– Ирина Леонидовна, правда ли, что театр в вашей жизни присутствовал с самого детства?

– Да, я закулисный ребенок. Первую роль я сыграла в сказке «Золушка». Мне тогда было пять лет, но помню все досконально. Моя мама была занята в этом спектакле. И ее подруга сказала: «Зина, давай твою Ирину! Пусть вынесет туфельки и станцует». Меня подтолкнули, и я вышла на сцену, держа в руках ларчик. Мне нужно было передать его маме и, пританцовывая, убежать со сцены. Когда я потом возвращалась за кулисы, первым делом спрашивала: «А где кабинет главного режиссера?» Мне давали за работу конфету, яблоко, иногда кусок мыла. А вообще, в театре работала вся семья. Бабушка – заведующей костюмерным цехом, тетя – гримером, мама – актрисой, папа Гена, мой замечательный отчим, – актером.

– И вы пошли по их пути?

– Конечно. После десятого класса я решила поступать в театральный. Курс набирал Леонид Федорович Макарьев. Помню, посмот­рел на меня внимательно, приподнял челку и сказал: «Такую маленькую брать не будем». И посоветовал приходить на следующий год, но не в институт, а в студию при ТЮЗе. По окончании я получила актерское амплуа травести и стала исполнять в основном роли мальчиков, девочек, подростков.

В 1962 году ТЮЗ возглавил Зиновий Яковлевич Корогодский, который придал теат­ру новое дыхание. Одним из самых сильных и больших впечатлений тех лет стал спектакль «Конек-Горбунок», где моим партнером был Коля Иванов (народный артист России. – Ред.). Мы его играли много лет, он стал визитной карточкой ТЮЗа. На наших спектаклях были полные залы, люди сидели даже на ступенях.

– Говорят, работа с каждым режиссером чем‑то напоминает творческий брак между ним и актрисой. Кто запомнился больше всего?

– Они все разные. Это как дети – один послушный, другой трудный. Иногда бывает очень тяжело. Но начинаешь играть и потихоньку как бы приручаешь к себе. Например, когда Додин поставил свою первую работу в ТЮЗе, это был Островский «Свои люди – сочтемся», я сыграла роль Аграфены Кондратьевны. Это были особые репетиции, какие‑то легкие, веселые. Он работал сердцем и душой. И спектакль получился замечательный. Мы, актеры, очень любили его. 

– А как вам работалось с Романом Виктюком?

– Я его обожаю. Дай Бог ему здоровья! Спектакли Виктюка для меня знаковые. Когда мы закончили работу над спектак­лем «Элеонора. Последняя ночь в Питтсбурге», актеры и работники всех цехов, которые сидели в зале, спрашивали: «А что, Виктюк больше к нам не приедет? У нас больше не будет репетиций с ним?» Виктюк – это отдельный театр.

Мы играли с ним еще один спектакль – «Антонио фон Эльба». Он часто шел в ДК Ленсовета. Это была первая драматическая роль прекрасной оперной певицы Елены Васильевны Образцовой. В первые дни она признавалась: «Я боюсь!» Я ей всегда отвечала: «А чего здесь страшного? Надо просто выйти и сказать несколько слов». Потом она была, как рыба в воде. Импровизировала. Играть с ней было одно удовольствие. Возникало такое ощущение, что она всегда была драматической актрисой.

– В вашей жизни был еще и Александр Сокуров, у которого вы сыграли свою первую мужскую роль – Геббельса.

– Первая была много раньше. Это была роль сеньора Грегорио Чиче – мага и чародея – из вольной инсценировки романа Мариэтты Шагинян «Месс-Менд». Ее сделал для ТЮЗа режиссер Владимир Меньшов. Кажется, это был его первый опыт театрального сценария.

Прошло время, и меня вновь приглашают на мужскую роль, да еще Йозефа Геббельса. Конечно, было удивление, и немаленькое. На сцене проще – там есть возможность за что‑то спрятаться. А что такое экран? Это крупный план. Камера все фиксирует до мелочей. Очень долго морочились, искали прическу. В результате сказали: «Нет, надо брить!» Мне выбривали, наверное, сантиметров по пять волос – у моего героя залысины должны были быть очень большими. И красили каждый раз в каштановый цвет. Поначалу в титрах даже не было моей фамилии. Значилось Геббельс – Леонид Сокол. Но это был не первый опыт работы с Сокуровым.

– Так расскажите о других картинах.

– Началось все с 20‑минутной короткометражки ­«Разжалованный», где у меня был крошечный эпизод, почти без слов, – буфетчица. Потом Александр Николаевич снимал меня в фильмах «Скорбное бесчувствие», «Дни затмения», «Телец». Я озвучивала мать в фильме «Отец и сын». Сокуров – удивительный режиссер. У меня было такое ощущение, что он вроде ничего не говорит. Интеллигентный, мягкий, спокойный. Тихо ­подсядет, два-три слова скажет. И достаточно, все понятно.

– Такие непростые роли и такое количество разных масок. Не было желания отказаться?

– Я в жизни не отказалась, пожалуй, ни от одной роли. Ни в театре, ни в кино. А про маски… Расскажу один эпизод. Почти одновременно со съемками в «Скорбном бесчувствии» я снималась у Динары Асановой в фильме «Пацаны» в крошечной роли. Я приехала к ней очень усталая, а она сказала: «Сейчас мои экстрасенсы и помогут». Их было двое. Они ходили вокруг и говорили про меня то, чего знать не могли. И когда они добрались до головы, то сказали: «Боже! Какое коли­чество масок… Мы снимаем, снимаем их, чтобы добраться до сути…»

Но такое количество персонажей не мешает. Меня лечит сцена. Сегодня я занята в спектаклях ТЮЗа, театра «Балтийский дом», в проекте Экспериментальной сцены под руководством Анатолия Праудина, в теат­ре «Русская антреприза» имени Андрея Миронова, в БДТ имени Г.А. Товстоногова. Я счастлива, что играю на разных сценах.