Ленинград пока еще есть, но обречен на исчезновение, поскольку жить он будет до тех пор, пока живо ленинградское поколение. Мы же навсегда останемся ленинградцами.

Хотелось бы быть истинным петербуржцем, но… Мне есть с чем сравнивать. Я же застал подлинную петербургскую культуру, которая зримо проявлялась, скажем, в Филармонии и в Мариинском театре, когда зрители приходили на концерты со своими клавирами.

Потом они – примерно в 1970-х годах – ушли. Как ушли и петербургские актеры, которые начинали еще в императорском театре. Это Елизавета Тиме, Наталья Рашевская, Яков Малютин, Владимир Воронов. А потом ушли те актеры, что «успели» родиться в Российской империи: Юрий Толубеев, Василий Меркурьев, Николай Симонов. А сейчас уходят те, кто родился в Ленинграде. Во всяком случае, отходят на второй план.

Нельзя забывать еще и о том, что петербургская культура – это и живая память о блокаде.

Для меня и Театр Комиссаржевской – это Театр политуправления Ленинградского фронта, созданный в 1942 году. Я помню актеров, которые начинали в этом театре.

Вот когда я прохожу мимо «Мюзик-Холла», то сразу думаю о том, что здесь был блокадный театр, и только потом вспоминаю, что это Народный дом, в котором выступал Федор Иванович Шаляпин.

Есть еще один важный аспект. Сейчас исчезает (если уже не исчез) класс потомственных рабочих, которые гордятся своей профессией и обладают достаточно высокой культурой, сознанием и обостренным чувством справедливости. А ведь это те люди, которые заполняли Филармонию и театры. Этот класс тоже формировал запросы города.

Наследие Ленинграда сохранять надо, но сохранить нельзя. Это нормальное явление обновления. Нужно помнить вот о чем: когда что-то становится музейным объектом, значит, живая традиция закончилась. Это как с картиной: как только она попадает в музей, она умирает. Мы ее уважаем, ценим, как память. Вот только о чем? А это надо у искусствоведов спросить.