Директор НИИ скорой помощи им. И. И. Джанелидзе Вадим Мануковский занял этот пост в октябре 2020 года. Он по-прежнему оперирующий нейрохирург, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач РФ и говорит, что административные функции принял на себя исключительно ради будущего развития вверенного ему института.

Никто не уклонялся от работы

– Вадим Анатольевич, в прошлом году Институт скорой помощи ругали и хвалили. Ругали за большое количество заразившихся сотрудников, хвалили – за тысячи спасенных жизней, за трудную работу неинфекционного стационара в условиях эпидемии, когда вы приняли на себя, наряду с Елизаветинской больницей и Городской больницей №26, основной удар по экстренной помощи. Как это было?

– Мы не можем быть по определению инфекционным стационаром. Наше здание построено в 1986 году, тогда не предусматривалось многое из того, что требует перепрофилирование под инфекционный стационар. Роспотребнадзор действовал жестко: если на отделении появлялся больной с COVID-19, отделение сразу закрывалось на карантин. Поэтому были моменты, когда во всем институте лежали около 300 пациентов, – многие отделения были закрыты на дезинфекцию, 400 человек персонала заболели, четверо погибли, к сожалению. Но работать было надо, поэтому с Роспотребнадзором, с коллегами – гигиенистами, эпидемиологами – начали работу по разделению потоков, соблюдению противоэпидемических мероприятий. Сначала вопрос решался с трудом. В июне появились экспресс-тесты, в достаточном количестве СИЗы – кстати, их мы закупали за счет благотворителей и за свой счет, потому что не являемся инфекционным стационаром. И, в конце концов, мы научились работать в таких условиях.

– Ощущение, что эти три неперепрофилированные больницы приняли на себя основной удар эпидемии, потому что у вас оказались и инфекционные, и обычные пациенты. И именно эти три больницы пострадали в эпидемии сильнее всего.

– Это абсолютно очевидно. Инфекционные и перепрофилированные стационары были защищены финансово и технически. Нам пришлось трудно, но зато мы сохранили коллектив и его профессиональную пригодность. Наши хирурги по-прежнему оперируют, терапевты лечат. А в тех стационарах, которые были перепрофилированы под COVID-19, сегодня могут возникнуть проблемы, потому что за 3-4 месяца хирург очень сильно теряет в профессионализме. Я, например, даже в отпуск не ухожу, потому что надо оперировать каждый день. Когда врач-специалист занимается чем-то другим, очень тяжело потом вернуться в исходное состояние. Может быть, имеет смысл курсы типа профессиональной реабилитации проводить. Это очень важный момент.

– Что вас поразило в этом коронавирусном году?

– Мне кажется, все решения принимались правильно. Мы впервые столкнулись с такой инфекцией, и мы не ограничены от мира. Все страны наступали на те же грабли. Сейчас, подводя итоги, могу сказать, что первый этап был очень тяжелый, потому что никто не понимал, с чем имеет дело. Потом мы узнали, как себя защищать, исчезла нервозность и истеричность, и все стали лучше работать. Но могу сказать: меня поразил коллектив в институте. Дело в том, что врачу или медсестре достаточно легко получить больничный, но люди не уклонялись от работы, приходили и трудились. Я был поражен просто. Конечно, и финансовая составляющая есть, но главное – человеческий фактор. Люди работали практически бескорыстно.

«У нас – не приемный покой»

– К профессионализму врачей НИИ скорой помощи вопросов практически не возникает. Но институт традиционно поругивают за долгое ожидание в приемном покое. Неужели нельзя решить этот вопрос?

– Наш институт имеет 804 лечебные койки и 113 реанимационных. Нормальной работой любого стационара-тысячника принято считать 100 поступивших человек в сутки. Мы же из года в год принимаем в сутки 220-250 человек, а во время пандемии доходило до 330-350 пациентов в день. Ни одно приемное отделение не рассчитано на такое количество народа, поэтому мы всегда работаем с перегрузкой. У нас оборот койки 5,5-6 дней, как у всех стационаров-тысячников. Мы не можем позволить себе лечить пациента 1,5-2 недели – не из-за того, что не хотим – нам выгодно лечить до полного выздоровления, мы получаем за это оплату. Но тогда нам некуда будет госпитализировать людей. Правда, и тут есть плюсы – мы постоянно внедряем современные технологии, благодаря которым стало больше малотравматичных операций. Но поток пациентов и интенсивность труда абсолютно бешеные.
Что касается приемного отделения... Став директором, я специально проводил анализ жалоб. Мы пролечиваем 76 тысяч человек в год, и, если поступает 500 жалоб, – это много или мало? Причем большая часть жалоб – необоснованные, и почти все действительно связаны с приемным отделением. Но дело вот в чем: у нас нет приемного покоя. По старинке считается, что если человек поступает в стационар, то приемный покой нужен для того, чтобы его переодеть и отправить в отделение. К сожалению или к счастью, но мы давно перепрофилированы, и у нас вместо приемного – отделение экстренной медицинской помощи. Это – не приемный покой. И попадающий туда человек может совершенно законно провести в отделении экстренной помощи до 3 суток.

– То есть приемный покой– это не отделение «для регистрации и переодевания», а фактически уже диагностическое и лечебное отделение?

– Да, но люди этого не понимают. Вот жалоба: пациентка просидела там 8 часов. Но она просидела не в приемном покое, а в отделении экстренной помощи. За эти 8 часов ей сделали анализы крови, результаты которых надо дождаться, КТ, МРТ, фиброгастроскопию, переодели, выполнили внутривенное капельное введение лекарственного препарата, и когда определились с окончательным диагнозом, то подняли в отделение. Но пациент готов был писать жалобу, что 8 часов провел в ожидании. И эта проблема не решится, пока население это не поймет.

– А благодарности пишут?

– Те, кого мы спасаем, жалобы не пишут. К сожалению, очень мало людей, которые благодарят, и это интересный психологический момент. Дело в том, что медицину сегодня воспринимают как сферу услуг, подразумевается, что мы должны «обслуживать» человека. А мы не обслуживаем, мы оказываем помощь. Если все хорошо, то часто пациент уходит и даже «до свидания» не говорит. Всегда пишут недовольные, а страдают врачи, происходит выхолащивание. Мы сейчас создаем новый сайт, на нем будет опросник, в котором можно будет отметить плюсы и минусы нашей работы. И тогда у нас появится информация о количестве довольных и недовольных пациентов. Мы очень серьезно относимся к оказанию медицинской помощи, прекрасно понимая, что есть и некачественная помощь. Но мы работаем много и хорошо.

Как Склиф, только другой

– Вы как-то сказали, что НИИ Джанелидзе – петербургский аналог знаменитого Института скорой помощи им. Склифосовского в Москве. Это что, ваш идеал – быть таким же?

– Пример Склифа я привожу не случайно – он и правда «крутой». Мы тоже «крутые», но мы недофинансированы хронически. У нас бюджет городского стационара-тысячника, а нужен – в 4 раза больше. Склиф финансируется в 4 раза больше, чем мы, в то время как по масштабу, количеству профессоров в составе института, числу пролеченных пациентов мы абсолютно одинаковы со Склифом. Это две равнозначные структуры, но получается, что мы лечим большее количество пациентов такими же силами, как в Москве, но за гораздо меньшие деньги. Не только в смысле зарплат, но в смысле финансирования всей нашей деятельности. Поэтому сейчас моя основная задача: доказать, что наш институт – это бриллиант в городе. Федеральные центры живут неплохо, а вот у городских стационаров дела обстоят хуже. Нас воспринимают как больницу, а мы – институт. Ни в одной больнице нет 50 докторов наук, профессоров и 70 кандидатов наук. Это высокий уровень. Потому что обычный городской стационар – это клиническое подразделение, отделение, которое выполняет функции по лечению пациентов. А у нас есть клиники, где лечатся 120 научных работников по разным направлениям, и у нас есть учебная база. Таких больше нет. Только Склиф в Москве и мы в Петербурге. Если это будет понятно всем, мы зацветем и заблагоухаем. Очень радует, что губернатор Александр Беглов нас активно поддерживает.

– Глава города приезжал в январе и дал указание уже в этом году запустить новый корпус. Вижу, что стройка идет полным ходом. Что там будет?

– Да, мы уже краны убрали, здание подведено под крышу. Все очень стараются, работы идут каждый день без выходных. Там будет самое современное отделение экстренной медицинской помощи. Таким образом у нас будет два приемных отделения: одно в старом корпусе – предназначенное для токсикологических, психиатрических и ожоговых пациентов, их поступает около 60-70 человек в день, так что справимся влегкую. Остальных 200 пациентов примет новый корпус. Там будут 7 гибридных высокотехнологичных операционных, несколько реанимаций, инфекционный изолятор, причем корпус будет трансформироваться в инфекционную отдельную больницу, если потребуется. Он будет отсекаться от основной башни клиники и работать как закрытый стационар.

– Будет ли своя поликлиника?

– Губернатор анонсировал строительство новой поликлиники, рядом с вертолетной площадкой института. Пока не знаем, кому она будет принадлежать, – району или институту. В любом случае поликлиника будет способна обеспечить наш институт плановыми пациентами. Туда будет приходить большинство пациентов с инфарктами и инсультами, и эти люди смогут тут же госпитализироваться при необходимости. Получается та преемственность, которой мы так добиваемся. У нас не было никогда поликлиники, при этом 40 процентов пациентов, попадающих сегодня в институт, шли бы лечиться в поликлинику. Новая поликлиника как раз и заберет эти 40 процентов. А кому нужна экстренная помощь, будут сразу поступать из поликлиники в институт. Это очень хорошая идея.

Не бойтесь вызывать скорую

– Сейчас врачи говорят об ожидаемом подъеме обострений хронических заболеваний, об увеличении смертности от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний. Вы это замечаете уже?

– Основная проблема прошлого года была в том, что из-за перепрофилирования городских стационаров в инфекционные больницы произошло увеличение плеча медицинской эвакуации. У человека инфаркт, а доставка в стационар затягивается. Естественно, результаты лечения хуже, и поэтому состояние таких пациентов ухудшается.

Ну, и второй момент: не совсем достаточной была информация о том, какие стационары готовы принимать неинфекционных пациентов; пожилые люди боялись вызывать врачей и доводили себя до состояния, когда вылечить их было невозможно. Сейчас ситуация выравнивается, открываются федеральные центры, появляются коронавирусные больницы, достаточно активно поликлиники, наконец, начали вести пропагандистскую работу и призывать людей не сидеть дома, а вызывать врача. Лучше пусть приедет к нам в клинику, и мы окажем помощь. Он инфаркта быстрее умрешь, чем от коронавируса.

– Каковы причины смертности сейчас?

– В январе каждый третий поступивший – это так называемые отложенные инсульты и инфаркты. Сейчас ситуация меняется. Я с октября руковожу институтом и вижу, что ситуация с летальностью начала ухудшаться в ноябре прошлого года. Мы стали анализировать. Показалось сначала, что это общее увеличение, что это люди, перенесшие COVID-19. Но потом проанализировали увеличившуюся летальность, и оказалось, что больше всего летальность возросла по сердечно-сосудистым заболеваниям и инсультам. И это связано с поздним обращением. Мы теряем «золотой час» и не можем лечить так, как бы хотелось. И второе – увеличение плеча эвакуации, так как всех экстренных со всех концов города везли только в 3 стационара.

– Много ли травм было в этом году?

– Заметно увеличилась госпитализация травматологических пациентов. Все отдыхают здесь, катаются на лыжах, коньках, ватрушках. Зима в этом году была достаточно суровая, снег и лед были почти все время. Я даже вынужден был открыть третье отделение под травму, перепрофилировав урологию. Мы сейчас практически не принимаем урологических пациентов, все заточено под травматологических больных. Если раньше в неделю в среднем оперировалось 25 человек на одном отделении, то сейчас количество оперируемых возросло как минимум в два раза и иногда доходит до 100 операций в неделю. Другие больницы постепенно возвращаются в строй, но пока поток травматологических пациентов не снижается. С приходом тепла начнутся велосипеды. Я сам оперировал одного академика, который с велосипеда упал. Много проблем доставляет и модная нынче техника: снегоходы, багги. Они тоже достаточно травмоопасны.

– Какие задачи как директор Института скорой помощи вы ставите лично для себя?

– Я отдаю себе отчет, что мы никогда не заработаем нормально, если не поменяется общее медицинское, социальное отношение к нам как к институту. Невозможно жить в режиме постоянной жалобы на свою судьбу, надо искать другие варианты работы, договариваться с ТФОМС о сокращении сроков лечения и оплаты работы или же менять эффективность труда. Нельзя институт превращать только в больницу, что уже давно пытаются сделать. Мы должны реструктурировать поток пациентов, а дальше добиться, чтобы к нам относились как к институту. Поэтому выхода нет, надо только работать. Если будут поликлиника и новый корпус, которые помогут разгрузить основной, то попытаемся расширить коечный фонд, откроем два или три лечебных отделения по 30 коек на каждом, ведь деньги приходят вслед за койками. Надо работать над эффективностью труда, чтобы каждый знал, чем занимается, чтобы врач не катал каталки, а лечил или оперировал. Это отлаживается годами. От меня это и зависит. Пытаюсь объяснить, что такой институт всем выгоден. Одного НИИ для города более чем достаточно, нельзя расширяться до бесконечности: монстров не прокормить, они начинают жить сами для себя. Наш НИИ скорой помощи – уникальное учреждение, таких нет нигде.