю «Похождения господина Д. по бабам». А наш сценарий так и лежит где-то под сукном. Между прочим, Анна Кумачева сейчас живет за границей, и там успешно снимаются фильмы по ее сценариям.

– Так же мало достоверной информации и о судьбе Сниткиной после смерти Федора Михайловича.

– В 18-м году Анна Григорьевна, лишившись всех сбережений, умерла от последствий голода в Ялте. Мой дед Федор Федорович не мог приехать на похороны из-за начавшейся Гражданской войны, и тело бабушки пролежало непогребенным 4 месяца в цинковом гробу, за которым присматривала сестра Чехова. В конце концов, Анна Григорьевна нашла упокоение в церкви, расположенной в небольшой деревеньке в ближайших окрестностях Ялты.

Но в начале 30-х мой отец получает письмо от одного местного жителя (дед к тому времени уже скончался), что эта церковь взорвана, и останки Анны Григорьевны валяются на земле. Отец сразу поехал туда и своими руками собирал их. У меня даже фото соответствующее есть… Папа потом вспоминал, что он сразу узнал бабушку – по ее гребню-наколке на голове. Он собрал прах и перезахоронил его. А в 1967 году решил выполнить завещание Анны Григорьевны и захоронить ее рядом с Федором Михайловичем. Папа провел эксгумацию, привез останки в Москву для кремации (в Ленинграде тогда еще не было крематория) и уже потом сюда урну доставил. Это был титанический труд с его стороны, потому что нужно было сначала заручиться поддержкой членов Союза писателей. Слава богу, что это были уже не те писатели, что сбрасывали когда-то Достоевского с «корабля современности». Кстати, после перезахоронения праха Анны Григорьевны мой папа через год сам рядом нашел упокоение.

– Реальность как всегда вычурнее любого сценария…

– Замечу, что русская земля оказалась вообще не слишком благосклонной к нашему роду. Могила моего деда на Ваганьковском кладбище (он умер в 1921 в Москве и похоронен на деньги Исторического общества) была потом срыта, и ее точное местоположение неизвестно. Могила Алешеньки, любимого сына Федора Михайловича, находившаяся уже здесь, на Охтинском кладбище, тоже не сохранилась – на ее месте теперь пятиэтажный дом. Да и захоронения Сниткиных, которые были на том же кладбище, постигла такая же участь. А вот, к примеру, могила пятимесячной Сони Достоевской, которая находится на кладбище в Женеве, прекрасно сохранилась. Когда я там был, там даже цветочки свежие кто-то положил.

– Но могила Федора Михайловича ведь тоже сохранилась.

– Она же далеко не всегда была в надлежащем состоянии, особенно в первые десятилетия Советской власти. Да и то сказать, года два назад во время посещения кладбища я обнаружил, что могила просела, да так, что мне показалось даже, будто вижу крышку урны. Я тут же бросился в Музей городской скульптуры и сообщил об этом. Мне ответили, чтобы я не беспокоился: торопиться, мол, некуда – скоро 200-летие со дня рождения Достоевского, все сделают, как надо. Наверное, отремонтировали. Я ведь с тех пор там не был, потому что по состоянию здоровья редко теперь выхожу из дома. А чтобы подвести итог, скажу, что мой отец по отношению к праху Анны Григорьевны выполнил, наверное, свое главное предназначение в жизни.

– А создание музея-квартиры Федора Михайловича, который задумывался с его активным участием?

– Ну и это, конечно, тоже. И я, кстати, помогал, как мог, папе в этом. Помню, накануне открытия даже натирал там полы. А поскольку время уже было позднее, то мне предложили остаться ночевать прямо в музее – некогда уже было в Купчино, где я тогда жил, ехать. И я улегся (очень уж устал) прямо на диванчик, принадлежавший Федору Михайловичу. Спал как убитый. Если меня кто-нибудь сфотографировал тогда, думаю, смешной снимок получился. До сих пор все надеюсь, что он может у кого-нибудь отыскаться.

– А Федор Михайлович к вам тогда во сне не приходил?

– Нет. Но вообще-то он мне иногда снится. И мы даже разговариваем. Только вот о чем, наутро уже не помню.

– В этой связи нельзя не спросить о том, были ли в вашей жизни какие-нибудь мистические совпадения?

– Когда в начале 90-х встал вопрос о передаче Владимирской церкви верующим, я стал – правда, на недолгое время – председателем общины (или, как тогда указывалось в документах, «двадцатки» прихожан). В храме же в те времена располагался электронно-вычислительный центр исполкома Ленсовета, и вместо крестов на куполах торчали антенны. После передачи нам церкви мы стали осматривать ее и обнаружили, что именно в том приделе, где любил молиться Достоевский, сохранился «родной» иконостас: он находился за фальшивой стеной из кирпича! Надеюсь, его спрятали люди, почитавшие творчество Федора Михайловича. Была еще одна история, связанная с этой же церковью. Стою я в Кузнечном переулке, собираю подписи для передачи храма и вижу, что рядом целый день крутится какой-то мужичок. Наконец, он ко мне подходит и говорит: «Вот я дурак-то был. Я ведь с этой колокольни колокола скидывал».

А мой папа, уходя на фронт, взял с собой маленький бюстик Достоевского, который он постоянно носил в вещмешке. И когда однажды отец попал под сильный артобстрел, то Федор Михайлович повторно спас его – осколок попал прямо в бюст, и папа отделался только сильным кровоподтеком на спине. Но каково было мое удивление, когда несколько лет назад мне подарили приобретенный в антикварном магазине небольшой бюстик Достоевского, на виске которого есть глубокое повреждение – как будто осколок туда угодил.

Ну и еще один факт. Когда я боролся с раком, то мне выдали в больнице банку с моей кровью, в которой после курса химиотерапии практически исчезли лейкоциты. Кровь я должен был отнести в гематологическую лабораторию. И самое удивительное, что это заведение располагалось тогда в Лавре и как раз в той церкви, где… отпевали Федора Михайловича. А когда я получил назад кровь и привез ее обратно в больницу, мне сказали, что с ней все в порядке.

– Среди историков есть шутка, гласящая, что классики – это люди, которых все знают, но которых никто не читает.

– Что касается Федора Михайловича, то его, пожалуй, все-таки читают. Но не так, как надо. А главное, не хотят следовать тому, о чем он пишет.

– Почему?

– В знакомстве с творчеством Достоевского необходимо пройти два этапа. На первом надо понять, что это некрасивое чтение. Вот, скажем, как мы воспринимаем Бунина? Тут вам и отточенный слог, и восхитительные эпитеты, и точные метафоры. А у Достоевского как бы некая неряшливость, но она потрясает своей информационной наполненностью. Мне об этом с восторгом не раз говорили переводчики. Кстати, Достоевского почему-то очень любят в Японии. Там даже есть три вида написания его фамилии, один из которых можно соотнести с понятием «сэнсэй».

Ну а на втором этапе знакомства с произведениями Федора Михайловича нужно поверить ему в том, что все, о чем он пишет, может произойти даже с тобой. Нет, не так: это даже вообще все о тебе, сидит у тебя внутри и когда-нибудь в той или иной форме «выстрелит». Поэтому Достоевского обязательно надо перечитывать по мере накопления жизненного опыта. Я лично это делаю каждые пять лет и постоянно совершаю все новые и новые для себя открытия. При этом, вчитываясь в текст, я абсолютно забываю, что его автором является мой прадед.

Кстати

Алексей, сын Дмитрия Андреевича, играет вместе с супругой и старшей дочерью в фолк-группе «Птица Си» и больше 15 лет работает на Валааме капитаном каботажного судна «Мария».

Дмитрий Андреевич гордится тем, что овладел 21 профессией. Самая любимая – водитель трамвая. Самый любимый его маршрут того времени – № 34, потому что он проходил по местам, связанным с Федором Михайловичем Достоевским.