– Михаил Арчилович…

– Лучше просто Миша. Я так привык, и мне это нравится. Для меня это особое имя. Так звали моего деда и прадедов.

– Ваш отец Арчил Гомиашвили, на мой взгляд, лучший Остап Бендер в истории кинематографа.

– Спасибо. Мне это очень приятно и заставляет задуматься. Возможно, теперь я буду просить, чтобы ко мне обращались как к Михаилу Арчиловичу, тем самым отдавая дань памяти своему отцу. Горжусь тем, что я его сын. А вообще, я из актерской семьи и долгое время даже не представлял, что есть какие-то другие профессии. И всегда считал, что должен стать актером. Ведь все детство я провел за кулисами.

– Отец делился секретами мастерства?

– Однажды в Театре Ленинского комсомола, где в то время работал мой отец, Марк Анатольевич Захаров ставил спектакль, в котором были заняты настоящие звезды: Елена Шанина, Александр Збруев и Олег Янковский. Но главная роль была у моего отца. И вот как-то раз идет репетиция, на авансцене они трое. А мой отец в это время сидит где-то в углу. И вдруг Захаров останавливает процесс и говорит: «Вот, Гомиашвили сидит где-то сзади, но все внимание приковывает к себе… Потому что думает по существу. Учитесь у него».

После репетиции я спрашиваю отца: «Скажи, как ты это делаешь?» Он спокойно смотрит на меня и говорит: «Я должен деньги человеку, у которого взял в долг. И думал, где их достать». Для меня это было настоящим откровением. Я понял, что надо думать и жить в кадре по-настоящему, а не играть.

– Ваш Ксенофонт в картине «Как новый» практически документален.

– Память иногда преподносит удивительные сюрпризы. Мои педагоги в театральном институте Тбилиси учили меня запоминать свое состояние в любые, даже самые трагические моменты.

В 2005 году я потерял родителей. Мне было жутко. Но вдруг поймал себя на мысли, что стою и запоминаю свое состояние. Вдруг понадобится?

– Ваш Ксенофонт тоже переживает трагедию. Его бьют по голове, и он теряет память. Потом он чуть не погибает в море.

– Сначала планировалось, что меня ударят по голове бутылкой, сделанной из сахара. Ее должны были изготовить бутафоры.

Но, видимо, они немного перестарались: сахар оказался слишком уж твердым. Когда меня ударили первый раз, потекла кровь. А когда сделали еще несколько дублей, вокруг закричали: «Мише плохо!» Самое интересное, что в картину эти кадры не вошли. В кино такое случается нередко.

– На каком-то диковинном инструменте, похожем на гитару, играете вы сами?

– Конечно. На укулеле – так он называется – я играю сам, да и мелодия моя. Но не могу не сказать, как меня восхищает музыка Алексея Айги, написанная к этой картине. Для меня он композитор номер один в мире. А какую шикарную аранжировку он сделал для финальных кадров!

– А как вам работалось с партнерами по картине? В частности, с Евгенией Дмитриевой, лирические сцены с которой кажутся весьма реалистичными.

– Да, был момент влюбленности. А как иначе? Если ненавидишь партнершу, играть нельзя. Во всяком случае, я так устроен. Да и не влюбиться, конечно, чисто платонически, в Евгению просто невозможно. У нас сложился прекрасный актерский ансамбль.

– Какие у вас планы?

– В самое ближайшее время я приступлю к фильму, который уже начали снимать в Ереване. Есть предложения из России. Но говорить о них пока не могу.

– Отношения между Россией и Грузией в последнее время обострились. На улицах Тбилиси все реже звучит русская речь. Каково ваше отношение к ситуации?

– Мои дети говорят по-русски даже лучше, чем по-английски. И все мое окружение тоже. У нас работает Театр имени Александра Грибоедова. Есть русский ТЮЗ. В школах после перерыва 1990-х опять начали учить русский язык. Конечно, у нас есть люди, которые говорят, что они не понимают по-русски. На самом деле они просто хотят насолить. Но такие люди есть везде. Что касается отношений, то они испортились не между народами, а между странами. Люди здесь совершенно ни при чем. У нас были, уверен, и впредь будут хорошие отношения.

Я часто бываю в Петербурге, считаю его красивейшим городом мира. Приезжал сюда к сестре бабушки. Снимался на «Ленфильме».