Из всех эпох отечественной истории начало прошлого века кажется наиболее притягательным. Оно невероятно насыщено драматургией: революция, первая конституция, война, террористы, крах империи, еще две революции, террор, гражданская война. Один Петроград за неполные 10 лет своего существования вместил эмоций больше, чем Петербург за 240 и Ленинград за 65. И – тоска: о неслучившимся, бывшем на расстоянии вытянутой руки, но ускользнувшем. Кажущаяся возможность, разобрав эту эпоху на кусочки, найти ответы, почему все потом получилось так, как получилось, и не получится ли также снова.

Но это – рациональное объяснение. А есть еще чувство фатальной вовлеченности. Время, тянувшееся прежде бесконечно долго, тогда впервые сжалось. Если начало XVIII века в материальных проявлениях мало чем отличалось от его конца (не говоря о временах более архаичных), то здесь изобретения, меняющие мир, посыпались как из рога изобилия. Телеграф и телефон победили пространство и время, бензиновый двигатель осуществил самую древнюю мечту человека, научив его летать, электричество и радио открыли возможности, о которых даже не представляли. Все это произошло при жизни одного поколения.

В октябре 1910 года похоронная процессия первой жертвы авиакатастрофы в России – летчика Мациевича, выпавшего на глазах толпы из развалившегося в воздухе самолета – заполнила весь Невский. Он был не просто героем. Новый век открывал сезон театральных постановок на сюжеты древних хтонических мифов о посягнувшем на божественное человеке. Публика еще не знала, что сезон растянется на десятилетия.

Второй раз история сжимается на наших глазах. В кармане у каждого из нас – все знания человечества за последние три тысячи лет. Там же, в мобильном телефоне – социальные сети, которые подменяют мир вокруг. Мы живем тем же ощущением, которым жили 100 лет назад – наваливающегося с невероятной скоростью неизведанного.

И тем разительнее наши эстетические различия. Тогда, научившись делать с материалами все, что угодно, мир погрузился в изогнутые линии модерна и изящество Арт Деко, вверив свою жизнь железобетону пограничных фортов. Сейчас мы не верим ни в то, ни в другое, ни в третье, но с тоской взрослых глядим на эти артефакты, как на свои старые детские игрушки.