– Не так давно в музее проходили «Русские чтения». Как появилась идея такого марафона и о чем он был?

– Идея связана с пониманием того, что русский язык находится не только в пределах России. Это язык, который входит в десятку самых популярных языков мира. На нашем языке говорят и в странах бывшего Советского Союза, и в Европе, и в США. Мы хотим обсудить проблемы этого языка и поиска литературы.

Интересно, что русскоязычные писатели за рубежом не так тесно связаны с нашими политическими, идеологическими, экзистенциальными проблемами. Они вовлечены в свои местные, локальные проблемы, и у них свои художественные поиски. Мы хотим осуществить диалог между нами и ними, чтобы понять, что делают они – люди, живущие в европейском контексте, и мы – писатели, существующие в российском контексте.

– Знакомы ли современным писателям-эмигрантам проблемы того же Довлатова, когда он уехал в Штаты?

– Думаю, что нет. Довлатов столкнулся с определенной проблемой – его здесь не печатали, после эмиграции он стал персоной нон грата для Советского Союза, его книги не могли попасть на прилавки советских магазинов. Они впервые появились у нас уже после смерти Сергея Донатовича.

Здесь же ситуация другая: книги, которые пишут наши коллеги, издаются. Сорокин живет в Германии – его книги у нас выходят, Гиголашвили живет в Германии, а его роман «Чертово колесо» в свое время стал очень популярным у нас. То же самое можно сказать про Евгения Абдуллаева и Андрея Иванова. Они существуют на территории нашего книжного рынка, их покупают. Получается, контакт с российскими читателями есть.

При этом ситуация специфическая: эти писатели знакомы с российским контекстом, но не как участники, а как сторонние наблюдатели. У Довлатова было по-другому: условно говоря, его читатели – это американские эмигранты.

– Кстати, кого из наших писателей предпочитают на Западе?

– Там существует самостоятельный рынок. В принципе, нас всех так или иначе переводят.

Например, два моих романа перевели на итальянский. Однажды приезжаю в Италию – и очень много людей приходят на встречу. Это было в Порденоне на книжной ярмарке – это небольшой городок неподалеку от Венеции. На встречу пришли около 150 человек.

Вопрос в том, кого читают массово. Западного читателя интересуют детективщики типа Дарьи Донцовой, и это интересно, потому что они описывают российскую повседневность. Хорошо знают Евгения Водолазкина, Гузель Яхину, Захара Прилепина. Насколько я знаю, Андрей Геласимов неплохо продавался в Великобритании – редкий случай. Владимир Сорокин хорошо продается в Германии. Но в целом мы все в той или иной степени – маргинальная часть европейского рынка.

– Кстати, сохранился ли интерес к Набокову на Западе?

– Да, и это совершенно не удивительно, потому что он оказал колоссальное влияние на американскую прозу. Это был серьезный переворот в американской литературе: от религиозности и глубокой проблемности к специфической и яркой литературной игре. Знаковые для страны писатели испытали на себе влияние Набокова – от Джерома Дэвида Сэлинджера до Дэвида Фостера Уоллеса. Джон Апдайк – абсолютно религиозный автор, консервативный, Томас Пинчон – все это постнабоковская линия. Постепенно влияние Набокова стало спадать, хотя тот же Дэвид Фостер Уоллес – это история двадцатилетней давности.

Хотя Набоков прожил в нашем городе только до 1917 года, единственным своим домом он считал дом на Большой Морской, 47. У нас в музее постоянно проходят экспозиции, касающиеся не только Набокова. Также нам интересны русский Серебряный век и западная литература, проблемы художественного перевода, ведь Набоков переводил Пушкина, Гоголя на английский. А еще он стал автором совершенно чудесного перевода на русский «Алисы в Стране чудес».

ФАКТ:
В Петербурге может появиться городской фестиваль, посвященный Набокову, своеобразный аналог «Дня Д» – праздника в честь Довлатова.