В последнее время все чаще можно услышать мнение, что культурная столица стала «уже не та». Чего стоит хотя бы одна информация о том, что Петербург якобы попал в десятку городов, население которых активно использует самую отчаянную ненормативную лексику. Фейк это или нет – другой вопрос, важна, как говорится, тенденция. Об этом мы и решили поговорить с известным петербургским историком Юрием Алексеевичем Соколовым.

– Юрий Алексеевич, давайте начнем с истоков. Как вам кажется, создавая свой «умышленный» город, планировал ли Петр I сконструировать тем самым и новую культуру для обновляющейся страны?

– То, что делал Петр, не отличается большой оригинальностью. Все те реформы, которые он так или иначе осуществлял, оговаривались и частично реализовывались уже в течение предыдущего столетия. Другое дело, что было много факторов, которые мешали их динамичному развитию в полной мере, в результате чего у нас возникает ощущение, что XVII век – это историческое засыпание. А Ключевский обращал внимание на то, что разница между этим столетием и предыдущим XVI, гораздо большая, чем между петровским XVIII и последующим XIX веком. Так что эпоха Петра Великого – это не создание новой культуры.

Просто царь понимал, что страна должна была быть адекватной историческому вызову, перед которым она оказалась. И в результате его трудов очень большой период русской истории оказался спрессованным в короткий временной отрезок, потому теперь нам и кажется, что это было принципиально новое время.

– Но Петербург ведь стал символом этих перемен?

– Надо сказать, что Петр редко бывал в основанном им городе – у него было много других проблем. Но ему нравилось представлять, что он строится, что в нем уже есть все то, что хотелось осуществить. И памятником этого являются знаменитые гравюры Зубова с видами города. И мы, глядя на них сегодня, говорим: «Вот он – петровский Петербург!» А на самом деле там изображена мечта, которая во многом так и не стала реальностью. Так что Петербург – это город-мечта. И в стране он так и воспринимался (и воспринимается).

Вот вспомните, как Федор Иванович Шаляпин впервые ехал из Москвы в Петербург, чтобы петь в антрепризе Лентовского (чье заведение, кстати, располагалось в районе современной Школьной улицы). И он ожидал встречи со сверкающим городом с белыми стенами и золотыми крышами, где к нему наконец-то придет счастье. А оказалось, что блистательный Петербург – это сравнительно небольшая территория, окруженная путаной темной массой рабочих слободок, которые воспел Горький в романе «Мать». Мы вот сегодня говорим, что Нью-Йорк – город контрастов или Стамбул. Так ведь и Петербург тоже до сих пор – такой же город контрастов.

– Но Ельцин, наверное, все-таки имел основания придумать в 1990-е годы для Петербурга титул «культурная столица»?

– Когда от тебя отнимают все, выпроваживая на пенсию, то говорят так: «Теперь ты будешь почетным зиц-председателем». Вот и термин «культурная столица» – это что-то вроде такого звания, которое ни к чему никого не обязывает. Потому что, когда мы с вами говорим о культуре, то сразу возникает вопрос: а о какой именно? Она ведь бывает технической, бытовой, строительной, филологической, театральной, семейной. По сути, все, что является начинкой цивилизации, – это культура, которая существует для людей, существует в людях и через людей. И, стало быть, если мы культурная столица, то у нас тут все находится на высшем уровне. Но можем ли мы так сказать?

Ведь, скажем, город так и не решил проблему коммунальных квартир – проклятие, которое он тащит на себе, как верблюд свой горб. Где же тут культурный эталон? Или вот, скажем, в 1970-х я мог стоять в очереди в Елисеевский магазин и услышать за своей спиной мощный раскатистый бас: «Молодой человек, вы последний?» И, не оборачиваясь, можно было понять, что в хвост встал народный артист СССР Юрий Владимирович Толубеев. Да и вообще: каких выдающихся людей тогда на Невском проспекте можно было встретить! Если даже кратко перечислить имена, то по сравнению с тем временем город сегодня пуст. В нем нет ни одной звезды, потому что они либо вымерли, как мамонты, либо уехали в Москву за большими деньгами.

– Значит, уровень культуры все-таки определяется деньгами?

– Культура действительно стоит очень дорого. Но при этом не все так однозначно. Если мы с вами подумаем, сколько денег угрохала римско-католическая церковь на гениев Возрождения, то мы поймем, что она ввергла себя в глубочайший финансовый кризис, из которого долго пыталась выдернуть себя, в частности и за счет индульгенций. Что, в свою очередь, привело к Реформации. А гении Возрождения, да, натворили очень много. Причем с точки зрения художественной их работы фантастичны, а вот с точки зрения нравственной уже сомнительны.

– Но при этом они все равно заложили определенную культурную традицию. Вот и Петербургу в этом отношении тоже есть чем похвастать.

– Да, культура – это прежде всего традиция. А традиция – это в том числе память и история. Но если они обезличены, то для человека не существуют. Как, например, для нынешнего студента, который не может на экзамене выбрать из предложенных ему картинок ту, где изображена Анна Иоанновна. Образовательные программы в школах и вузах выстроены теперь так, чтобы человек проходил все, но и проходил бы мимо всего. Он нигде не имеет возможности остановиться, углубиться, зацепиться. Такое обучение похоже на поездку в «Сапсане»: вроде бы за окном промелькнула Россия, но в то же время человек ничего не увидел и не узнал. Этот процесс зашел уже слишком далеко, и в некотором отношении у нас не лучше и не хуже дело обстоит, чем в остальных городах России. Нам просто повезло, что достались такие шикарные декорации, в которых мы живем.

Но опять же: современный человек ходит по городу, и какие ассоциации у него возникают? Да никакие. Это вот мое поколение и люди моей профессии еще мыслят по-другому. Скажем, вышел я на угол Максимилиановского переулка и Фонарного и вижу: о, вот дом, в котором была квартира драматурга Нестора Васильевича Кукольника, где бывали Брюллов и Глинка. А вот балкон, на котором тот же Глинка показывал в конце июня 1841 года немецкому композитору фон Бюллову законченный клавир оперы «Руслана и Людмилы». А вот дом, в котором жил Карамзин. И вы идете в такой плотной фактуре истории, что все вокруг кажется живым. А сколько людей этот город знают? А ведь нельзя любить то, чего вы не знаете.

– Но ведь люди все равно любят Петербург. Считается же хорошим тоном приехать сюда на выходные из другого города погулять.

– Большинство людей влечет к этому реликтовое представление о красоте. Они приезжают посмотреть на памятники не потому, что в них нуждаются, а потому что так принято. Пройдет мода на селфи, и ездить не будут. Поймите, культура должна быть в представлении людей персонифицирована. Например, французы уже по третьему кругу снимают фильмы о своих национальных знаменитостях. А у нас когда был снят последний фильм, допустим, о Мусоргском? В 1952 году! А о Суворове? Страшно даже вымолвить. Хотя новые формы и виды искусства как раз существуют для того, чтобы вводить современного человека в пространство традиции, культуры и истории.

– С экспериментами в художественной сфере в Петербурге вроде бы дефицита нет.

– Вы знаете, культуру и здесь сегодня тоже надо еще поискать. Еще не так давно в Петербурге на театральной сцене шли сразу четыре «Короля Лира», и ни на один из этих спектаклей нельзя было сходить с детьми. Да и «Ревизор» был с пометкой «18+». Да что там театр… У нас до сих пор не осознан феномен ни русской живописи, ни литературы. Они для нас всего лишь список очень уважаемых имен, считающихся классиками. А кто такие классики? Это люди, которыми положено восхищаться, но не интересоваться.

С этой точки зрения показательны «выступления» экскурсионных гидов. Не раз доводилось слышать возле Мариинки: «Перед нами знаменитый театр, где выступали Шаляпин, Нежданова и Собинов». Ну откуда этот «джентльменский набор» имен? Собинов здесь, конечно, выступал, и Нежданова тоже, но вообще-то они оба были москвичами. Эти дежурные фразы никого не затрагивают.

– Но Петербург-то как раз и славится своей интеллигентностью. Считается, что все, кто сюда приезжают, так или иначе, усваивают существующий культурный код.

– На самом деле ситуация в этом отношении катастрофическая. Смотрите: состав жителей города обновился примерно наполовину только за 1920-е годы, следующее десятилетие обошлось ему еще в четверть коренного населения, которое также было восполнено людьми пришлыми. И они в рамках советской культуры имели полное право не интересоваться феноменом Петербурга. Затем была война, стоившая городу примерно 1 миллиона жителей. Причем примерно половина из тех, кто был эвакуирован, не вернулись. И получается, что в городе коренных горожан к 1945 году осталось меньше 100 тысяч.

И население, конечно, снова обновилось. И будет волнами обновляться и в 1950-е, и в 1960-е. И очень многие из этих людей так и не адаптировались здесь. А в 1990-е годы вообще все представления рухнули… Я, конечно, говорю именно о преобладающем типе. Ведь такие, допустим, люди, как Чабукиани или Товстоногов, тоже ведь не родились здесь. Чтобы стать петербуржцем, надо совершить над собой усилие, сделать прорыв.

– Получается, есть горькая правда в том, что наш город Петербургом еще так и не стал, а Ленинградом быть уже перестал?

– Да, радостного мало. Ленинградская культура, конечно, была, и она сформировалась как продолжение петербургской. Но сегодня это уже не петербургская и даже не ленинградская культура – она современная, утилитарная. Даже особой разницы между научными школами питерского и московского университетов теперь нет. Потому что нет людей уровня Панченко и Лихачева, вокруг которых собирались ученики.

– Значит, понятие культурной столицы уже не актуально? Но, может, тогда есть смысл этим титулом награждать каждый год новые города? Такая идея время от времени всплывает в СМИ и среди творческих деятелей.

– Сегодня актуально как никогда само понятие культуры. А все эти переходящие звания – только кормушка для ловкачей. У нас же в городе пока еще не все потеряно и есть чем заняться.

Например, где у нас музей Михаила Илларионовича Кутузова? Ведь его проект был разработан еще в советское время, но он вполне осуществим и сегодня, потому что есть еще пока дом, где жил прославленный полководец. Почему в небрежении находится дом графа Хвостова, где должен находиться филиал Музея Суворова? И почему происходит сокращение его экспозиции? Я же помню, какая она была и какие там картины висели!

У нас вообще в городе огромные фонды – это даже не айсберги, а целые цивилизации, которые погребены где-то в недрах. Так давайте их показывать! Вот вам и живое наполнение исторического центра. Должны быть в городе и новые оркестры, художественные коллективы, а не только хор при том же университете. А ведь, кстати, когда-то был там и свой театр, из которого вышли такие мастера, как Людмила Филатова, Игорь Горбачев, Сергей Юрский. Почему все забыто? Надо возрождать.

– Высказываются и идеи сделать Петербург городом-музеем.

– Да, заманчиво. Но тогда здесь начнут свертываться промышленные программы, а ведь в одном центре живут около 1 миллиона людей. Где они будут работать? А если не делать вообще ничего, то Петербург в своем развитии начнет окончательно тяготиться исторической застройкой, потому что она будет все больше и больше оттягивать средства на свое содержание. И у кого-нибудь обязательно возникнет идея оставить только несколько особо значимых памятников. Ну, скажем: этот дом на улице Декабристов ведь не представляет художественной ценности? Нет. И соседний тоже. Убрать их. А то, что в одном из них жила Комиссаржевская, а потом Мейерхольд, – какая разница. А кто это такие, кстати? И вот останутся у нас пара десятков памятников, встроенных в стеклянные небоскребы. Это очень реально. Особенно если окончательно восторжествуют неуважение к прошлому и беспамятство.

– А как дела обстоят в Европе, на которую у нас принято равняться?

– А точно так же почти уничтоженным оказался Лондон. Что вы там можете увидеть из того, что было при, допустим, Диккенсе? Вестминстерский дворец и малюсенький кусочек в районе Даунинг-стрит? А все остальное ведь уже застроено чудовищными офисами. И с Парижем примерно та же история. Это состояние человечества, которое вошло в состояние постмодерна. Это цивилизация тотального отрицания прошлого. 

Человечество теперь хочет жить с чистого листа и без обязательств. Древности, храмы и дворцы оскорбляют многих современных людей тем, что требуют от них к себе внимания, создают дискомфорт, беспокоят, напоминают о минувшем. Люди чувствуют, что, если им придется ознакомиться даже с частицей прошлого, это изменит их жизнь.

Но существовать без памяти и обязательств можно, только если не ожидать встречи с Богом. А иначе прошлое обязательно тебя спросит: что ты сделал для тех, кто штурмовал стены Измаила, защищал тебя на Бородинском поле и на Курской дуге, выживал в блокадном Ленинграде и в аджимушкайских каменоломнях? Что ты сделал, чтобы сохранить ими сохраненное? А если встречи с прошлым нет, то зачем все, чем живем? Мы, как и вся Европа, находимся в таком состоянии нравственного здоровья, когда врач обычно говорит: ну, а теперь надо молиться. 

В Петербурге же еще пока есть хранители остатков памяти. Зачем они сохраняют все это? Чтобы когда-нибудь кому-нибудь их передать. Это некоторым образом миссия, которая заставляет их давать семинары, читать лекции, устраивать выставки и вообще хоть что-то делать. Потому что если и этого не делать, то остается только уехать куда-нибудь в Пушкинские Горы со своими книгами и хранить в себе светлый образ Петербурга, как о затонувшем Китеже. Он действительно очень его напоминает: еще чуть-чуть и растает, как мираж.