Антона Чижа – автора ретродетективов из Петербурга – называют одним из самых загадочных писателей. Сам он слово «писатель» не любит, говорит о себе как о беллетристе и упорно скрывается за псевдонимом, не называя своего настоящего имени. Однако в разговоре с «Петербургским дневником» рассказал о сериале по своим книгам, о новом романе про Родиона Ванзарова и о том, как создает параллельную реальность, куда переносит читателя.

- Вы работали на телевидении, а потом стали писать книги. Как так получилось?

- Однажды, посмотрев на свою жизнь, я понял, что на телевидении сделал все, что мог, а дальше уже буду повторяться, и плавно решил переходить в другую ипостась, к которой, в общем, медленно и долго продирался. Поначалу писал в стол. В 2005-2006 году родился Ванзаров, и потом пошла вот эта история так называемых исторических детективов.

- Это какая-то внутренняя потребность работать в этом жанре или продуманный проект?

- Я думаю, что в книжках меньше всего можно что-то продумать, потому что это все-таки не торговля пирожками и шавермой, здесь сложно что-то предсказать. Если человек занимается писательством, наверное, он пишет душой. Халтурить, заниматься графоманией за деньги – это не мой вариант.
Для меня слово исторически всегда находится в больших кавычках. Потому что на самом деле мои персонажи – это, скорее, такие аватары современных людей. Кроме того, язык 19 века мы слышали только в каких-то дневниковых записях или газетных статьях, а это всегда некое отражение, условный язык, который как бы передается через определенные каналы. Настоящего языка 19 века мы не знаем. И моя задача была сделать его таким, чтобы современному человеку казалось, что это как раз язык 19 века и при этом он не вызывал отторжения.

«Исторический» – это современный детектив в исторических декорациях. Их я стараюсь делать как в театре. Когда вы сидите на десятом или в пятом ряду, вам кажется, что там на заднике лес, море или еще что-нибудь, а если подойти поближе, то увидите холстины, грубые мазки краски, деревянные конструкции, которыми все это сколочено. Моя задача – сделать некий виртуальный мир в голове читателя, чтобы закрутились его шестеренки и чтобы серое вещество, которое есть не только у Эркюля Пуаро, но и у каждого из нас, заработало в полную силу.

- Но ваш персонаж Родион Ванзаров все-таки отличается от современных молодых людей.

- Начнем с того, что он чиновник сыскной полиции. Сыскная полиция, которая была в конце 19 века – начале 20 века – это не совсем управление уголовного розыска. Там все другое: принцип служебного соподчинения, что человек делает на выезде, кому он отчитывается, как ведет себя с сослуживцами. Это совершенно другая реальность. Второй момент: человек, которому было условно 24 года, до 30 лет (от романа к роману герой взрослеет) – для того времени это был полноценный взрослый мужчина, не мальчик, который ездит на самокате, и попивает кофеек, и еще думает, как ему жить. Это состоявшийся взрослый человек, у которого за плечами брак, один, а то и два ребенка, определенное социальное положение. Поэтому в сравнении с нашими молодыми людьми, которые в 24 года только отрываются от мамкиной груди, – это совсем другой тип.

А что касается современности в Ванзарове – он в общем-то решает философские проблемы, которые возникают у каждого человека: взаимоотношения добра и зла, возможности совершения какого-то поступка ради чего-то, что допустимо для человека, который хочет добиваться своей цели. Эти вещи не изменились с 19 века и, наверное, не изменятся еще какое-то время. Ответов на эти вопросы нет, и каждый находит свои, так же, как делает это Ванзаров.

- А как быть с достоверностью?

- Конечно же, нельзя врать с точки зрения истории. Не может герой приехать на вокзал, который возникнет на этом месте только через 10 лет. Точно так же герой не может разговаривать по дисковому телефону. Есть вещи, которые создают иллюзию погружения в историческую правду, а уж количество пуговиц на мундирах или конкретные вензеля на форме городовых, в такую глубину я стараюсь не уходить. Потому что это, наверное, мало интересно читателю.

- То есть это некий театр, игра?

- Как и любая литература, это игра с нашей фантазией. Читателю важно, чтобы он открыл текст и погрузился в него, как в некую реальность, которая вырывает его из не самой простой жизни, из проблем и дает какие-то психологические стимулы, какие-то виртуальные таблетки, чтобы успокоиться. В этом смысле я как человек, который боится называть себя писателем и все-таки старается называть себя беллетристом, как это, в общем, по рангу полагается, стараюсь делать все для того, чтобы человек, который тратит время на чтение книжки, закрыв ее, сказал, что это время потрачено не зря.

- Как вы работаете над книгами? Как изучаете тему? Это архивы?

- Работа сыскной полиции того времени не так сложна, чтобы ее изучать. А декорации требуют небольшого количества деталей, большого количества наглости и создания такого сюжета и таких его поворотов, в которых читатель несется, его заносит и он уже не имеет возможности разглядывать, что там справа, а что там слева.

- А как придумываете сюжеты?

- Когда я начинаю любую книжку, у меня всегда есть эмоциональный внутренний толчок это сделать. Где он возникает и как он возникает – дело сугубо секретное. Но в любом случае это всегда мой личный внутренний вызов сделать вот такую историю.

- А почему боитесь себя писателем называть?

- Я не боюсь, я просто стесняюсь это делать, потому что писатели – они находятся в энциклопедиях, на книжных полках в золотых переплетах, входят в школьную программу. А о том, кто же сейчас писатель, станет известно только нашим внукам и нашим правнукам.

- 19 сентября вышел сериал по вашей книге «Агата и сыск 2 «Рулетка судьбы». Расскажите о нем.

- Ну, Агата – это все-таки другой проект. Это Москва, а не Петербург. Это московский сыск и это чуть-чуть раньше, чем начал действовать Ванзаров. В первых книжках об Алексее Пушкине и Агате Керн появляется совсем-совсем молоденький Ванзаров, который еще не успел поступить в столичную полицию, поэтому он появляется там в Москве, таким оммажем. Но это совершенно отдельный проект, где есть свои персонажи, и я старался, чтобы Алексей Пушкин совсем не походил на Ванзарова, ну а наличие воровки Агаты Керн, которая, условно говоря, переходит на сторону добра, делает книжечку немножко другой. Две книги из этого проекта уже экранизированы, по третьей, надеюсь, тоже будут съемки идти зимой.

- Сценарий к сериалу вы писали сами или вообще никоим образом его не касались?

- Сериал про Агату создавался без моего даже малейшего участия. В этом сериале я не имею отношения ни к единой буковке, ни к единому гвоздику, который был забит на съемочной площадке, просто потому, что я считаю, если ты отдаешь книгу в руки продюсеров, то ты дальше им должен доверять или не доверять. Я для себя сразу принял решение полностью расслабиться, ни на что не обращать внимание, не давать никаких советов, просто посмотреть сериал, когда съемки закончатся.

- И как впечатления?

- Впечатления разные, как, собственно, и должно было быть. Но я считаю, что Агата и Алексей Пушкин получили лучшее свое физическое воплощение в лице Дарьи Ленды и Константина Крюкова. И совершенно замечательной была идея, когда на роль начальника московского сыска – исторического Михаила Аркадьевича Эфенбаха – пригласили замечательного Александра Половцева. И это такой мостик, переброшенный между ментами и Агатой. На мой взгляд, это была блестящая идея продюсера Юлии Соболевской.

- Агата Керн, Алексей Пушкин – это кивок в сторону классика?

- Я вам более того скажу – у меня есть такой роман, который называется «Опасная фамилия», так там фактически Анна Каренина 20 лет спустя.

- Но это Толстой, а к Пушкину почему такая любовь?

- Потому что Пушкин – это действительно наше все, и это я говорю без всякого юмора. А во-вторых, потому что, к сожалению, из Пушкина сделали бронзового болванчика, которым бьют бедных детей по голове в школе, чего делать, конечно, не стоит. Потому что Пушкин значительно более глубокий писатель. У меня с поэзией отношения сложные, я в ней просто ничего не понимаю, а что касается пушкинской прозы, то это одна из величайших вершин, до которой мало кто из русских писателей потом дотягивался.

- А кто еще из классиков?

- Для меня являются значимыми Лев Толстой и Константин Паустовский. Качество прозы Паустовского, качество самой литературы и того, что там сказано и что находится в подтексте, особенно рассказов, это очень сложно написать. Это вопрос даже не литературоведения, а эмоционального восприятия текста.

- Из современников вас любят сравнивать с Борисом Акуниным и Леонидом Юзефовичем.

- Я с огромным уважением отношусь к Юзефовичу, я его видел, правда, в качестве экранизации его книг о Путилине. И к Акунину я тоже с большим уважением отношусь, но тоже видел его в качестве экранизации. До меня не доходили их тексты. Это не снобизм, просто так получилось, что не читал. Я читал, скорее, Льва Лурье, и он был мне интересен.

- В октябре у вас выходит новая книга из серии про Родиона Ванзарова. О чем она будет?

- «Машина страха» она называется. Это достаточно новая тема, которая для меня оказалась чрезвычайно интересной. Ванзаров будет иметь дело с практически реальным миром русского спиритизма. Петербургского спиритизма. В этом смысле это будет чрезвычайно необычная вещь. Там будет действовать много реальных исторических персонажей, с которыми я постарался максимально бережно и ласково обращаться. Я надеюсь, что это получится мини-цикл.

- В самоизоляции писали? Как вы и семья ее пережили? И как вы думаете, за время пандемии наше общество как-то изменилось?

- Да, как раз писал «Машину страха». Саму пандемию наша семья пережила прекрасно. Я рвал на себе тельняшку, чтобы все оставались дома. Издательство просило, чтобы я выступал на разных площадках, что я, собственно, и делал. И прикладывал много усилий к тому, чтобы народ сидел дома и читал книжки.

А что касается изменений, то говорить серьезно о них пока слишком рано. Зараза то еще не до конца кончилась. Но мы очень сильно привыкли к онлайну, и в этом смысле появилась определенная доля свободы, все научились пользоваться «Зумом», ребенок у меня плясал на своих гимнастических занятиях. Поэтому эта пандемия дала такой толчок к «онлайнизации» общества. Это, конечно, была и проверка себя, и проверка семейных отношений. В этом смысле это было интересное время. И, друзья мои, мы с вами петербуржцы, ленинградцы, и давайте не забывать, что то, что пережили наши бабушки в блокаду, – это несопоставимые вещи. Поэтому пандемия – это было даже не испытание, а такое легкое развлечение для того, чтобы прочистить мозги.