О РОДИТЕЛЯХ И ТАЛАНТЕ

- Михаил Исаевич, расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с Иосифом Александровичем?

- Я был знаком с его стихами еще до того, как мы познакомились. Мы встретились в гостях у общих знакомых в начале 1960-х, но знакомство это было поверхностным. Потом уже абсолютно случайно столкнулись на Литейном проспекте, я тогда работал в научных реставрационных мастерских, которые находились на улице Маяковского, 37. Обычно я садился на транспорт, доезжал до улицы Пестеля, а оттуда уже шел на работу, как раз по Литейному проспекту. А мы увиделись около цистерны, где продавали пиво. Я торопился, как помню, а Иосиф стоял в очереди за ним.

У меня в тот вечер собиралась дома компания, и надо сказать, что это обычная вещь: просто повидаться друг с другом, читать стихи, свои или чужие, распить бутылку-другую красного болгарского или грузинского вина. Когда мы столкнулись на Литейном, я сказал Иосифу: «Если хотите, приходите». И он пришел, ведь Иосиф был очень заинтересован в аудитории: стихи тогда невозможно было напечатать, а ему хотелось донести их до многих людей, а заодно проверить, как люди на них реагируют, как принимают, захватывают ли стихи их. Он пришел, правда, очень поздно и примерно час читал свои стихи, шел первый час ночи… Надо сказать, что у него дома тоже были встречи, правда, в узком кругу, он меня на одну из них как-то пригласил. Так и завязались наши отношения, которые продолжались до осени 1993 года, когда мы последний раз встретились в Венеции.

- Сразу ли вы разглядели в Иосифе Александровиче талант?

- Что передо мной будущий нобелевский лауреат, я, конечно, и подумать не мог. Это было бы странно. А вот талант — да. Важно, что настроение стихов Бродского выражало настроение многих людей. И это большое искусство: говорить от себя, но находить отклик у окружающих. Надо сказать, что Иосиф был не единственным талантливым поэтом того времени: Виктор Соснора, Глеб Горбовский, они с Иосифом даже дружили, Александр Кушнер. В стихах перечисленных мною ленинградских поэтов была искренность и лиризм, но не было той степени экспрессии, которая была у Бродского. Поэтому чувствовалось, что это незаурядный поэт. Но степень или уровень таланта определить тогда еще было невозможно, да и никто этим не озадачивался. Тем более, в 60-х годах еще многое не было написано, поэтому тогда можно было говорить скорее о таланте, незаурядности.

- Проводя Иосифа в аэропорт 4 июня 1972 года, вы вернулись на Литейный, 24, чтобы сфотографировать полторы комнаты...

- К тому времени значимость творчества Бродского была уже очевидна. Этим и было вызвано мое желание сфотографировать обстановку в комнате. Я руководствовался «лирическими соображениями»: в этой маленькой комнате было проведено много времени, оставалось много приятных воспоминаний. В ней мы не только читали стихи, но и слушали любимые пластинки, собирались дружными компаниями. Человеческая память несовершенна, очень многие важные вещи забываются, а что-то ненужное остается. А фотография фиксирует момент, который благодаря ей забыть невозможно. Мы сейчас работаем как раз над созданием музея Иосифа Бродского и благодаря моим фотографиям можем ориентироваться и знаем как, где и что стояло. К слову, после смерти Александра Ивановича, отца Иосифа, я сфотографировал и большую комнату, где жили родители. К сожалению, подавляющее большинство вещей остались только на фотографии. Наследники продали мебель, а комнаты оставались за государством. В 1992 году я был в этой квартире вместе со съемочной группой программы «Пятое колесо» и видел, что в большой комнате живет семья милиционера, была уже совершенно другая обстановка, что неудивительно. Но сохранился письменный стол Иосифа, полка, книги, кресло, небольшой книжный шкаф. Сейчас они находятся в музеях истории Петербурга и Анны Ахматовой.

- Как родители Иосифа отнеслись к вашему желанию сфотографировать комнату сына, они не поинтересовались, зачем вы так детально ее снимаете?

Это хороший вопрос. Нет, они не поинтересовались и отнеслись абсолютно спокойно. Более того, я попросил Марию Моисеевну, маму Бродского,  перед отъездом в аэропорт ничего не убирать и все оставить на местах. Там, конечно, был беспорядок. Она выполнила мою просьбу, мне хотелось запечатлеть последние часы пребывания Иосифа дома. Сфотографировать комнату родителей Иосифа мне тогда и в голову не пришло. Я даже больше скажу: если бы Иосиф остался дальше жить в полутора комнатах, я бы вряд ли стал ее фотографировать. Думаю, что у Иосифа это вызвало бы непонимание — зачем? Тем не менее, я знаю, что после сделанных мною фото отец Иосифа также сфотографировал его полторы комнаты для себя.

- Как вы думаете, почему родители не поехали провожать сына в аэропорт?

- Может быть, это было бы для них очень тяжело: в то время любой отъезд в эмиграцию всеми воспринимался как разрыв навсегда. Как бы странно ни звучало, но такой отъезд был сродни похоронам. Конечно, можно было поговорить по телефону, обмениваться письмами, но всегда присутствовала сдержанность, потому что телефон мог прослушиваться, а письма читаться негласной цензурой. Собственно, Иосиф с родителями так больше и не увиделся. А мы в день отъезда Иосифа пришли вместе с моей женой к нему домой. Я сфотографировал Иосифа еще дома, а также его отца. Была напряженно-взволнованная обстановка. Тогда к нему пришли всего четыре человека, включая меня с женой, а в аэропорт уже приехали человек 25-30.

Мы вышли из квартиры. Напротив, у школы, была стоянка такси, и там стояла машина, что тогда случалось нечасто. Иосиф, помню, пошутил: «Вот видите, о нас уже Большой дом позаботился».

О МУЗЕЕ И БУДУЩЕМ

- Вы не раз говорили, что между вами и другими сотрудниками Фонда по созданию музея Иосифа Бродского возникает много разногласий, например, как реставрировать полторы комнаты. Удалось ли их разрешить?

- Мне удалось убедить Максима Левченко (инвестор, выкупивший квартиру по соседству с жильем семьи Бродских, - прим. ред.), что в случае с полутора комнатами важна подлинность. Чтобы она не выглядела, будто в ней сделали евроремонт: чисто, красиво, аккуратно. Комната, в которой долго жили, не может так выглядеть, если мы хотим передать атмосферу подлинности. Я считаю, что мы нашли баланс в случае пола: открыли часть паркета времен Бродского, сохранили его, каким он есть и укрепили. Другая часть осталась как есть, и теперь будет видно, где подлинный паркет, а где замененный теперь. Более сложный вопрос, связанный со стенами и лепными панелями. Тем не менее мы решили, что все, что можно сохранить со времен Бродского, надо сохранить, только укрепить, как и с полом. Надеемся, открыть музей в ноябре.

- Как вы думаете, гипотетически можно ли перезахоронить поэта на родине, в Петербурге?

- Ответ однозначный — нет! Не нужно менять историю. Она так сложилась. Венеция, где похоронен Иосиф, была вторым после Ленинграда близким ему городом. Она заняла большое место в его жизни. То, что он там похоронен, — это логично и правильно. И то, что он не будет никогда, даже мертвым, возвращен на родину, если не вернулся живым, это тоже правильно. Мы не имеем никакого права что-то менять. Это будет насилие над памятью о поэте и над историей.