Яндекс.Метрика
  • Светлана Дягилева

«Блокадный дневник»: петербуржцы поделились своими воспоминаниями о тех страшных 900 днях

«Петербургский дневник» публикует рассказы о ленинградской блокаде

В течение месяца «Петербургский дневник» собирал воспоминания о блокаде, которые сохранились в петербургских семьях. Всего на редакционную почту пришло несколько десятков писем – трогательных и пронзительных... Горожане поделились самым сокровенным. И даже несмотря на то, что некоторые подробности приводят в ужас, в осажденном Ленинграде, безусловно, находилось место таким качествам, как сострадание и милосердие.

«Мы понимаем...»

О блокаде Елене Мироновой рассказала ее мама Галина Миронова, родившаяся в 1938 году.

«Маминому брату Володе в начале блокады было 11 лет. Пока Володя мог ходить, он, как и все мальчики в городе, бегал по крыше, сбрасывал фугаски, но в скором времени сил на это уже не хватало. 125 граммов хлеба и стакан кипятка в день сделали свое дело, – написала Елена Миронова. – Мамина кроватка и кровать старшего брата стояли рядом. И однажды моя бабушка Ольга Ивановна заметила, что моя маленькая мама, съев свой кусок хлеба, укрылась с головой под одеялом. Открыв одеяло, бабушка увидела, что моя мама жует хлеб. Бабушка все поняла и стала ругать Володю, что он, голодный, отдает кусок своей маленькой пайки младшей сестре. Володя сказал ей просто: «Мы понимаем, почему голодаем, а она еще не понимает».

В марте 1942 года Володя умер. Это произошло в присутствии мамы и бабушки Елены Мироновой. «Бабушка пришла с работы, принеся каждому свою норму хлеба – 125 граммов. Володя – всегда и спокойный, и уравновешенный – вдруг потребовал от бабушки отдать ему его хлеб. Бабушка отдала ему этот кусок, он взял его в руку и умер», – рассказала Елена Миронова.

К бомбежкам привыкли и никуда не прятались

Ольга Бардышева поделилась воспоминаниями своей мамы Галины Бардышевой и дяди Владимира Тумашева. Они жили в Ораниенбауме, Гале было 9 лет, Вове – 6.

«С первых дней войны через ЖАКТы (жилищно-арендные кооперативные товарищества. – Ред.) развернулась бурная деятельность в обеспечение самообороны. Готовились прежде всего к воздушным налетам и бомбежкам. К нашим деревянным домам завезли песок, глину, бочки для воды и противопожарный инвентарь (ведра, багры, щипцы), и все это следовало перетаскивать на чердаки. Дети помогали взрослым. Например, мы разжижали глину (разводили с водой) и обмазывали ею балки на чердаке: считалось, что эта мера должна защитить деревянные конструкции от огня. На оконные стекла клеили крест-накрест полоски бумаги, – вспоминала Галина Бардышева. – В публикациях об Ораниенбауме военного времени гордо повторяются километры вырытых населением окопов и противотанковых рвов. Встречая эти цифры, я вновь и вновь вспоминаю, как было страшно: обстрелы, воздушные налеты...

В сентябре 1941 года мама работала на строительстве оборонительных сооружений. Их команда рыла окопы на Гостилицком шоссе, многие не вернулись. Маме, по счастью, удалось выбраться оттуда, когда наша оборона была прорвана и пал Петергоф».

Брат Галины Бардышевой Владимир Тумашев впоследствии рассказывал: «При первой сильной бомбежке моя мама, взяв за руки меня и сестру Галину, бегом повела нас в Верхний парк – в укрытия. На бегу она вдруг повалила нас на землю под крутой откос в сторону Оранжерейного сада и закрыла нас своим телом. Над нами очень низко кружил немецкий самолет и строчил из пулемета по бегущим людям. Но вскоре к бомбежкам и артобстрелам привыкли и никуда не прятались».

«Рисовали поле, букеты и воздушный бой»

Татьяна Кравченко рассказала историю своей мамы Маргариты Кравченко и маминой подруги Маргариты Беловой.

Маргарите Кравченко удалось эвакуироваться в 1942 году.

«О жизни в блокадном Ленинграде мама почти ничего не рассказывала. Вот о жизни в эвакуации – много и даже с удовольствием, о Ленинграде – нет, – поделилась Татьяна Кравченко. – Какие-то обрывочные воспоминания относятся, видимо, к самому началу осени 1941 года: как мама ехала в трамвае на работу к бабушке Асе, и тут начался обстрел, всех выгнали из трамвая и заставили бежать в бомбоубежище, и мама очень боялась, что она не доберется до бабушки Аси. Как стояли с Валериком целый день в очереди за жмыхом, но все-таки купили. Как во время бомбежки спускалась в бомбоубежище и рядом упала балка перекрытия, к счастью, только по ноге ударила, а если бы чуть-чуть в сторону...»

Детский садик, куда ходила подруга Маргариты Кравченко Маргарита Белова, сначала эвакуировали в Новгородскую область, но потом решили вернуть в Ленинград. Вот что узнала со слов близких Татьяна Кравченко: «В садике (в наше время это детский сад №62, который находится на Бармалеевой улице в Петроградском районе. – Ред.) режим был, как и в мирное время: завтрак, обед, ужин и вроде даже полдник. И каждый раз что-то давали, хотя если суп, то можно считать, что одна вода, крупинка крупинку догоняет. Однако все-таки это была еда. А между этим – занятия по рисованию, музыке и другие. Параскева Варфоломеевна (тетя девочки. – Ред.) писала об этом так: «Больше всего дети рисовали по замыслу. Конечно, у мальчиков отражалась война, да и у большинства девочек. Иногда предлагали нарисовать цветы, которые мы встречали в эвакуации. Многие рисовали поле, букеты и все-таки в небе воздушный бой. Наши побеждали».

О родственниках напоминают их вещи

Елена Богомолова родилась после войны в семье, из которой блокада унесла множество жизней.

«Вещи, хранящиеся у нас дома, напоминают об ушедших родных, – поделилась она. – Деревянная шкатулка с фотографиями, испещренная надписями, нацарапанными младшим братом моего отца – мальчиком Витей, погибшим в разбомбленном эшелоне вместе с детьми, которых пытались вывезти из Ленинграда. На стенах квартиры висят картины деда Моисея Реброва, жившего на Гаванской улице и умершего 31 декабря 1941 года от безбелковой дистрофии в первую блокадную зиму. В блокаду умерли и его родные братья Илья и Николай».

Сохранились письма военных лет от родных сестер бабушки. «Моя бабушка по отцу выжила лишь потому, что была сослана в Казахстан по сфабрикованному делу в 1937 году и вернулась после войны. Вторая бабушка, по матери, гасила фугаски, ходила на работу на склады Бадаева пешком с Васильевского острова. Она прожила долгую жизнь, но до конца своих дней вспоминала блокаду – как варили суп из клея и ремней и как обживались после войны в квартире на Среднем проспекте Васильевского острова на первом этаже, где полом была земля...» – написала Елена Богомолова.

Молитва

Любовь Володкевич, читатель «Петербургского дневника».

В куче тряпок на кровати
В леденящем Ленинграде
Санитарная бригада
Нашла умерших детей.
Но один зашевелился,
Его вырвали у смерти
И в госпиталь быстрей.
Дети, побыстрее, прячемся в траве.
Немец налетел, ну просто ад.
Воздушная тревога – спаси нас ради Бога.
И в детский сад не попади снаряд.

Посвящается брату

Юрий Зубков, житель блокадного Ленинграда.

Разорвал еще я книжку,

Чтоб буржуйку растопить.

Напоить хотел братишку:

Он лежит и просит пить.

Он лежит и все храпит –

Мне казалось, будто спит...

А потом глаза открыл –

Навсегда уснул, остыл.

Брат художником мог стать

И шедевры создавать.

Много горя от блокады...

Гром войны давно утих,

А умерших помнить надо –

Теперь живу я за двоих!

Тот, кто пережил блокаду,

Меня правильно поймет...

«Организм таял – истощался»

«В блокадные дни переживала все ужасы войны по адресу: улица Дзержинского (Гороховая), д. 51, кв. 39. Теперь его снесли» – так начала свое письмо в редакцию «Петербургского дневника» Эльза Ржевуцкая.

Она рассказала, что после взрыва Бадаевских складов, где хранился резерв продовольствия города, люди стали голодать. Они собирали в том месте сахарный песок вместе с землей и высасывали из этой смеси сладость. «Запасов питания в доме не было! Детский организм таял – истощался, не получая пищи, извлекая соки из себя, превращаясь от этого в скелет, когда осталась только кожа, натянутая на кости (дистрофия)», – поделилась воспоминаниями Эльза Ржевуцкая.

Грянули морозы... «Отопления и освещения в комнате не было, по заледенелым стенам бегали крысы, питаясь клеем из обоев. Мне они прокусили на правой ручке средний пальчик. Шрам остался навсегда!» – написала блокадница.

«Каждую ночь нас водили в бомбоубежище»

Когда началась война, Борису Мискевичу было 5 лет. Его семья жила в доме 24 по Ропшинской улице, окно комнаты выходило на Зеленинский садик.

Тогда Зеленинский сад был гораздо больше, а в центре сада стоял фонтан, рассказал житель блокадного Ленинграда.

«В феврале 1942 года умерли папа и младшая сестра. Мама с большим трудом их похоронила на Серафимовском кладбище, – поделился воспоминаниями Борис Мискевич. – Мама пошла работать на завод автоматов на Разночинной улице, а я пошел в детский сад на Большой Зелениной почти напротив Корпусной улицы. Этот детский сад проработал всю войну и работает до сих пор. Каждую ночь нас водили в бомбоубежище, в дом напротив. Помню разрушения, которые были в нашем микрорайоне. На углу Чкаловского и Большой Зелениной, где теперь школа, до войны было ремесленное училище, которое было полностью разрушено...»

Борис Мискевич хорошо запомнил магазин на углу проспекта Щорса (сейчас Малый проспект П.С.) и Большой Зелениной. «Вечером там была местная барахолка, где продавали, меняли у кого что было. Иногда в детском саду выдавали по конфетке. Я ее прятал, приносил домой, а мама меняла на хлеб», – рассказал он.

Маленький Борис болел желтухой и два месяца провел в детской больнице имени Филатова на улице Чапыгина. Петербуржец признался, что хорошо запомнил День Победы: «Радио у нас не было. О Победе в войне мы все узнали на улице, народ бурлил, целовались, поздравляли друг друга с Победой. Начиналась новая жизнь. В войну я пострадал, стал заикой, что мне иногда усложняло жизнь. Но это не помешало мне окончить школу, поступить на физический факультет Ленинградского государственного университета, а в 1969 году защитить кандидатскую диссертацию». 

Книга очерков о блокадном городе

Вячеслав Кокин в своем письме «Петербургскому дневнику» сообщил, что в его семье среди прочих блокадных реликвий хранится одна небольшая книга, которая была выпущена в осажденном Ленинграде весной 1943 года. Это «Ленинградский год» Николая Тихонова, «своеобразная летопись из жизни города-фронта».

Написан «Ленинградский год», как пояснил Вячеслав Кокин, по воспоминаниям его деда Ивана Кокина, который всю блокаду проработал на одном из оборонных заводов.

Вячеслав Кокин привел предисловие, которое сделал к книге сам автор: «Ленинградский год» – так называется книга этих маленьких очерков. Это только короткие описания, отдельные зарисовки, небольшие эпизоды из ленинградской жизни, охватывающие период с мая 1942 года по конец апреля 1943 года. Первый очерк написан после не имеющей равных по трудностям зимы 41-42-го года. Последний очерк закончен сейчас, когда снова теплый ветер весны несется над побуревшими деревьями парков и садов нашего города и по Неве кружатся мелкие шипящие льдинки».

Николай Тихонов не приукрашивал в своих очерках блокадный быт. В книге он рисует много суровых и трагических эпизодов. «В 1943 году Военным издательством Народного комиссариата обороны СССР была выпущена серия из двенадцати открыток – иллюстраций художника Виктора Морозова к книге Николая Тихонова «Ленинградский год». Одна из них – «Ленинград в августе 1942 года» – также хранится в семейном архиве», – рассказал Вячеслав Кокин.

Он добавил, что на одном из творческих вечеров в Доме писателей ленинградский поэт Александр Прокофьев экспромтом написал на этой открытке несколько четверостиший. «К сожалению, подробностей этой встречи с писателем не сохранилось», – сказал Вячеслав Кокин.

«Война!»

Валентина Котикова рассказала, что 22 июня 1941 года гуляла в Таврическом саду.

«Было солнечно, весело, хорошо, как вдруг по радио передали: «Война!» Все звуки смолкли, и воцарилась тишина. И только один маленький мальчик, прыгая, кричал: «Война, война, война», – до тех пор, пока мать не дала ему подзатыльник. Он заплакал. И вот до сих пор у меня в ушах стоит эта зловещая тишина и громкий детский плач», – поделилась воспоминаниями женщина.

Валентина Котикова хорошо помнит, как вместе с мамой они копались на помойке, собирали очистки картофеля, которые потом варили и ели... «У меня еще была маленькая сестренка Нина, она родилась вроде бы перед войной, я уже не очень помню Нину. Но двоих родителям было не выкормить. Мама меня подкармливала грудным молоком. Потом Нина умерла. Еще в блокаду у мамы родился сын Саша, но его уронили в роддоме – руки слабые были у врачей... Сашу и Нину похоронили. Где точно, я не знаю. Наверное, на Пискаревском кладбище», – рассказала блокадница.

Выводила первый трамвай

Вероника Финоженок прислала в редакцию рассказ о своей бабушке Анне Ковалевой – вагоновожатой, весной 1942 года выводившей первый блокадный трамвай.

«Моей бабушке было доверено вывести первый трамвай из трампарка имени Леонова. Сохранился видеоархив тех лет. И вот моя бабушка в белом платке, сияя от счастья, выводит трамвай на маршрут. Бежит трамвай, беспрерывно позванивая, а вдоль трамвайных путей и на остановках стоят ленинградцы, смеются и плачут, обнимают друг друга. Эта общая радость, надежда дороже всех наград», – уверена Вероника Финоженок.

18 января 1943 года – день прорыва блокады Ленинграда – ее бабушка встретила в больнице. «А 28 октября 1943 года Анне Ковалевой вручили медаль «За оборону Ленинграда». Потом бабушка получила медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Эти медали как большая ценность хранятся в нашей семье, как и в семьях блокадников, победивших смерть», – рассказала Вероника Финоженок.

О кипятке

Дмитрий Суслов, петербургский поэт и композитор.

Пустой блокадный кипяток

Был слаще сахара и меда.

Родного солнышка чуток

Дарил в любое время года.

Кипяток блокадных дней

Согревал тела и души.

Делал нас еще сильней

И спасал от злобной стужи.

За окном мела метель,

Печка грела дом поленом,

И тепло, как добрый хмель,

Растекалось вновь по венам.


Из группы осталось два человека

Елена Шалдо поделилась историей своего отца Григория Шалдо: 1 сентября ему исполнилось 95 лет.

«С осени 1941 года отец пошел учиться в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества. – Ред.), но в январе 1942 года учеба прервалась. Когда в марте отец вернулся в училище, из всей группы осталось только два человека – мой отец и другой мальчик», – рассказала Елена Шалдо.

С 1943 года ее отец работал кровельщиком и восстанавливал дома в городе и цеха Кировского завода. «После войны отец окончил строительный техникум, поступил в строительный институт, но, к сожалению, не окончил его, потому что уже родились я и моя сестра. Работал в тресте №16 мастером и начальником участка более 25 лет и 10 лет на домостроительном комбинате №3 начальником цеха. Строил и восстанавливал множество объектов в городе. Папа – ветеран войны и труда, награжден медалью «За оборону Ленинграда» и множеством других памятных медалей», – написала Елена Шалдо.

«Гадкий утенок» и меры против эпидемии

Владимир Турбин прислал свои воспоминания и воспоминания своей знакомой Нины Масловой.

Мужчина рассказал, что его любимая сказка – «Гадкий утенок», и впервые он ее услышал в детском саду блокадного Ленинграда.

«В нашей группе находилась девочка Катя, у которой головка была подстрижена наголо. Мы, мальчишки, относились к этому спокойно, а вот девочки почему-то ставили это ей в вину, подчеркнуто не хотели играть с Катей и, как она ни пыталась со всеми дружить, не подавали ей руки, даже во время общих танцев. От такого отношения Катя убегала в уголок комнаты и тихо плакала», – рассказал Владимир Турбин.

Чтобы отучить детей от такого поведения, воспитательница усадила их в круг и прочитала сказку Ганса Христиана Андерсена.

«Прошло время, и у нашей Кати отрасли прекрасные волосы», – написал Владимир Турбин.

Воспоминания Нины Масловой тоже связаны с детским садиком. Так, ей запомнилось, как ее группа ходила гулять на Покровскую площадь – нынешнюю Тургенева.

«Справа стояли стеллажи с телами, а слева был разведен огромный костер в яме, и женщины в ватниках с крестами на шапке и рукаве бросали маленькие пакеты туда. Это жгли тела покойных детей, чтобы не было эпидемии», – рассказывала Нина Маслова.

На столе отца лежала газета с его фотографией

Лариса Янушанец рассказала, что ее 10-летняя мама узнала о том, что выезд из Ленинграда прекращен, 8 сентября 1941 года, сидя на чемоданах на Московском вокзале.

Мама Ларисы Янушанец была там со своим братом, 7-летним мальчиком.

«Дедушка, вернувшись домой поздно вечером и увидев своих детей и жену, опустился на стул и устало произнес: «Шурочка, что же ты наделала...» Он договорился с соседкой о том, что ее родственники в Ярославской области примут его семью, но бабушка решила, что переживать трудные военные годы лучше всем вместе», – написала Лариса Янушанец.

Ее дедушка был инженером-строителем и секретарем экспертного совета в архитектурно-планировочном отделе Ленсовета.

«Мама рассказывает, что дома на рабочем столе ее отца лежала газета с его фотографией на первой полосе. Там он стоял на краю окопа, его волосы раздувались ветром, а под фото была подпись: «Руководитель работ по строительству Лужского рубежа Дмитрий Павлов». Всю осень 1941 года дедушка был на фронте, в декабре его привезли на машине, очень сильно исхудавшего. Он умер 16 января 1942 года. В этот день ему было выписано направление в только что открывшийся санаторий для дистрофиков», – поделилась Лариса Янушанец.

Одно яблоко

Александр Пацовский рассказал историю своей бабушки Зинаиды Лебедевой. Она родилась 25 июля 1920 года и всю блокаду проработала слесарем на Ленинградском Адмиралтейском объединении.

«Особенно ценны ее личные воспоминания. Например, как ее с подругой, еще молодых девчонок, опекали товарищи по заводу (бабушкина подруга, к сожалению, до Победы не дожила – от нее нашли только руки после взрыва на их складе с пироксилином). Как ей с мамой по Дороге жизни доставили посылкой коробку конфет и большое яблоко. Они положили коробку на антресоли и отвлеклись буквально на минуту, а пухлый от голода четырехлетний соседский мальчик Сережа непостижимым образом добрался до нее: он ел и плакал, и они плакали, но не ругали, понимали – голод. А мальчик потом все же умер, в ту же зиму 1942 года...» – написал Александр Пацовский.

Он добавил, что его бабушка была «обычной труженицей и работала до конца жизни». Ее не стало 27 апреля 1991 года.

Просили маму идти за хлебом

Блокадница Нина Пыркова сейчас живет в Московской области. Об акции по сбору блокадных воспоминаний она узнала случайно, от своей подруги, приехавшей в наш город на экскурсию.

Знакомая блокадницы отправила ей фотографию дома 42 на канале Грибоедова. Нина Пыркова жила в нем во время блокады. «Прошло 80 лет, а на углу все так же булочная, в которую моя мама ходила за хлебом, стоя в очереди в морозные дни 1941-1942 годов, – рассказала Нина Пыркова. – Мы, ее дети, спали одетые все на кровати и с утра начинали просить маму, чтобы шла за хлебом. Иногда ее заставал сигнал воздушной тревоги и мы боялись, что она уже не придет».

В блокаду умерли брат Нины Пырковой и бабушка... «Хочу поблагодарить губернатора Петербурга Александра Дмитриевича Беглова за поздравления нас, блокадников, живущих в других регионах России. И благодарность вашей газете за память», – резюмировала Нина Пыркова в письме «Петербургскому дневнику».

Такое время...

Юрий Соскин поделился с нами историей своей мамы Сарры Соскиной, а также бабушки и дедушки – Дарьи и Залмана Роговых.

Житель Петербурга рассказал, что его дед, Роговой Залман Беркович, был призван в Красную армию в августе 1941 года и воевал на подступах к Ленинграду. Он погиб в апреле 1942 года. Бабушка, Роговая Даша Гиршевна, всю блокаду проработала в военном госпитале сестрой-хозяйкой.

Юрий в деталях запомнил истории, которые слышал от близких: «Мама моя была еще маленькой, поэтому бабушка боялась оставлять ее одну дома и брала с собой на работу в госпиталь. Так как это запрещалось, во время обхода главврача маму прятали в кладовке под мешками с бельем». Бабушка Юрия Соскина к началу войны уже была беременна, и в январе 1942 года родилась девочка Лиля. Она могла бы стать тетей Юрия, но прожила только шесть дней.

«Время было самое голодное и холодное», – добавил Юрий Соскин.

Чуть не погибли в «Олимпии»

Владимир Евсеев рассказал, что летом 1941 года в городе еще работали кинотеатры.

«До сих пор помню знаковый эпизод того времени. Отец позвал меня в кинотеатр «Олимпия» на фильм «Петр Первый». Этот кинотеатр находился на Международном проспекте (сейчас Московский проспект. – Ред.), где теперь располагается сад «Олимпия». Во время сеанса вдруг в зале включили свет и нам было сказано немедленно покинуть зал. Оказывается, начался воздушный налет на город и по радио была объявлена воздушная тревога.

Народ не соглашался уходить, объясняя, что окна в кинотеатре завешаны и поэтому кинотеатр не может быть целью для бомбардировки. А директор кинотеатра ответил, что если он позволит нам остаться, то его сурово накажут. После этого все разошлись», – рассказал Владимир Евсеев.

Они с отцом вышли и остановились в подворотне на 6-й Красноармейской улице.

«Поскольку был уже вечер и на улице стемнело, мы видели в небе наши аэростаты и перекрестие наших прожекторов на летящем немецком самолете, – поделился воспоминаниями Владимир. – Вдруг все услышали пронзительный свист падающей бомбы. Со стороны Международного проспекта раздался взрыв, земля под ногами содрогнулась. Кто-то прибежал со словами: «Кинотеатр «Олимпия» разбомбили!» Позже налеты немецких самолетов участились, они стали повторяться по нескольку раз в день».

В феврале 1942 года умерла мама Владимира Евсеева. От голода. «На саночках, завернутую в одеяло, мы с папой отвезли ее и похоронили в братской могиле на Волковском кладбище. По дороге на кладбище, когда мы свернули с Лиговки на Расстанную улицу, я увидел, что не мы одни везем санки с умершим человеком. На похоронах церемоний никаких не было. Могильщики брали покойников за плечи, ноги и кидали в большой котлован», – добавил Владимир Евсеев.

Человеческая доброта и жертвенность

Лидия Семина родилась 17 сентября 1926 года в Ленинграде.

«12 января 1943 года я проснулась в объятиях моей умершей мамы и стала сиротой. Папа умер незадолго до войны, – рассказала женщина. – В блокаду я помогала добровольцам и дружинникам гасить зажигалки, жила у подруг и хороших людей. В 1943 году мы строили баррикады около Московских ворот, ожидая нападения врагов, за что получили статус участников войны. Я получила все возможные медали, связанные с этими временами».

В ее воспоминаниях много событий, связанных с человеческой добротой и жертвенностью. «Например, как-то в нашем доме остановились разведчики. Один из них обратил внимание на мои прохудившиеся валенки. Утром я нашла их подшитыми, залатанными и пригодными для носки. Я поняла, что это сделал он, симпатичный добрый молодой человек, который потом не вернулся из разведки, – написала Лидия Семина. – А мой муж, Моисеев Владимир Борисович, служивший в Кронштадте, рассказывал, как во время блокады он увидел сидящей в сугробе на последнем издыхании свою учительницу по фортепиано, которая занималась с ним до войны бесплатно, считая его талантливым и перспективным музыкантом, что оправдалось в дальнейшем. Он отдал ей свой паек, довел до дома и этим спас ее от ранней смерти».

«Вой сирен раздирал душу»

Юрий Соколов поделился воспоминаниями своей матери, Валентины Соколовой. Сейчас ей 93 года, а когда началась война, было всего 13.

«Самое суровое время было, когда мы жили на улице Каляева, дом 8, – голод, холод, воздушные тревоги. Спать ложились одетыми и, когда случалась воздушная тревога, мать уводила нас в бомбоубежище. Вой сирен раздирал душу, – рассказала женщина. – В летние каникулы 1942 года нас, школьников, отправляли на огороды полоть грядки. Наш огород находился на Пороховых. Очень большой он был. Помню, как над нами под огнем зениток очень быстро и очень низко пролетел немецкий самолет, сбрасывая листовки. Между грядок бежали красноармейцы и с криком «Не трогать!» быстро собирали их».

Несмотря на тревоги и обстрелы, жители ходили в кино, посещали Театр музыкальной комедии. «Мы злились, когда тревоги мешали и прерывали фильмы и спектакли, проклинали тогда немцев», – добавила Валентина Соколова.

Первый поход

Людмила Кордакова родилась 2 мая 1933 года. На момент начала блокады ей было 8 лет.

Ее семья жила на улице Рубинштейна, совсем рядом с Невским проспектом. В марте 1942 года Людмила Кордакова и ее сестра Алла впервые в том году вышли на улицу.

«Когда мы переходим дорогу, то на углу Коломенской улицы и Свечного переулка я замечаю под водосточной трубой сверток, перевязанный бечевкой. Я говорю о нем Аллочке, но она не хочет останавливаться и движется дальше. Меня разбирает любопытство, и я приседаю около свертка. Я развязываю бечевку, разворачиваю бумагу, дальше вижу нечто, завернутое в тряпку сине-красного цвета. Дергаю, раскрываю и... падаю на снег! В тряпке лежит детская рука – точно такая же, как моя! Отрубленная кисть руки, вся в крови. Я сразу забываю, куда и зачем мы идем, зову сестру... В первый наш поход на улицу нас всюду сопровождала смерть. Мы возвращаемся домой и все рассказываем маме, которая нас утешает», – поделилась воспоминаниями женщина.

Закрыть