Загадка тайной любви А.С. Пушкина, как говорил сам поэт – «утаенной любви», более столетия занимает литературоведов, историков и почитателей его творчества. Ни один эпизод личной и творческой биографии великого поэта (к слову сказать, до конца не изученной) не породил такого количества легенд, споров и различных толкований.

Большинство пушкинистов под «утаенной любовью» понимают следующее явление: сильную, мучительную страсть, пережитую Пушкиным в молодые годы (в петербургское трехлетие 1817-1820 годов или во время пребывания на Кавказе и в Крыму летом 1820 года); любовь отвергнутую, чувство столь глубокое, что, несмотря на необходимость таить все, что могло указать на личность возлюбленной, Пушкин не мог не говорить об этом и в результате «забалтывался стихами». Под знаком этой страсти написаны многие ранние стихотворения и поэмы («Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан»), отголоски ее сохраняются и в более поздних произведениях – «Полтаве» и «Евгении Онегине». Некоторые исследователи считают «утаенную любовь» причиной творческого кризиса, приходящегося на начало 1820 года.

На рубеже XIX-XX веков в отечественном литературоведении преобладало мнение, что имя таинственной возлюбленной Пушкина – Екатерина Николаевна Раевская (дочь героя Отечественной войны генерала Н.Н. Раевского, правнучка М.В. Ломоносова).

В 1908 году литературовед М.О. Гершензон опубликовал статью «Северная любовь Пушкина». Зарождение «утаенной любви» автор относил к петербургскому трехлетию, 1817-1820 годам, и доказывал, что тайная любовь поэта – княгиня Мария Голицина, внучка А.В. Суворова.

Главным оппонентом М.О. Гершензона выступил профессор П.Е. Щеголев. Исследователь утверждал, что мучительной любовью Пушкин «пламенел» на берегах Тавриды, имя его возлюбленной – Мария Николаевна Раевская, в замужестве Волконская. Эта красивая гипотеза о любви великого поэта к жене декабриста была с восторгом встречена публикой и до сих пор весьма популярна в отечественном литературоведении.

Известный пушкинист П.К. Губер в 1923 году предложил другую версию: на основе анализа писем Н.Н. Раевского-младшего, друга поэта, некоторых пушкинских стихов и так называемого «донжуанского списка Пушкина» он сделал вывод, что «утаенная любовь» – лицейская симпатия поэта Наталья Кочубей, в замужестве графиня Строганова.

В 1960 году появилась большая и обстоятельная работа советского литературоведа Л.П. Гроссмана. По его мнению, таинственной возлюбленной Пушкина, рассказчицей легенды о фонтане Слез и вдохновительницей поэмы «Бахчисарайский фонтан» была польская аристократка Софья Потоцкая, в замужестве Киселева.

С гипотезой, разительно отличающейся от вышеназванных, выступил известный писатель и литературовед Ю.Н. Тынянов. По его мнению, женщина, любовь к которой так тщательно скрывал Пушкин, – не юная дева, а зрелая женщина, Е.А. Карамзина, жена знаменитого историка.

Тема «утаенной любви» становится одной из ведущих в лирике Пушкина начиная с 1820 года. В эпилоге к поэме «Руслан и Людмила», написанному на Кавказе, Пушкин упомянул о временной потере способности творить, о некой душевной и нравственной омертвелости, вызванной неразделенной любовью. В элегии «Погасло дневное светило…» содержится подробная характеристика любовного чувства, переживаемого поэтом: «безумная любовь», «желаний и надежд томительный обман». Подлинной, глубокой любви противопоставляются мимолетные увлечения.

Поэма «Кавказский пленник», начатая на Кавказе и законченная в Крыму, по признанию самого поэта, содержит много автобиографических черт. Душевное состояние героя во многом сходно с настроением самого автора: изгнанник, бежавший от суетного света, он несет в своей душе глубокое разочарование, воспоминания о неразделенной, трагической любви мешают ему откликаться на новые чувства и впечатления. Соглашаясь с критикой поэмы, поэт отмечал: «Доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения».

Элегию «Редеет облаков летучая гряда», написанную в 1820 году, сам Пушкин относил к числу стихов об «утаенной любви» и признавал, что «заболтался стихами»: «Там некогда в горах, сердечной думы полный, // Над морем я влачил задумчивую лень, // Когда на хижины сходила ночи тень – // И дева юная во мгле тебя искала // И именем своим подругам называла». Именно из-за публикации последних строк элегии поэт был сердит на издателя «Полярной звезды» А. Бестужева. Еще одно поэтическое откровение об «утаенной любви» находим в стихотворении «Кто видел край, где роскошью природы...» (1821 год): «Скажите мне: кто видел край прелестный, // Где я любил, изгнанник неизвестный?» Так же откровенно высказывался Пушкин в неоконченном отрывке «Таврида» (1822 год): «За нею по наклону гор // Я шел дорогой неизвестной, // И примечал мой робкий взор // Следы ноги ее прелестной. // Зачем не смел ее следов // Коснуться жаркими устами <...> // Нет, никогда средь бурных дней // Мятежной юности моей // Я не желал с таким волненьем // Лобзать уста младых Цирцей // И перси, полные томленьем». Пушкин воспользовался этими неопубликованными строками при создании «Евгения Онегина», включив их в несколько переработанном виде в первую главу. Примечательно, что в «Евгении Онегине» (то есть в позднейшей редакции) усилен мотив мучительных, глубоких страстей: так, например, строка «я не желал с таким волненьем» («Таврида») заменена на «я не желал с таким мученьем» («Евгений Онегин»).

Поэма «Бахчисарайский фонтан» стоит особняком в списке произведений, относящихся к теме «утаенной любви»: история создания произведения, по признанию самого поэта, связана с именем таинственной возлюбленной, эпилог содержит ряд страстных поэтических признаний, а развернувшаяся вокруг издания поэмы переписка поэта с друзьями дает обширный и весьма ценный материал для изучения загадки «утаенной любви». «Любовный бред», о котором упоминает Пушкин в письмах, содержится в эпилоге. Примечательно, что часть текста была опущена при первом издании поэмы: «Все думы сердца к ней летят; // Об ней в изгнании тоскую... // Безумец! Полно, перестань, // Не растравляй тоски напрасной. // Мятежным снам любви несчастной // Заплачена тобою дань – // Опомнись! Долго ль, узник томный, // Тебе оковы лобызать,  // И в свете лирою нескромной // Свое безумство разглашать».

Как отмечал Ю.М. Лотман, тема «утаенной любви» значительно сильнее проявляется не в самих стихотворениях, а в пушкинских автокомментариях по их поводу, ориентируя литературные круги тех лет на определенный тип восприятия.

Летом 1823 года Пушкин писал из Одессы брату Льву: «Здесь Туманский. Он добрый малый, да иногда врет, например, он пишет в Пб. письмо обо мне: Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и portfeuille, любовь и пр... дело в том, что я прочел ему отрывки из «Бахчисарайского фонтана» (новой моей поэмы), сказав, что я не желал бы ее напечатать потому, что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру. <…>»

В конце 1823 года вышел альманах «Полярная звезда», издававшийся А. Бестужевым. До Пушкина это издание дошло, видимо, в январе 1824 года. Поэт направил издателю сердитое письмо, полное упреков в нескромности: «Конечно, я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра: ты не знаешь до какой степени это мне досадно... в старину мне случалось забалтываться стихами, и мне грустно видеть, что со мной поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности». В черновике этого письма имеется еще одна подробность: «Ты напечатал те стихи, об которых именно просил тебя не выдавать их в п[ечать]. Ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. Они относятся писаны к женщине, которая читала их». Речь шла об элегии «Редеет облаков летучая гряда», каким-то образом попавшей к Бестужеву и напечатанной им полностью, включая последние строки, которые сам автор не хотел видеть опубликованными. В начале лета поэт отправил Бестужеву еще одно письмо: «Посуди сам, мне случилось когда-то быть влюбленным без памяти. Я обыкновенно в таком случае пишу элегии. <...> Бог тебя простит, но ты осрамил меня в нынешней Звезде, напечатав три последних стиха моей элегии. <…> Вообрази мое отчаяние, когда увидел их напечатанными. Журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает, видя, с какой охотой беседую об ней с одним из Пб моих приятелей. <...> Признаюсь, одною мыслью этой женщины дорожу более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики». И, наконец, в письме Дельвигу от 1824 года Пушкин называет начальную букву фамилии (или имени?) таинственной красавицы: «Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes» (фонтан слез)».

При внимательном прочтении этих писем возникает немало вопросов. Во-первых, неясны причины, по которым Пушкин решил доверить свою сердечную тайну одесскому знакомцу В. Туманскому – из переписки поэта понятно, болтливость последнего не была тайной для него. Пушкин цитирует письмо В. Туманского, из чего следует, что он читал его, следовательно, мог заставить автора вычеркнуть нежелательные строки. Да и адресат этого пушкинского письма – Лев Сергеевич – не отличался способностью хранить чужие секреты и часто подводил старшего брата, о чем говорит переписка поэта. Во-вторых, непонятно, по какой причине Пушкин просил А. Бестужева не печатать последние три стиха элегии «Редеет облаков летучая гряда»: проще было бы не печатать последние два стиха, и элегия выглядела бы законченным произведением, что не вызвало бы нежелательных толков. Не все ясно и в письме А. Дельвигу. В черновиках письма ясно читается: «К* поэтически описывал мне его...» Если бы поэт действительно собирался скрыть истинную вдохновительницу поэмы, то, очевидно, оставил бы этот вариант с мужским родом: упоминать в письме, предназначенном для печати, инициалы рассказчицы легенды было чрезвычайно рискованно. Трудно согласиться с тем, что Пушкин, чрезвычайно щепетильный в вопросах чести, мог допустить такую оплошность.

Все указывает на то, что Пушкин, сообщая в письмах противоречивые сведения, определенно мистифицировал своих корреспондентов – брата, Бестужева, Дельвига, а через них, благодаря их способности разглашать доверенные секреты, наиболее важный для него круг читателей для того, чтобы окружить свою элегическую поэзию романтической легендой, представляя стихи как лирический дневник своего сердца.

Вышесказанное не означает признание неправдивости Пушкина. Однако таинственный адресат произведений, посвященных «утаенной любви», – не конкретная женщина, а собирательный образ многих современниц, литературная героиня. Нельзя отрицать явление творческой биографии Пушкина, называемое «утаенная любовь». Однако очевидно, что этот феномен – результат сложных творческих процессов. И литературоведческое сражение за право назвать подлинное имя пушкинской музы продолжается до сих пор.