Яндекс.Метрика
  • Гора Орлов

Время прощения

Студенты Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций СПбГУ вместе с благотворительной организацией «Пристань» представляют проект о людях, которые провели детство в петербургских детских домах. Каждый из них по-своему успешен, несмотря на то, что буквально с пеленок боролся за счастье

8 лет назад, после окончания Российского государственного института сценических искусств, Эдуард Жолнин снял короткий метр – картину, пронизанную симпатией к Тарковскому, в чем наш герой признается во время разговора. По аналогии с книгами мы обсуждаем его настольное кино: «Свое, определенное для каждого возраста», – поясняет Эдуард. Сейчас молодой режиссер влюблен в Альфонсо Куарона и пересказывает нам, сколько наград получила последняя картина его любимца. Но больше всего Эдуард советует «Дитя человеческое», сюжет которого в том, что массовое бесплодие поразило мир и 18 лет никто не рождался на Земле:

– Весь мир кишит повстанцами предреволюционной стихии: конец времени, хаос на улице и все остальное. Главному герою дают миссию: он должен переправить одного человека за границу, в другую часть мира. Герой не понимает, что это за человек, но потом догадывается, что это женщина, и она на 8-м месяце беременности! Там изумительно снято мгновение, когда за героями идет охота: повстанцы защищаются, и в это время рождается ребенок. Есть длинный-длинный кадр спуска по лестнице, когда женщина идет с этим кричащим кровавым куском мяса и, когда люди, агрессивно настроенные, вдруг останавливаются и воспринимают это как чудо и как продолжение, надежду. Куарон – великий режиссер.

У Эдуарда в детстве не было родителей. В киноленте жизни иногда случается наоборот: младенцы появляются на свет, но остаются без матерей. В фильме Куарона рождение младенца – чудо, в то время как в жизни ребенок не всегда желанен. Эдуард родился четвертым в семье: у него есть три брата, и все они от разных отцов. Но нашего героя радует, что его мать не сделала аборт и выполнила свою функцию женщины. Неизвестно, почему тогда функцией воспитания или функцией любви она решила пренебречь. Эдуард говорит, что совсем не рассержен, что доволен своим детством, но родительский вопрос и годы в спецучреждении прорастают через сюжет его короткометражки.

– Проживание любым человеком его детства – это и есть кайф, независимо от того, где ты взрослеешь: в Африке с червячками, в российском детском доме или в хорошей интеллигентной семье. Я доволен своим детством, людьми, которые меня окружали во время воспитания. Мудаком они меня не сделали – мысли мои трезвы, понятны и просты. Могу привести примеры тысяч людей в семье, где детям дарили махровую любовь, заботу и вытирали сопли, а в ответ родители получают абсолютно эгоистичное по отношению к себе существо. Это все частности. Так случилось. Да, троих братьев воспитывала бабушка, на тот момент с дедушкой. 1980-е – вообще такой период... Когда я родился, матушка тогда подписала отказ, и я попал под государственную опеку.

Наверное, можно сформулировать для ребенка понятия «отец» и «мать». Можно, но не нужно. А лучше пусть это будет великой тайной, ведь тогда ты можешь домыслить себе что угодно. И вот это ощущение, что ты чудо-дитя... У других детей ты видишь конкретных родителей, а у тебя – нет.

На данный момент мне не хочется заводить семью. Я достаточно огораживаю себя. Надеюсь, придет момент создавать семью, чтобы я уже занимался своим делом, которое является авторитетом и для жены, и для меня и может позволить детям быть экономически свободным. В этом плане я осторожен.

В фильме Эдуарда «Труша» – разговор про жестокие реалии специнтерната, в котором судьба не милует: главного героя, например, уже дважды обманом отправляли в психиатрическую лечебницу. Ему грозят, что третий раз – последний и навсегда. Воспитательные методы среди таких подростков варьируются в пределах кнута и кнута. В картине сквозят библейские сюжеты вроде избиения младенцев, да и в целом ее можно прочитать с позиции христианской расхристанности, повернутости к страданию лицом. У Эдуарда из-под его бадлона неявно виднеется крест, из-под его слов показывается христианство – из его любви к русской классической литературе и Достоевскому, из восхищения Исаакием, из желания умиренности и близости к природе. Это не что-то ортодоксальное. Скорее, наоборот: объединяющее нас на идее всепрощения. Остальное каждый находит для себя сам.

– Если даже «Трушу» разбирать, там найдется определенный мотив мученичества. Не просто так мальчишки получают телесные наказания: все христианство – кожей чувствующееся страдание.

Внутри фильма – режиссер и его детство. И ему приходилось драться с парнями за установление иерархии, но Эдуард вспоминает все это с улыбкой. Приходилось точно так же, как Труше, переживать возвращение матери, которую сам Эдуард теперь зовет только «матушкой».

– Единственное, что осталось, – это психологический, пожалуй, ступор. Я никогда ее не мог называть «мама», поэтому зову «матушка». В этом есть что-то сестринско-церковное. В церкви есть матушки. Матушка Серафима. И ее эта формулировка устроила. Матушка задала определенную серединность в наших с ней отношениях. Не выяснять, не обвинять. Дала способ принять себя после того, как вернулась в подростковом возрасте.

Сейчас Эдуард работает над новым сценарием. Когда он не занят кинопроизводством, то иногда даже бармен. Мы добавляем его истории последний титр:

– Неужели действительно все залаталось?

– Если ты научишься фильтровать и убирать из своих воспоминаний негатив, если встанешь на сторону своих антагонистов, а не только будешь смотреть со своей колокольни, если увидишь в них людей, если поймешь их как людей, то сам будешь человеком.

Закрыть