В преддверии 70‑летия Победы мы беседуем с Николаем Михайловичем Беляевым, капитаном второго ранга в отставке, участником штурма Рейхстага, бывшим комсоргом 756‑го полка 150‑й дивизии, разведчики которого М. Егоров и М. Кантария водрузили над Рейхстагом Знамя Победы. Ветеран только что вернулся из Берлина, где вновь пережил те волнующие моменты.

Ветеран Великой Отечественной войны Николай Беляев награжден двумя орденами Отечественной войны I степени, одним орденом Великой Отечественной войны II степени, двумя орденами Красного Знамени, двумя медалями "За боевые заслуги".

"Петербургский дневник": Николай Михайлович, вы единственный из оставшихся в живых ленинградцев – участников штурма Рейхстага. Недавно вы были почетным гостем на открытии трехмерной панорамы "Битва за Берлин. Подвиг знаменосцев" и на воссозданных там руинах Рейхстага оставили свой автограф. А как все происходило 70 лет назад?

Николай Беляев: Бои в Берлине шли страшные, но настроение все же было уже не то, что в начале войны. Все понимали, что каждый шаг вперед – это шаг к скорой победе. В апреле Военный совет 3-й ударной армии принял решение учредить девять знамен государственного флага СССР увеличенного размера с серпом и молотом и звездой над ними. Девять их было, по числу стрелковых дивизий.

В нашей дивизии было знамя под номером пять, оно‑то и взвилось над Рейхстагом. Мне довелось его держать в руках еще до того, как оно стало Знаменем Победы. Довелось участвовать и в подборе тех, кто будет его нести.

Решали этот вопрос наши командиры, которые первой назвали кандидатуру Михаила Егорова. Он пришел к нам в полк опытным разведчиком из отряда смоленских и белорусских партизан, имел награды. А Мелитона Кантарию выбрали вовсе не потому, что того хотел Сталин. Просто он всегда ходил в разведку в паре с Егоровым. Я знал их как комсорг полка и как шеф разведвзвода. Это были очень достойные люди.

"Петербургский дневник": По книгам и фильмам мы знаем, какие тяжелые бои шли за Рейх­стаг…

Николай Беляев: Купол был разбит, подняться наверх под огнем противника было невозможно. Разведчики карабкались по железному остову, который был весь в осколках стек­ла. Потом, когда я их увидел, у них даже через бинты на руках выступала кровь.

Сначала Егоров и Кантария смогли вывесить знамя только над парадным входом, где возвышалась скульптура в виде колесницы. Было это 30 апреля в 22.50. Оно там висело довольно долго, а вокруг шла ожесточенная битва. Немцы – их там было более тысячи – подожгли Рейхстаг фауст­патронами. Кругом полыхало море огня, и сколько моих товарищей в нем погибло!..

Помню таджика Раджая Ишчанова – он был комсоргом роты… Его товарищи говорили мне после боя, что Раджай сгорел. Был ранен, еще жив, но попал в огонь… Хорошо помню и пулеметчика Петра Пятницкого, который с самодельным красным флагом поднял людей в атаку. Он дошел примерно до третьей ступеньки и упал, сраженный пулей.

Командование отдало приказ покинуть горящий Рейхстаг. Но никто не вышел. Как же так, мы уже победили, знамя установили, а теперь уйдем, и фашисты его снимут?! Теперь мы уже должны были защищать Знамя Победы.

Когда бои стали стихать, в ночь на 1 мая разведчики перенесли Знамя на вершину купола. Было сделано много фотографий солдат, водружающих флаги. Но это, конечно, не тот боевой момент. Та фотография есть только одна: когда купол снят издалека, а на его вершине – Знамя.

"Петербургский дневник": Солдаты, бравшие Рейхстаг, расписывались на его стенах. А вы?

Николай Беляев: Я тоже оставил роспись, но не за себя. Я написал: "Наша Лиза", имея в виду Героя Советского Союза партизанку Лизу Чайкину. А я ее лично знал: до войны она была секретарем нашего Пеновского райкома комсомола, я с ней часто общался и очень уважал ее. Она была сильным и светлым человеком, храброй партизанкой, которая, несмотря на пытки, не выдала своих товарищей по отряду, и фашисты ее казнили. Мне было очень тяжело узнать о ее гибели…

"Петербургский дневник": А как вы сами попали на фронт?

Николай Беляев: В первые дни войны я пошел в райком комсомола и заявил, что готов идти на фронт добровольцем. И 29 июня вместе с товарищами уже был в поезде, который доставил меня в Калининское военное химическое училище. Там я прошел курс молодого бойца, где нас научили главному – окапываться и стрелять практически из всех видов оружия.

Потом я был направлен в Мурманск и попал в 52‑ю Красно­знаменную стрелковую дивизию, а оттуда – в 58-й стрелковый полк. Помню, что до фронта 50 км мы шли пешком. Больше всего меня поразило солнце, которое в то время можно было наблюдать целые сутки, и снег в расщелинах скал – такая интересная природа была в этом краю.

Я попал в минометную роту подносчиком мин. Носил их так: заворачивал четыре мины в плащ-палатку, две со спины, две – на грудь, и под пулями шел на задание.

Помню, как противник на нашем участке прорвал оборону и мы получили приказ об отступлении. Командир взвода взял винтовку, встал за камень и начал отстреливаться, приказав: "Беляев! Третьим номером! Взять опорную плиту миномета!".

Мы шли горными тропами, неся на себе оружие и боеприпасы, а сверху нас поливали огнем мессершмиты. Я спрятался за небольшой валун – метра, наверное, на полтора. А немец-охотник зашел с другой стороны – и снова прямо на меня! Перебежал на другую сторону, а он опять летит и палит из пулемета. Скрыться от пулеметных выстрелов удалось, наверное, только чудом. Таким было мое боевое крещение.

Но вот о чем я говорю с гордостью: та страшная ночь в северных горах была единственным случаем в моей боевой жизни, когда я отступал. И главное – Мурманск мы не сдали.

"Петербургский дневник": И как дальше складывалась ваша военная судьба?

Николай Беляев: В конце февраля – начале марта 1943 г. меня направили в Брянское военное политическое училище. Потом, в связи с ликвидацией института военных комиссаров, – во 2-е Московское пехотное училище, а по его окончании – на Северо-Западный фронт. Там, в боях за Старую Руссу, я был ранен, фашистская пуля угодила прямо в каску, причем удар был такой силы, что я потерял сознание. Вынесли меня девушки-санинструкторы. 

Когда уже в госпитале я пришел в себя, мне показали каску, на которой была видна большая вмятина и трещина, а пуля ушла вверх. Это был выстрел снайпера. Если бы это была автоматная или пулеметная очередь, наверняка мне отрезало бы голову. А так я был только ранен, да потерял слух на правое ухо.

18 апреля 1944 г. в бою по взятию Пустошки я опять был ранен, получил множественные осколочные ранения, два осколка еще до сих пор сидят у меня между ребер. И только когда я прихожу на флюорографию, врачи их видят и каждый раз удивляются.

После госпиталя я опять попал на передовую. Участвовал в боях по освобождению Латвии и Польши. 

В апреле 1945 г. 3-я ударная армия, в составе которой я воевал, дошла до реки Одер. До Берлина оставалось около 70 км.

"Петербургский дневник": Недавно вы побывали не только в Берлине, но и в Торгау, где 70 лет назад произошло важное историчес­кое событие – легендарная встреча союзников – советских и американских войск на Эльбе.

Николай Беляев: Да, мы, ветераны, спустили на воду венки с флагами СССР и США, посмотрели реконструкцию высадки союзных войск, пожали друг другу руки, что сегодня, когда в мире столько войны, мне представляется очень важным. И еще раз напомнили о том, что историю переписать нельзя.