Для победы в соревновании бегуну важно первым прийти к финишу. Штангисту – поднять самый большой вес. А по каким критериям определяют лучшего государственного обвинителя страны? Об этом и многом другом «Петербургскому дневнику» рассказала призер всероссийского профессионального конкурса, старший прокурор отдела государственных обвинителей Уголовно-судебного управления прокуратуры Санкт-Петербурга Надежда Мариинская, на счету которой множество профессиональных побед в громких судебных процессах с участием присяжных.

«Что является необходимыми критериями для участия в конкурсе «Лучший государственный обвинитель»? Знание законов, ораторское искусство и умение убеждать», – поясняет собеседница, которой призовое место принесло «полковничью» звезду на погоны.

Путь к финалу

– Во время церемонии награждения генеральный прокурор России Юрий Чайка сказал, что выход на федеральный уровень в таком серьезном конкурсе – это уже победа. Каким был путь к ней?

– Первые два этапа проводятся заочно на уровне субъекта и федерального округа. Затем видеозапись выступления в прениях, протокол судебного заседания и приговор по уголовному делу, в котором победитель двух этапов представлял государственное обвинение, направляются в Генеральную прокуратуру РФ. Своих конкурсантов представляют также военные прокуратуры. Уже в Москве выбирают финалистов для очного участия, которых в этом году было лишь 9 против обычных 13-14 человек, поскольку уровень требований к представляемым материалам решили повысить.

– Что представлял собой заключительный этап?

– В первый день финалисты путем жеребьевки получили сокращенный вариант обвинительного заключения по двум реальным уголовным делам. На следующий проходит тестирование – решение задач на знание УК РФ и УПК РФ, а также проверка приговора на предмет нахождения в нем ошибок. Тянешь билеты, как на экзамене, и выступаешь перед конкурсной комиссией, в которую входят сотрудники Генеральной прокуратуры РФ, ее Академии, представители Верховного суда РФ и Московского областного суда. Третий день посвящен выступлению с речами в прениях по полученным делам. Поскольку конкурс происходит на базе Академии Генеральной прокуратуры РФ, выступать пришлось не только перед комиссией, но и полным залом слушателей.

– Какая криминальная история досталась вам?

– В Димитровграде женщина заказала своему подчиненному, работавшему в пекарне, убийство мужа-предпринимателя. Тот был застрелен в парадной на глазах у детей и самой заказчицы. Дело слушалось с присяжными. Первый раз они вынесли оправдательный вердикт, во второй, после отмены приговора, признали виновными и убийцу, и заказчицу. Исполнитель изначально дал признательные показания, затем он от них отказался, но никакого алиби не предъявил. Позиция заказчицы основывалась на том, что желающих убить ее мужа было немало, и она предлагала реальные «кандидатуры», связанные с бизнесом и личными неприязненными отношениями. Согласно же свидетельским показаниям, она сама давно планировала убийство супруга и обращалась к другим людям с просьбой его совершить, но ей отказывали. Их показания, помимо прочего, вошли в доказательную базу.

– Как удалось склонить на свою сторону «присяжных», обремененных не только юридическими знаниями, но и огромным практическим опытом?

– По условиям конкурса мы не слышали речи других финалистов, поэтому не могу оценить, чем мое выступление отличалось от речей коллег. Скажу лишь, что мне самой оно понравилось. Результатов ждали целую неделю, которая убила у меня гораздо больше нервных клеток, нежели три конкурсных дня (улыбается). Санкт-Петербург уже который год по статистике входит в первую пятерку по количеству рассмотренных дел с участием присяжных. Исходя из этого, я понимала, что мой практический опыт больше, чем у других финалистов, что давало мне определенную фору. Конечно, хотелось занять первое место: я не была бы прокурором, если бы не хотела побеждать. Но и третье среди сильнейших в стране очень почетно.

Право на эмоции

– С каким делом вы шли на конкурс?

– С делом Новикова и Виноградова, где первый за двойное убийство, сопряженное с разбоем, получил в прошлом году пожизненный срок. Почему с ним? У нас с участием присяжных чаще рассматриваются дела о бандах, заказных убийствах, и потерпевшими по ним не всегда проходят исключительно положительные люди, вызывающие сильные эмоции и сопереживание. А здесь мне было так жаль погибших и их родителей! Совсем молодые ребята, и по материалам дела видно, что очень хорошие. Она – администратор в кинотеатре, он – врач скорой помощи, единственный ребенок у матери, которая теперь осталась совершенно одна…

– Но имеет ли право прокурор на эмоции? Ведь в суде, по идее, вы должны быть холодны и невозмутимы.

– Существуют разные точки зрения на этот счет, в том числе и среди моих коллег. Я сама по себе эмоциональный человек, говорю то, что происходит в душе, и не считаю, что это плохо. Мне кажется, если перестану чувствовать, тогда нет смысла оставаться на этой работе. Если видишь, что творится что-то ужасное, почему ты не имеешь права на эмоции? Да, рассмотрение дел с участием присяжных накладывает определенные ограничения, но никто не запрещает прокурору чувства и эмоции, тем более что мои основаны на доказательствах по делу, а не продиктованы стремлением устроить ненужный спектакль.

– Тем не менее прокурор же не имеет права сказать: «Мне жалко…»?

– Во всяком случае, не прямым текстом, поскольку это уже может быть расценено как воздействие на присяжных. Призыв к последним задуматься, что на месте подсудимых или потерпевших могли быть их близкие, – это уже прямое воздействие и, на мой взгляд, очень грубый прием, который тем не менее некоторые участники процесса используют.

Дело «ночного губернатора»

– Вы 12 лет поддерживаете обвинение в суде с участием присяжных. Какое дело стало для вас самым трудным?

– Пожалуй, дело Владимира Барсукова (он же Кумарин. – Прим. ред.), которое в 2014 году для меня закончилось, к сожалению, оправдательным вердиктом. По моему представлению оправдательный приговор Верховным судом РФ был отменен, и в последующем Барсуков был признан присяжными виновным. Наверное, сложным оно стало из-за личности подсудимого и большого внимания к этому делу, хотя по доказыванию никаких особенных проблем не было.

– По идее, одиозность личности подсудимого должна авансом настраивать присяжных на обвинительный вердикт. Так почему же, на ваш взгляд, он стал оправдательным?

– Мы же не общаемся с присяжными и не можем знать, на чем основано их решение. Могу лишь предположить, что, с одной стороны, эта одиозность может быть положительным фактором для стороны обвинения, но с другой – допускаю, что присяжные, особенно женщины, могут опасливо считать, что с таким фигурантом лучше не связываться. Напомню, заседание было выездным: на неделю присяжных вывозили в Москву, затем на неделю возвращали в Петербург и потом вновь везли в столицу. И так на протяжении почти полугода, что, по-моему, для всех было некомфортно. Думаю, эта атмосфера также не могла не наложить свой отпечаток.

Победы и поражения

– Даже корифеи театральной сцены признаются, что каждый раз, выходя к публике, испытывают сильное волнение. А прокуроры?

– Для меня первые заседания – это всегда стресс, как и выступление в прениях. Первый лист речи у меня всегда практически один и тот же и посвящен каким-то общим моментам, поскольку я его читаю, практически трясясь (смеется). Но уже на втором ко мне возвращается ровное дыхание, и я могу дальше нормально работать с аудиторией, со своим голосом и речью, импровизировать.

– Что в случае обвинительного вердикта доставляет удовлетворение? Осознание профессиональной победы или того, что злодей отправится в колонию?

– Я радуюсь хорошо сделанной работе, тому, что довела дело до справедливого и законного вердикта. Как и все здравомыслящие люди, я считаю, что вор должен сидеть в тюрьме. Если негодяй какое-то время не будет разгуливать по улицам, сея зло, значит, свою зарплату я получаю не зря. Может быть, это везение, но в моей практике не было ни одного дела, где подсудимый вызывал бы сомнения в своей виновности. Возможно, степень его участия в преступлении была большей или меньшей, но такого греха, чтобы я добилась осуждения невиновного, на мне нет.

– Как переживаете оправдательный вердикт?

– Честно говоря, очень страшно идти в следующее дело, хотя умом понимаешь: отрицательный опыт – это тоже опыт. Получив негативный для себя результат, начинаешь анализировать, что было сделано не так, где нужно было что-то изменить, на что обратить большее внимание. Думаю, если бы не было поражений, не было бы и побед.

Без права выбора

– Как происходит распределение поступивших в суд материалов между прокурорами отдела? Ну не жребий же вы с коллегами тянете?

– Дела распределяет руководство, ориентируясь на опыт сотрудников и их загруженность. Сами мы дела не выбираем: что получил – с тем и работаешь. Можно ли отказаться от дела? Нет. В противном случае мы бы отказывались от всего (смеется). Ведь дела с присяжными отбирают огромное количество эмоций и сил даже у тех прокуроров, которые эмоционально кажутся более холодными, чем, например, я. Если у тебя день с присяжными, значит, ничего другого уже делать не сможешь, поскольку после заседания ты опустошен до предела.

– Наверняка, есть дела, в которых очень интересно разбираться, а есть и такие, что буквально с души воротит…

– Честно говоря, очень не люблю дела, связанные с наркотиками: грязь, будущая потенциальная смерть, и ничего в этом интересного нет. Но если ты профессионал, то нужно качественно выполнять свою работу, невзирая на личные эмоции. Вот сейчас как раз у меня одно дело о наркотиках и еще одно – об убийстве. Тоже непростое, по которому, думаю, в начале июля уже выйдем на вердикт.

Главная загадка для прокурора

– За годы работы вы для себя нашли ответ на вопрос, почему присяжные даже при наличии хорошей доказательной базы выносят оправдательные вердикты?

– Безусловно, я над этим размышляла, но, поскольку аргументы, которыми руководствуются присяжные, остаются тайной совещательной комнаты, однозначный вывод сделать невозможно. Остается только предполагать и догадываться. В свое время я прочитала в Интернете очерк молодого человека, который был старшиной коллегии по делу об убийстве. Подсудимые – двое 18-летних парней, а коллегия состояла преимущественно из женщин. Автор подробно описывал, как, несмотря на общее мнение о наличии существенных доказательств виновности подсудимых, дамы стояли на том, что погибшему уже ничем не помочь, а у этих молодых людей, мол, жизнь только начинается и их жалко. Полагаю, такой фактор может иметь место.

У меня первым оправдательным вердиктом закончилось дело в отношении проректора Полярной академии, которому было предъявлено обвинение в приготовлении к убийству руководительницы. Инсценировка исполнения преступления, передача денег заказчиком, прослушивание телефонных переговоров – по моему мнению, эти доказательства были очень убедительны. Но присяжным заседателям, как мне кажется, было тяжело осудить мужчину 82 лет. Но это, опять же, моя версия, поскольку я не могу знать, чем именно они руководствовались.

– В последнее время некоторые присяжные то и дело адресуют подсудимому вопросы о физическом давлении, хотя злодей порой и вовсе не давал признательных показаний. Такое ощущение, что люди идут в судебный процесс, заранее для себя решив, что из всех всё выбивают…

– К сожалению, подобные вопросы поступают в последнее время практически постоянно. Не сказала бы, что есть какое-то предвзятое отношение к прокуратуре – я, во всяком случае, в судебных заседаниях его не чувствую. Но негативный настрой к полиции, к сожалению, у многих присяжных присутствует. Когда слушают дела по обвинению в сбыте наркотических средств, где в основном вся доказательная база основана на результатах оперативно-разыскной деятельности, присяжные к ним относятся с изрядной долей скепсиса. В рамках конкретного дела бороться с таким отношением людей очень сложно.

– Институт присяжных в России многие критикуют. Не нуждается ли он, на ваш взгляд, в каких-то трансформациях?

– Мне сложно об этом говорить, поскольку я не занимаюсь законотворчеством, хотя личное мнение на этот счет, разумеется, у меня есть. Знаю, что во Франции вместе с коллегией в совещательную комнату для принятия решения удаляется профессиональный судья, имеющий право голоса, который также разъясняет юридические нюансы, оставшиеся присяжными непонятыми. Возможно, такой вариант имеет смысл. В США, в частности, исследуется личность подсудимого. В этом тоже, наверное, есть рациональное зерно, поскольку в этом случае присяжным проще понять, как подсудимый пришел к тому, что стал подсудимым. Да, если человека судят, например, за убийство и ранее он уже отбывал срок за аналогичное преступление – это не доказательство вины, но фактор тем не менее важный, и профессиональный суд его всегда учитывает. Опять же, в отличие от ряда стран, в России в суде с участием присяжных не исследуется ход расследования. В итоге, как мне кажется, не видя цепочку, которая привела следствие к подсудимому, присяжным бывает сложно поверить в его виновность. Однако сказать, к чему привели бы у нас подобные практики, я лично не могу.

Справка

Надежда Мариинская окончила юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. На службе в органах прокуратуры с 2001 года. С 2007 года поддерживает обвинение в суде с участием присяжных заседателей. Среди самых громких судебных процессов с ее участием – дело националистической группировки «Линкольн-88», банды Сергея Егорова и Максима Пономарева, главаря группировки «черных риелторов» участкового Сергея Крохина.