В этом году легендарной панк-группе «Король и Шут» должно было исполниться 30 лет, думали мы, и хотели приурочить к этой дате интервью с одним из её основателей - музыкантом, вокалистом и автором текстов Андреем Князевым. Интервью состоялось, однако во время разговора выяснилось, что 30-летие у группы было в 2018 году.

В интервью «Петербургскому дневнику» второй лидер «Короля и Шута» рассказал о начале творчества группы, его развитии, а также о том, каким человеком был Михаил Горшенёв и почему он до сих пор использует его образ на своих концертах и в клипах.

«Как мне казалось поначалу, в Горшке не было ни йоты рок-н-ролла»

- Точную дату нашего с Горшком знакомства я сам узнал только в прошлом году, когда готовил концерт к 30-летию «Короля и Шута». Вышла парадоксальная ситуация. Я всю жизнь во всех интервью и при Михе, и без него, говорил, что возраст группы «Король и Шут» - нашей с ним встречи - датирован 89-м годом.

Как-то я решил обсудить этот вопрос с мамой, и она уточнила, что на самом-то деле мы с Михой в 1988 году познакомились, и это потом ещё подтвердил наш бывший однокурсник. Поэтому теперь вношу революционную поправку.

- Андрей, раз уж мы затронули тему знакомства, не могли бы вы вспомнить, что вас объединило с Горшенёвым, когда вы учились в реставрационном училище? 

- Мы с Горшком не сразу стали общаться – только спустя месяц или два. Честно говоря, поначалу я и представить не мог, что у нас с ним может быть что-то общее. До училища мы с Михой жили и учились в разных районах Петербурга: он – на Ржевке, я – в Купчино.

В 1990-е это были два самых неблагополучных и хулиганских района, хотя они отличались по некоему «менталитету». У нас, например, были очень развиты рэкет, культ «качковости» - все старались косить под Шварценеггера, Сталлоне. На Ржевке были какие-то другие, свои устои.

К тому моменту, когда я начал учиться в реставрационном училище, от влияния моего прежнего окружения, «прибандиченной» школы а-ля 90-е, во мне ещё многое оставалось. Помню, на первое сентября я пришёл в пиджачке и побритый налысо. Горшок, как он сам потом рассказывал, подумал тогда, что я какой-то зек.

А у меня по поводу Михи были другие мысли: во-первых, я подумал, что этот чувак - какая-то дубина (смеётся). Он был коротко стриженый, с застегнутой рубашкой чуть ли не на последнюю пуговицу, в глаженых штанах в полоску. Я быстро смекнул, что он - не иначе, как сын какого-нибудь военного, как и оказалось в итоге. Второе, что я заметил, - пацан очень придурковатый. Постоянно ржёт над чем-то, дурачится, «зависает» подолгу. Вообще, он одиночкой был, немного таким «фриковым».

Но надо сказать, что это совсем не тот Горшок, которого поклонники знают даже по ранним годам, это был совершенно другой человек. Грубо говоря, в нём ещё не было ни йоты рок-н-ролла, но мне так только казалось. Рок-н-ролл в нём был, и как выяснилось, формировал его изнутри, но изначально я этого не увидел.

На тот момент я был уверен, что он и я - два полярно разных человека. Но внезапно мы кое на чём зацепились.

Дело в том, что у меня всегда было очень специфическое чувство юмора, которое понимают далеко не все. Горшок в своё время сказал, что оно чем-то похоже на хармсовское (Даниил Хармс - советский писатель, поэт и драматург – прим. ред.).

И вот, значит, смотрю, Миха ржёт над моими шутками. Мне это страшно понравилось! У нас появилась общая тема по смеху, она нас объединила, и с тех пор не было ни дня, чтобы мы не ржали впокатуху, срывая таким образом уроки.

Юмор имел для нас большое значение, он был важным элементом нашего общения и «сращивания». Ведь Горшок тогда не знал, что делаю я, а я понятия не имел, чем занимается он.

- Чем вы занимались? 

- Мы с Горшком постоянно над чем-то или над кем-то стебались, причём больше всего доставалось одногруппникам. Я их даже сделал персонажами моих комиксов и карикатур, которые часто рисовал на занятиях. Горшок был большим любителем моих комиксов – выхватывал их у меня и бегал всем рекламировал. Миха в этом смысле был безбашенный: если ему что-то сильно нравилось, то он обязательно заражал этим других.
В тех же тетрадях я писал дурацкие стишки и рассказы. Я учиться-то не собирался, я хотел стать писателем, поэтому только и занимался тем, что писал да рисовал. А Миха же любопытный был, однажды взял эту тетрадку, начал её перелистывать и заметил мои стишки. Сразу скажу, что ничего из того, что он там увидел, не пошло в наши будущие альбомы. Ещё не был написан ни «Лесник», ни «Мёртвая женщина», ни «Охотник». Это были стишки понаивнее – у нас и возраст-то какой был. Но уже тогда у меня выработался этот стиль – меня тянуло на мистические истории и ужастики.

Но для Горшка мои стихи стали открытием, как и вообще для всей российской рок-сцены, - я имею в виду вот это совмещение сказок с песнями. И Миха этим очень загорелся, вцепился, как безумный.

В какой-то день он пришёл с магнитофоном, и сказал: «Послушай, я тут музыкой занимаюсь…» У него же, как вы помните, уже тогда была своя группа «Контора».

Горшку тогда в основном писал песни Шура Балунов (Александр Балунов - бывший бас-гитарист группы «Король и Шут» – прим. ред.), и сам Миха тоже что-то пытался, правда, у него это толком не выходило. Его стиль написания был, мягко говоря, наивен, и рифма давалась ему тяжело.

А второй раз меня Горшок удивил, когда он пришёл в училище с гитарой и начал тренькать, показывая свою новую песню. Я увидел, что он действительно умеет играть на гитаре. У него была очень хорошая подача, которой он меня тоже потом научил, – бабахнуть на гитаре так, чтобы все офигели. Это было основой нашего уникального стиля.

- После этого он пригласил вас в свою группу? 

- Да, затем он предложил мне совместную работу, познакомил меня с ребятами из своей группы. Попросил у меня тетради, надёргал оттуда стихов, написал на них музыку. Всё это мы записывали у меня дома, в итоге у нас получился первый альбом. В этой кассете были песни «Дьявол», «Утопленник», «Старая церковь», «Пьянка», которую мы позже увековечили в официальном альбоме «Жаль, нет ружья».

В тот бородатый альбом мы ещё добавили песню «Командир в кожаных сапогах», которую Балунов написал до нашего знакомства с Горшком, и песню «Раненый воин». Горшок попросил меня спеть её агрессивно, на уровне криков. Но я же тогда не умел правильно управлять диафрагмой и, естественно, орал эту песню на связках, кашлял и захлёбывался. Это было жуткое исполнение, и слушать это, конечно, невозможно. Горшок потом перепел эту песню в альбоме «Бунт на корабле», хотя она, я считаю, всё равно никакая.

С этого и начала развиваться наша история – мы собирались то у меня дома, то у Горшка, придумывали песенки, причём, бывало, делали это прямо на ходу. Это был первый этап формирования нашей дружбы и тесного общения.

«Мы были настроены рьяно» 

- А какие у вас на тот момент были мысли, стремления? Какие планы вы строили? 

- После уроков в реставрационном училище мы с Михой часто вместе шли до автобусной остановки. Оттуда мы ехали до метро «Кировский завод» или «Автово», затем разъезжались по домам. Тот отрезок времени, который мы тратили на дорогу до остановки, был целой маленькой жизнью. Мы залипали на самых разных темах: обсуждали будущее, то, какими мы станем знаменитыми, какими надо быть «трушными». Мы с самого начала были за то, чтобы всё было чётко и честно. Мы были настроены очень рьяно, всё это проявилось и в дальнейшем. Для сцены, для своего имиджа мы выдавали весь кураж, который в нас был.

Горшок говорил, как ему всё не нравится, критиковал своего отца, поскольку считал, что он его зажимает и блокирует. Говорил о том, как он ненавидит общество за его бессмысленность, как он ненавидит жлобов и быдланов. У меня было такое же отношение ко всему, но оно не выражалось в такой резкой критике, как у него. Горшок всё делил на чёрное и белое. Я предлагал ввести немного серого в эти полутона, но чего-то среднего для него не существовало.

- А вот вы говорите, что мечтали о популярности. А я во многих интервью Горшенёва слышала фразу, мол, «нам всегда было плевать на популярность». И как это сопоставить между собой? 

- Очень просто. Мы не ставили перед собой задачу стать популярными. Мы это воспринимали как само собой разумеющееся. Мы настолько верили в силу нашего творчества, в силу нашего тандема, что не сомневались, что порвём всех и вся. Но мы были «маленькими». «Большими» были Кинчев, Шевчук, Гребенщиков, Цой. Мы были бациллами для того мира, в который полезли, и гарантий, что сможем подняться до уровня признанных рок-музыкантов, не было никаких. Но мы послали всё куда подальше, и делали своё дело несмотря ни на что. Для нас было главным создать свой вакуум, свой культ. Мы гнались не за популярностью, а за тем, чтобы делать всё офигенно во всех отношениях.

Сейчас я не вижу этого в молодых рок-музыкантах. Никто из них не говорит, например: «В моём творчестве я провожу определённую линию, и мне важно донести её до людей». Я слышу другое: «Как достичь коммерческого успеха? Как стать популярным? Чтобы были деньги, девочки…» По-моему, с такими посылами вообще нет смысла заниматься творчеством.

Мы с Горшком никогда не пользовались услугами продюсеров, а к тому времени, когда нам стали их предлагать, мы уже сами всего добились.

Чем хорошо было то время, так это тем, что если ты кем-то становился, то становился заслуженно. Поэтому все наши рокеры «красной волны» – это сильные личности, сильные по подаче, по духу. Они и бунтари попутно, революционеры. Мы на этом воспитывались и шли за ними вторым эшелоном.

«Горшок хотел, чтобы было интересно, а я рубился за смысл» 

- Вернёмся к песням. Я нашла некое противоречие в том, как вы и Горшенёв трактовали смысл текстов. Например, когда об этом спрашивали у Горшенёва, он говорил: «Мораль наших песен в том, чтобы было весело, смешно, чтобы радовало». А послушаешь вас, так становится понятно, что их суть гораздо глубже. 

- Горшку и правда было важно, чтобы тексты были интересными, его не особо заботила их глубина, и куда я в них «копаю». Ему главное было, чтобы красиво звучало, круто пелось, и чтобы народ сказал: «О, какая фраза!»

Когда я приносил ему тексты, он их сначала читал сам, а потом бежал всем показывал, спрашивал: «Ну, как?!» Но это только в том случае, если он сомневался, а если он сразу безоговорочно принимал текст, то всех, кому он не нравился, слал *****.

За некоторые тексты, которые Горшок отвергал, я пытался бороться, убеждал, что в них офигенный смысл. Но его трудно было в чём-либо переубедить. Я не продолжал настаивать, просто делал вывод, что раз он кривит лицо, то отложу песню, сам сделаю её в будущем.

Например, песня «Человек-загадка» - это хит, с которого стартовала группа «КняZz». Так я 2 года приносил её в «Король и Шут», но мы отдавали предпочтение более забойному материалу.

- Ну, хорошо. Если Горшенёв вот так легкомысленно относился к смыслу песен и объяснял его не совсем правильно, то как его объясняете вы? 

- Что такое «Король и Шут»? Если сделать опрос, один скажет: «Ели мясо мужики», другой «Дайте ром», третий скажет – это «Со скалы», четвёртый – «Мёртвый анархист» и дальше будут перебирать все хиты. А что в действительности такое «Король и Шут»? Я же не только сказки писал, я пробовал себя в разных направлениях, экспериментировал. Но Миха считал, что не следует далеко отходить от сказочного стиля. Но слово «сказка» он не любил, он предпочитал «историю» и «волшебство» в песнях.

Всю дорогу Горшок сильно критиковал символизм в текстах и буквально наезжал, когда видел это у меня. В интервью часто говорил, что все остальные пишут «ни о чем» - просто набор броских фраз. Ему как раз нравилось, что я пишу понятные вещи. Он говорил: «Мы пишем конкретно, мы не пудрим людям мозги». Такое мнение у него было на протяжении почти всей нашей работы.

Только ближе к двум последним альбомам «Короля и Шута» он захотел, чтобы в наших текстах было больше символизма. Вот почему впоследствии появились «Театр демона», «Фокусник» и всё остальное в этом духе.

А что касается смысла текстов, то люди, которые умеют читать между строк, могут увидеть в них нашу историю в миниатюре, историю нашего «КиШовского» государства. И самое главное, что я заметил, - «Король и Шут» дал народу большое количество крылатых фраз.

«Всё самое злачное должно было принадлежать Горшку» 

- Каким человеком был Михаил Горшенёв? 

- Всё и всегда должно было крутиться вокруг Горшка, для него на первом месте стояло произвести впечатление на окружающих. С ним было непросто в этом плане. Не скрываю, он и меня творчески подавлял, потому что ему не нравилось, когда какое-то внимание шло ещё и к Князю. На тех же интервью, когда нам задавали вопросы по текстам, я только рот открою, а Горшок уже всё рассказал, причём не так, как я хотел. Я за это дразнил его выскочкой.

Для него было важно быть самым крутым во всём. Всё самое злачное должно было принадлежать ему. Горшок – крепкий мужик с принципами старой советской школы. Он пил самое стрёмное и крепкое пиво, отламывал фильтры у сигарет.

Мы с ним сильно расходились по видению жизни. Например, я верю в единого Бога, он – полный атеист. Идеологически внутри себя он думал так: всё в мире материально, смерть – это смерть, это не бытие, ничего этого нет, а Бог – придуманная формулировка для залечивания людей и управления ими. Он говорил, что жить нужно сейчас, а не ради того, что у тебя там какая-то другая будет жизнь.

Но в чём было большое преимущество Горшка – он мог увидеть в человеке человека, его борьбу. Он ненавидел пустых людей, а вот тех, кто плывёт куда-то против течения и с какой-то своей идеей, признавал.

- Я не могу понять, а зачем Горшенёв так явно сам себя губил? 

- Есть одна любопытная штука, которая называется программирование. Горшок ещё в училище мне говорил, что дольше 30 лет он жить не хочет. Я спрашивал: «А как ты себе это представляешь? Возьмешь и умрёшь?», а он такой: «Я просто приду к этому. Всё будет так, что я не буду жить дальше». На вопрос, почему он так думает, он отвечал: «Потому что я не хочу быть, как все эти старики, я не хочу взрослеть. Я не хочу быть взрослым, думать о деньгах или о чем-то ещё. Я хочу сгореть как рок-н-ролльщик».

Причём это не было закосом под других рокеров: Кобейн был жив ещё, а Моррисона, «Секс Пистолс» мы пока даже не знали.

Меня задевали эти разговоры, ведь он мой друг, и я его любил. Я пытался его убедить, что всё это чушь, в любом возрасте будет хотеться жить. Но его позиция была непоколебима. Он был уверен, что если он начнёт взрослеть, то руки на себя наложит. Он ненавидел взрослых, ненавидел расчётливость - до слюны изо рта! Не хотел жить, как все.

Эти разговоры и позже повторялись, когда мы уже вовсю давали концерты. Я, конечно, придумывал рычаги воздействия на него. Говорил: «Горшок, я тут с тобой песни пишу, а ты, значит, умрёшь, и всё – до свидания, «Король и Шут»? Мы такое детище подняли, столько сделали, посмотри, как мы нужны фанатам, а ты возьмёшь и умрёшь?» То есть я находил какие-то слова, чтобы его обламывать. И, мне кажется, если бы не «Король и Шут», он крякнулся бы гораздо раньше.

Кстати, эту планку – 30 лет - он поставил, будучи 15-летним мальчишкой, но ближе к 30 годам он отодвинул её до 40 лет. Горшок заложил вот эту программу, и выбить её из него я никак не мог. Собственно, и умер он в 39, незадолго до своего дня рождения.

Это грустная история, потому что он ведь тогда увлёкся театром. В своём мюзикле TODD он бы ещё что-нибудь сделал. Потом он планировал какой-то проект с братьями Запашными. Вряд ли он хотел умирать…Так что его программа зря пошла.

Сейчас я использую образ Горшка в своих работах: это и голограмма на концертах, и клипы, в которых я делаю его главным персонажем. Там я могу как раньше, в детстве, рисовать его в виде разных монстров, оборотней. Он это любил, ему всегда доставляло большое удовольствие, что я его трактую.

Я не эксплуатирую его образ, у меня и другой работы непочатый край. Но я буду его задействовать, потому что так для меня он продолжает жить.